— Ты где? Ты добралась до Генуи?

— Да, я в Генуе.

— Я прилечу к тебе завтра, рейсом в двадцать пятьдесят, компания "Алиталия".

— Нет.

— Что ты говоришь?

— Говорю — нет, не прилетай.

— Почему?

— Потому что это глупо. Я задержусь всего на несколько дней. В конце недели вернусь.

— Вот и хорошо. Вернемся вместе. Дай мне адрес и номер телефона.

Я дала ему номер телефона.

— Ты в самом деле не хочешь, чтобы я прилетел?

— Марк, я была тебе хорошей женой?

Повисло молчание. Я его сбила на лету. Зоя ему позвонила, как я и думала. Он знает, что я в Генуе.

— А я? Я был тебе хорошим мужем?

Редко когда Марк обнаруживает смятение, но если обнаруживает, то с такой непосредственностью, что мне становится больно, я вспоминаю о его уязвимости, которую он прячет, и о том, с каким тактом он справляется со своими невидимыми ранами.

— Да, ты был мне хорошим мужем. И очень хорошим отцом. Ты был в самом деле очень, очень хорошим отцом.

— И остаюсь им.

— Да, конечно. Девочки тебя обожают.

— Нет, я хочу сказать другое: я остаюсь ПО-ПРЕЖНЕМУ хорошим мужем. Двадцать пять лет и еще тысячу пятьсот километров.

— Да, конечно.

— И завтра сажусь на самолет в двадцать пятьдесят.

— Нет.

— Почему?

— Я должна побыть здесь, чтобы помочь подруге. Джульетта…

— Не надо мне о подруге, пожалуйста.

— У ее мужа амнезия.

— Однако он вспомнил твое имя спустя тридцать лет! Какие успехи делает у нас медицина!

— Зоя тебе сказала?

— Очень мило, что ты сделала нашу дочку агентом Бюро международной информации.

— Мне очень жаль, что так получилось.

— И я тебя понимаю.

— Объявление поместила жена Дарио. Он на самом деле ничего не помнит.

— Вот ЭТО хорошая жена, я понимаю.

— Марк, послушай, а я понимаю, что ты сердишься и…

— Я совсем не сержусь.

За окном жужжала пчела, первая пчела этого лета. Я никогда не боялась пчел, и они никогда меня не кусали. Я снова вспомнила маму, ее крики, наши бутерброды с ветчиной и невозможность хоть секунду побыть беззаботной в нашей недружной семье.

— Я не сержусь, только хочу понять, почему так случилось: стоило парню, в которого ты была влюблена девчонкой, поместить объявление, и ты потеряла голову.

— Я тоже хочу это понять. Возможно, поэтому я здесь.

— Ты часто вспоминала этого человека?

— Да, часто.

— Когда, например?

— Когда выходила замуж. Когда у меня рождались дочки. Когда им исполнялось шестнадцать. Когда летом пахло смолой или горячим шоколадом, потом, корицей, когда я слышала Майка Бранта, Джонни Холлидея, кузнечиков или Шопена. Когда я смотрела итальянские фильмы. Когда видела влюбленных подростков. Велосипеды, кариатид, яхты. Когда засыпала на солнышке, смеялась перед зеркалом, танцевала одна. Когда мне было хорошо. Когда жизнь была совсем рядом.


Повисло долгое молчание. Я поняла, что сейчас Марк повесит трубку. Что он смеется. Что он нервничает. Смеется надо мной или жалеет меня. Но он сказал очень справедливую вещь:

— Но сегодня утром ты думала обо мне, — и повесил трубку.

Я открыла окно. В саду парень в большом темно-синем переднике, опершись на грабли, смеялся, говоря по телефону. Я впервые в жизни видела садовника с мобильным.


— Мы встретились с Дарио в девяносто седьмом, в Риме, у наших друзей. Я была замужем за человеком намного старше меня, хирургом. Но вы напрасно подумали, все было совсем по-другому, я хочу сказать, я вовсе не была скучающей молодой дамой.

— Но я ничего такого не подумала.

— Я хочу сказать, хочу сказать… Вы знали Дарио… Не знаю, каким он был в юности… Если он уже… Я хочу сказать, что ему ничего не нужно доказывать. Достаточно быть самой собой.

А я вдруг поняла, что не слишком уверена, хочу ли сидеть и выслушивать историю Джульетты. Как она оставила мужа ради Дарио, а он, быть может, оставил ради нее жену, в общем, обычную банальность. Не представляющую интереса. Джульетта сидела напротив меня лицом к морю на террасе ресторана, плетеная загородка затеняла ее лицо, она говорила с большими паузами, как человек, которому трудно дышать. Она чувствовала себя так, словно очутилась на краю света и готова упасть.

— Я давала объявление каждый день на протяжении трех месяцев. Я была уверена, что вы приедете.

— Газета оказалась у меня в руках по чистой случайности.

— Я пыталась найти вас через Интернет: чаты, друзья, фейсбук…

— У меня нет друзей в Интернете, и я не интересуюсь, что сталось с давними приятельницами. Что они могут мне сообщить? Имена детей с датами рождения и свадеб, показать фотографии дней рождения, отпусков в Джербе, а дальше что?

— Я даже ходила к гадалке, чтобы узнать, в каком городе вы живете…

— Почему именно я оказалась для вас столь необходимой? Или вы настолько отчаялись, что…

— Я не отчаялась. Человек, которого я люблю, жив. Пока он жив, я счастлива. За каждый день я благодарю Господа.

И на этом пляже, как на всех остальных, миловались подростки. И в этот день тоже какие-то девочки и какие-то мальчики молили небеса, чтобы им послали влюбленность, чтобы она была взаимной, чтобы длилась, чтобы встретилась большая любовь, случилась неповторимая история, лучшее время в их жизни.


Я и Джульетта до сих пор находились под впечатлением этого лучшего времени, нас связал Дарио, и мы были вынуждены ладить и помогать друг другу, вовсе этого не желая.

— У вас есть дети?

— Я потеряла двоих, я хочу сказать, устроила себе два выкидыша, когда жила с Паоло… моим мужем… И больше не могла иметь детей.

Она говорила о детях, сметая со скатерти нервными, быстрыми движениями крошки, и продолжала сметать, когда крошек на скатерти уже не осталось.

— А у вас?

Вопрос был задан с почти светской улыбкой, Джульетта сделала знак официанту, он подошел, и она заказала две чашки кофе. В нескольких словах я рассказала о дочерях и работе, она вежливо слушала, думая о другом, и я чувствовала, как ей хочется, чтобы я наконец договорила и она сообщила мне свое, заветное…

— Девятнадцать лет я жила, обожая человека, который подарил мне удивительную жизнь, и думала, что боги избрали меня воплощать на земле счастье. Все остальные — наши общие друзья, приятели, знакомые — казались мне людьми, лишенными благодати. В моих глазах они проживали не саму жизнь, а только предварительный набросок, и им непременно должны были дать еще одну, настолько эта была несовершенной и неполной… Но вот я…

— Когда Дарио говорил вам обо мне?

— Никогда.

— Простите, не поняла?

— Я солгала вам вчера, Эмилия, сказав, что Дарио часто мне о вас рассказывал. Я не стала вдаваться в подробности, мне было так проще.

— Его мать говорила обо мне?

— Мамун? Нет. Но она часто говорила об Экс-ан-Провансе, она считала это время одним из самых прекрасных в своей жизни.

— Отлично. Дарио никогда не говорил обо мне. Дарио не давал объявления. А вы уверены, что вам нужна моя помощь?

— Дарио написал о вас. Несколько потрясающих страниц. Я прочитала их совсем недавно. После того как у него случилась амнезия. Разумеется, я стала разбирать его бумаги, искала хоть что-то, хоть какой-то знак, который мог бы мне подсказать, помочь… О, не знаю…

— Вы… Вы решили связаться только со мной или еще…

— Дарио написал только об одной женщине, о вас.

— Вы прочитали страницы юношеского дневника?

— Нет. Дарио написал их совсем недавно. Не знаю, по какой причине и для чего. Есть место, которое Дарио очень любит, это маленькая заброшенная часовня на вершине холма за домом. Он часто ходил туда на прогулку. Мне бы очень хотелось, чтобы сегодня к вечеру вы пошли бы туда вместе с ним, чтобы вы с ним поговорили и… чтобы вы…

— Я — что?

— Вы все понимаете.

— Нет.

— Вы можете обласкать его, можете…

— Сделать все, чтобы к нему вернулась память?

— Именно.

Она замолчала, глядя на море. Нога ее отбивала такт под столом, а ветер без конца трепал ей волосы, закрывая лицо.

— Дует северный ветер, — сказала она. — С Атлантики.

Не знаю, чего она ждала от моей любви к ее мужу. Не знаю, нужно было пожалеть ее или восхититься. Внезапно она повернулась ко мне и прошептала:

— Он написал, что вы были самой чистой девушкой, какую он только встретил в жизни и что в вас был редкостный дар любви…

Потом Джульетта попросила счет, официант крикнул: "Subito"[1] — и, когда она произнесла: "Grazie"[2], — я была уверена, что она обращается не к официанту, а ко мне.


Когда мы вернулись, Дарио не было дома. Экономка рыдала, виня себя, что не уследила за ним: он наверняка воспользовался минутой, когда она стояла к двери спиной. Джульетта успокаивала ее, размышляя вслух, нужно ли позвонить в полицию или отправиться на поиски самой. А я про себя порадовалась, что меня избавили от прогулки вместе с Дарио в часовню. Я смотрела, как Джульетта, не теряя внешнего самообладания, раздает приказания, и думала, что мы, и она и я, на протяжении двадцати лет вставали рано утром и проживали час за часом одни и те же календарные дни, я — с Марком, она — с Дарио, о котором я думала как о частичке навсегда утраченной прошлой жизни. А она вместе с ним распределяла свое время, планировала, как они проведут отпуск, гладила его по щеке утром за завтраком. Оставаясь дома, иногда надевала его рубашку или кашемировый пуловер, одевалась к вечеру, чтобы выйти поужинать в город, устраивала приемы для генуэзских буржуа, слыла красавицей и заботилась, чтобы всегда оставаться его гордостью. Я делала перекличку в классе, а она только просыпалась рядом с ним, он спал, прижавшись к ее спине, касаясь волос губами, она вставала первая и всегда ему говорила, какая погода на улице. Я ходила со своими девчонками в парк или в кино, торопилась на вокзал или на распродажу, мы нагружали вещами машину, мы делали фотографии, я была с Марком, мы выпивали по стаканчику вина у себя на кухне, прятались от дождя под аркадами на улице Риволи, устраивали обеды с его родителями, бродили по барахолкам и крытым рынкам; она жила с Дарио, выбирала меню, изредка устраивала сюрприз, приготовив что-то сама, покупала ему всегда одну и ту же трехцветную рубашку у Черутти, всегда сажала в саду сирень и олеандры там, где он любил пить кофе и читать "II Corriere della sera"[3] она готовилась к дням рождения Ма-мун, покупала для нее французский роман, а потом, чтобы сделать ей приятное, просила рассказать об Эксе, словно никогда о нем не слышала. Мы с Джульеттой жили в одно время, не подозревая о существовании друг друга. А жизнь без нашего ведома не спеша готовила неминуемую нашу встречу. И теперь я смотрю, как она ходит по саду и негромко ласково зовет Дарио, как звала бы собаку, боясь ее напугать и успокаивая себя своим спокойным негромким голосом. Я ощутила, как хрупко то равновесие, в котором живет она с начала болезни Дарио, и как ощутима опасность, которая нависла над их жизнью. Над ними, которым нечего было бояться. Они никогда не вставали ночью к мечущемуся в жару малышу, не ждали ребенка, который где-то задержался, подростка, которому разрешили вернуться в полночь, а его нет и в половине первого. Они никогда не боялись за других, только за себя, были друг для друга зеркалом и мерилом проходящего времени: первый седой волосок Дарио, тренажерный зал на первом этаже вместо будуара, диетические блюда в меню, первые очки, платья Джульетты, ставшие длиннее и не такими открытыми, — все делалось с завидным умением и естественностью богатых людей, привыкших, что все проблемы разрешимы. По-прежнему красивые, все еще красивые и все еще влюбленные, тогда как всем вокруг семейным парам приходилось идти на компромиссы и смиряться с поражениями.