Снова раскрылись тяжелые дубовые двери, и площадь ахнула при виде своего злейшего врага Ивана Нарышкина, который, невзирая на молодость лет, успел восстановить против себя пол-Москвы. Не спасла молодого наглеца ни икона, ни заступничество патриарха, ни рыдания царицы. Его сорвали со ступеней дворца и за волосы поволокли на расправу в застенки Разрядного приказа, а оттуда, покуражившись на славу, отволокли на Красную площадь, где подняли на копья, а потом изрубили саблями «в мелочь».

Кириллу Полуэктовичу повезло больше. Шестидесятилетнего отца царицы постригли в монахи и сослали в отдаленный монастырь. Так закончился недолгий триумф Нарышкиных, за который им пришлось заплатить такую страшную цену.

Невзирая на страшное утро, этот день прошел не в пример тише предыдущего, а семнадцатого мая стрельцы, утолив свой гнев пытками и казнями, объявили о воцарении в городе мира и спокойствия, однако никто этому не поверил. Все, кто могли, бросились вон из Москвы. То в одном дворе, то в другом открывались ворота и роскошная карета или скромный возок уносились прочь, подпрыгивая на ухабах.

Даже во дворце, поражавшем заморских гостей толчеей прислуги и богатством убранства, царила выморочная тишина. Надо было что-то срочно предпринимать. Наталья Кирилловна вместе со своими клевретами приходила в себя после перенесенной трагедии, царевич Иван сказывался больным и не вылезал из постели.

Обстоятельства будто специально сложились таким образом, что кроме Софьи некому было взять бразды правления. На восемнадцатое число было объявлено заседание Ближней думы, на котором оставшиеся в Москве бояре и окольничьи должны были сформировать новое правительство, разобрав между собой управление Приказами. Поделить-то власть они, конечно, поделили, но надо было, чтобы стрельцы ее признали, а вот с этим вышла неувязка, поскольку те считали себя хозяевами положения и диктовали двору свою волю. Софья делала все возможное, чтобы «утишить» бунтовщиков, справедливо полагая, что когда все уляжется, можно будет понемногу вернуть все «на круги своя».

Хотите столб посреди Ивановской площади, на котором в назидание сильным мира сего будут начертаны имена «изменников» из стрелецкой росписи? Хорошо, столб будет стоять.

Надо выплатить огромную задолженность по жалованью? И Софья, пожертвовав царской казной и обложив налогом монастыри, расплатилась со стрельцами.

Нужны грамоты, в которых бы прописывались права и обязанности представителей разных профессий? Пожалуйста!

Одно время в приказах появились даже выборные стрельцы, хотя проку от этого оказалось мало.

Страсти начали понемногу стихать, но такое состояние было только иллюзией мира и покоя. Нарышкины снова подняли голову. Их клан опять понемногу захватил бразды правления, перво-наперво выслав из Москвы Ивана Милославского. Казалось, Софье придется-таки принять постриг, и царица Наталья Кирилловна уже праздновала победу над своей соперницей, но тут ее клан настигла беда, откуда и не ждали.

Двадцать шестого мая в Кремль снова явилась делегация, потребовавшая, чтобы Иоанн Алексеевич стал соправителем Петра, причем, согласно старшинству, он должен величаться первым, а Петр — вторым. Запуганные бояре вместе с царицынским окружением и патриархом безропотно согласились на требования бунтовщиков и присягнули Ивану. Чаша весов опять качнулась в сторону Милославских.

Однако последним гвоздем, забитым в гроб нарышкинского могущества, стала очередная челобитная, в которой восставшие потребовали, чтобы в связи с малолетством царей правление приняла Софья. Кремль покорно согласился и на это. Это была полная победа Милославских! Но не успела Софья почувствовать себя хозяйкой огромной страны, как ее ум и сила подверглись нешуточному испытанию.

Подняли голову староверы, борьбу с которыми начал еще Софьин батюшка, царь Алексей Михайлович. Недавняя казнь их вождя — неистового протопопа Аввакума — отнюдь не напугала этих закаленных в страданиях людей. Почувствовав, что под патриархом Иоакимом загорелась земля, они явились к Кремлю добиваться возвращения веры отцов и отказа от «никонианской ереси».

Стрельцы, среди которых было немало сочувствующих их взглядам, поддержали старцев и отправились вместе с ними бить «никонианцев», а ежели кто заступится за патриарха и его сподвижников, тому живому не быть.

Во дворец поспешили выборные, потребовавшие, чтобы патриарх явился на Ивановскую площадь для диспута о вере. Всем стало ясно, что живому ему оттуда не вернуться: слишком много народа алкало смерти кир-Иоакима. Двор опять ударился в панику.

В этом кипящем котле из амбиций, страхов и отчаяния Софья каким-то образом продолжала сохранять хладнокровие. Возможно, она бы с удовольствием отсиделась в своей светелке, наблюдая из окна, как злокозненному патриарху приходит конец. Но эта девушка просто органически не выносила трусости и нерешительности. Строго-настрого приказав отчаявшемуся патриарху не выходить из дворца, она, в свою очередь, отправила гонцов сообщить буянам, что кир-Иоаким согласен на прения о вере, но только в Грановитой палате в присутствии представителей царской семьи. Прознав об этом, боярская верхушка пришла в ужас и кинулась умолять царевну не выходить к староверам, но Софья стояла на своем: прениям быть! Надобно решить этот вопрос раз и навсегда, дабы ни у кого больше не возникало искуса поднимать народ на бунт под флагом старой веры. Это было правильное решение, но случись что с царевной, кто бы еще смог умилостивить разбушевавшихся стрельцов? И бояре до последнего старались образумить упрямицу, испробовав все средства до последнего.

Когда Софья приготовилась идти в Грановитую палату, к ней в покои постучал князь Василий Голицын.

Услав Верку, он около получаса молил царевну, мешая русский, польский и латынь, не рисковать своей жизнью, но она была неумолима. Более того, идя по дворцовым переходам, девушка сияла от радости, словно отправлялась на приятную прогулку, а не на сборище, на котором неизвестно что могло произойти. Может быть, этому причиной было отчаяние, которое не мог скрыть князь Василий? Она любила его за европейские манеры, широкий ум, образованность и умение мечтать, не замечая огромной разницы в возрасте и нерешительности, от которой до предательства — один шаг.

Но любовь — любовью, а дела прежде всего. Софья решительно отвергла уговоры Голицына отсидеться в стороне от схватки, тем более что ее согласилась поддержать мудрая тетка Татьяна Михайловна, севшая рядом с ней на тронном возвышении. Царевна была готова поставить кресло и для Натальи Кирилловны, но та предпочла усесться подальше от падчерицы рядом с патриархом и царевной Марией Алексеевной.

Что было дальше, знает каждый, кто хоть немного интересовался бурной историей России XVII века. Софья затянула прения до вечера, предложив продолжить их утром, но не успел предводитель староверов Пустосвят с товарищами покинуть Кремль, как все они были схвачены и вскорости казнены. Этим решительным маневром Софья пресекла беспорядки, и даже нарышкинский клан вынужден был признать, что мудрая царевна была на тот момент единственной правительницей, умевшей держать стрельцов хотя бы в видимости повиновения.

Правда, угроза оставалась, но она была видна далеко не всем.

Софья ни за что бы не призналась, что гораздо больше староверов она боится судью Стрелецкого приказа князя Ивана Хованского, которого стрельцы любили за приверженность к старой вере, удаль и умение говорить на их языке без барского высокомерия, хотя и прозвали Тараруем — «пустомелей».

Да, князь Хованский принимал самое деятельное участие в подавлении майского бунта, да, он был в дружеских отношениях с дядей и всегда выказывал ей уважение, но что-то в холодных глазах боярина, глядящего на нее, точно купец на товар, вызывало у Софьи инстинктивную настороженность. И если Нарышкины были незнатного рода, то Хованский принадлежал к Гедиминовичам и сам мог претендовать на трон. Одетый в модное при дворе польское платье, с коротко подстриженной бородкой и свислыми усами он производил впечатление хитрого и беспринципного политика, каковым и являлся на самом деле.

Поддержав претензии староверов, он затем не выразил никакого неудовольствия их казнью, и этот небольшой штрих лучше всяких рекомендаций рассказал Софье, что он за человек. Она чувствовала, что ей придется с ним еще столкнуться, и была, как всегда, права.



ГЛАВА 4

Хованщина

Прошло всего несколько недель с момента назначения князя Хованского главой Стрелецкого приказа, как его манеры резко поменялись. Подозрения Софьи оправдались: он почувствовал свою силу и не желал ее скрывать. Шнырявшая по стрелецким слободам Верка рассказывала совсем уж странные вещи: будто потерявший разум князь то ли хочет жениться на Софье и захватить трон, то ли женить на ней своего сына Андрея и захватить трон, то ли женить Андрея на какой-нибудь из царевен и захватить трон. Короче, сценарий менялся, а вот итог оставался всегда одним и тем же. Надо было срочно действовать. Натерпевшейся от мачехи девушке совсем не хотелось, укротив Нарышкиных, попасть в лапы Хованских.

Нужны были доверенные люди, которых вокруг нее с каждым днем оставалось все меньше.

— Не знаю, что делать, Василий Васильевич, — не выдержав, призналась она Голицыну за партией в шахматы. — Хованский вокруг меня кружит аки коршун. А что я могу ему противопоставить? Нарышкиных я держу в узде страхом перед стрельцами, а где мне взять управу на него?

Ох, чует мое сердце — сживет он меня со свету! Намедни — ты сам слышал — потребовал от Думы ввести новый налог на дворцовые волости. По двадцати пяти рублев с человека в пользу стрельцов! Это что же такое получается, я спрашиваю, всю казну им отдать и самой пойти рабыней порты Хованскому стирать?!