— Знаю.

— Так вот, Иоаким обвинил Медведева чуть ли не во всех смертных грехах и потребовал, чтобы я отдала отца Сильвестра ему на растерзание. Да я его никому не отдам! Пусть только попробует патриарх тронуть его хотя бы пальцем! Я Медведева вот с такого возраста помню, как он вместе с Алексеем и Федором у покойного Симеона Полоцкого науки постигали.

— И чем закончился разговор?

— Отстояла я Медведева. Патриарх обещался его не трогать… Ты бы видел, какое у него при этом было лицо! Словно уксусу напился… Он давно на нас, учеников Полоцкого, зуб точит. Еще когда отец хотел Сильвестра воспитателем Петра сделать. Как он тогда взбеленился! И добился-таки того, чтобы вместо умницы Медведева с Петькой остался дурак Зотов, который с моим распрекрасным братцем еле-еле с букварем справился. Сказывают, Наталья своему сынку уже невесту присматривает, а он по слогам «Апостола» читает.

— Так чего ж ты сердишься? Радоваться должна, что все обошлось. Отец Сильвестр продолжит благополучно свое служение в Заиконоспасском монастыре, и все пойдет своим чередом.

— Ничего не пойдет! — снова рассвирепела Софья. — В качестве ответной любезности мне пришлось пообещать, что я закрою Греко-латинскую гимназию отца Сильвестра и забуду о проектах брата. Вместо того, что хотел Федя, Иоаким соблаговолил согласиться на Славяно-греко-латинскую академию, и заправлять там будет не Медведев, а неизвестно какого роду-племени братья Лихуды. Видишь ли, иезуиты с латынью нам ни к чему (одно название, что латинская!), а как мои послы будут с иноверцами разговаривать, как не на латыни? И никакой самостоятельности! Эта самая академия должна будет подчиняться не только мне, что, в общем-то, разумно, но и патриарху.

— И ты согласилась? — голос Голицына звучал успокаивающе, подсказывая ответ.

— Согласилась… А что я могла сделать? Это ведь не человек, а змий какой-то! Понимает, что я от него зависима. А он, ворон черный, так и ждет, когда я оступлюсь, чтобы Петьку из Преображенского обратно в Кремль привезти.

— Да, ладно, успокойся, Софьюшка, — мягкие мужские руки обвили ее талию, лишая остатков гордости, — ничего с отцом Сильвестром не случится. Жаль, конечно, что такая хорошая задумка не получилась, ну так время еще не приспело. Вернемся к этому прожекту попозже, а сейчас и Академия будет большим прорывом, а то мне приказные люди жалуются, что грамотной смены нет. Будет кому доверить управление страной… Давай-ка я тебе лучше книжку почитаю. Знаешь, мне ее Федор Леонтьевич принес.

Спрашивает, крамола или нет? С одной стороны, конечно, ничего хорошего, автор иностранцев высмеивает, а у нас и так к ним плохо относятся. С другой — написано талантливо… Ну, в общем послушай, душа моя, не пожалеешь!

Он потянулся за книгой и, усевшись в кресло, нашел нужное место.

— Называется эта книжечка «Лечебник на иноземцев. Выдан от русских людей, как лечить иноземцев и их земель людей. Зело пристойныя лекарства от различных вещей и дражайших»… Сейчас… Вот! «Крепительные порошки». «Взять воловьегу рыку пять золотников, частаго, самого ненасного свиного визгу шестнадцать золотников, самых тучных куричьих титек, иногди пол три золотника, вешнаго ветру пол четверика в таможенную меру, от басовой скрипицы голосу шестнадцать золотников, вежливаго журавлинаго ступанья девятнадцать золотников, денны светлости пол два золотника, нощныя темности пять золотников; яйцо вшить в япанчу и истолочь намелко, и выбить ентарного масла от жерновнаго камени пять золотников». Представляешь, какая прелесть!

Софья только сердито фыркнула, зло теребя в руках носовой платок. Ей было не понять, как можно так легко смиряться с неудачей. Сидит себе как ни в чем не бывало и какую-то ерунду читает про поросячий визг. Воспитанница Симеона Полоцкого прекрасно чувствовала юмор, но сейчас ей было не смешно: рухнула еще одна мечта, о которой они столько говорили с Федей. А ведь Василий, как и она, обещал брату продолжить его реформы… Нет, надо что-то предпринять, что-то сделать такое, чтобы заткнуть рот всем недоброжелателям.

Она покосилась на сидевшего рядом Царственныя большия печати и государственных великих посольских дел сберегателя, ближнего боярина и наместника новгородского.

— Послушай, Вася, как ты думаешь, если мы условием вступления Московского государства в Священную лигу поставим, чтобы поляки нам навечно отдали Киев, Смоленск и всю Левобережную Украину? Лиге ведь надо, чтобы мы татар сдерживали, пока они с турками воюют, вот пусть и уламывают ихнего Яна Собесского, чтобы он договор подписал.

— Сонечка, но это же война с крымским ханом!

— И что? Замирим Крым, тогда никто нас не тронет, ни Нарышкины, ни Иоаким… Да и дикость это неимоверная: в Париже разряженные дамы менуэты танцуют, а у нас до сих пор татары в полон тысячи людей угоняют, ясак требуют. Надо это безобразие прекратить и за Чигирин отомстить. Великое мы государство или нет?

— Но польский король никогда не подпишет такой договор… Хотя… Если венецианцы с австрийцами надавят на поляков, то может быть из этого что-то и получится… Даже скорее всего получится… Но кто же тогда поведет нашу армию в Крым? Косагов?

— Ты, батюшка мой. Но до этого пока далеко. Надо сначала поляков на вечный мир уговорить.

Но успокаивающие слова не могли обмануть поднаторевшего в политике Голицына. Может, он в военном деле не был силен, но подоплеку любой фразы чувствовал великолепно. Софья требовала от него героических дел, которые бы перевесили узурпацию ею царской власти и блуд с женатым мужчиной.

В его васильковых глазах промелькнуло смятение, которое мгновенно уловила царевна. Эх, Василий Васильевич… Васенька… Будь ее воля, она бы с радостью отправила туда Шакловитого, но кто ж его будет слушать? Федины генералы, конечно, герои, но это будут Федины генералы, а не ее, его заслуги, а не ее…

Видимо поняв это, Голицын поднял поникшую голову и глухо поинтересовался, вертя в руках ненужную уже книгу:

— Когда хочешь начать переговоры?

— Да чем скорее, тем лучше. Пока Свея занята своими делами, надо быстро решать свои, а то как бы не пришлось воевать со шведами и татарами одновременно. И здесь что-то происходит. Не нравится мне Иоаким, Вася. Если бы он не чуял у себя за спиной силу, то не стал бы разговаривать со мной как с девчонкой-чернавкой. Значит, знает что-то такое, о чем я не ведаю. Шакловитый давно мне уже докладывал, что Петька в Преображенском, собрав стольников, спальников, дворян и даже некоторых боярских детей, делает из них потешное войско. А с ним Франц Лефорт из Немецкой слободы. Что ни день, то либо за какой-нибудь надобностью в Кремль посылают, либо деньги требуют. Крепость потешную построил. Прешбург называется. В атаку на нее ходят по всем правилам военного искусства, а советнички у него наши немцы. Днем на нас работают, а ввечеру к нему бегут. Так что давай-ка, князь, покажи, на что способен глава Посольского приказа. Заключишь договор — полдела будет сделано, а я за тебя молиться буду денно и нощно.

Князь только руками развел. Он сам прекрасно понимал необходимость решительных действий, но при одной мысли о войне у него замирало сердце.

Что ж поделать: назвался груздем, полезай в кузов, или, как заявил его любимый Гораций: «Dulce et decorum est pro patria morí»[7].

Хм-м-м… Интересно, что бы сказал милейший поэт, если бы его отправили в Дикое поле воевать с татарами, коих Лига боится до смертной дрожи?

— Хорошо, радость моя, завтра же начну подготовку к переговорам, — пообещал он и поднялся, собираясь домой. Поцеловав на прощание Софью, он вышел из дворца на площадь и вдохнул воздух полной грудью. В небе светились яркие звезды, холодное мерцание которых не мог заглушить свет от разведенного неподалеку костра, около которого грелись заступившие на ночную смену караульные. Где-то забрехала собака, и ее одинокий голос вызвал перекличку всех жучек, тузиков и трезоров в округе. Князь еще раз вздохнул и поспешил к себе во дворец, где его безропотно ждали княгиня и сын.

Его появление в доме в неурочный час вызвало настоящий переполох: княгиня кинулась мужу на шею, повара помчались на кухню разогревать ужин, но хозяин дома, отказавшись от еды и отправив жену спать, велел зажечь в кабинете свечи и просидел там с бокалом вина всю ночь, пока не наступил рассвет. И только когда небо за окном окрасилось в золотистый цвет, он, наконец, поднялся из кресла и, сгорбившись, побрел в опочивальню.

В эту ночь он беспристрастно посмотрел в глаза своему «я», и кое-что князю там очень не понравилось.



ГЛАВА 6

«С ханом воевать — не ложкой щи хлебать»

Переговоры с Речью Посполитой шли трудно. Воевода Познанский вместе с Кшиштофом Жемултовским цеплялись к каждой запятой. Временами появлялось опасение, что переговоры в очередной раз закончатся ничем, и русские дипломаты проявляли чудеса политеса и изворотливости, чтобы не дать полякам хлопнуть дверью. Камнем преткновения, как и ожидалось, стали Киев и Смоленск. Но если со Смоленском все было более-менее ясно, и поляки поминали его только чтобы придать своим требованиям большую весомость, то из-за Киева борьба шла не на жизнь, а насмерть.

Осунувшийся Голицын ходил с кругами под глазами, поляки выглядели не лучше. Если бы не давление на них со стороны других членов Священной Лиги, гордые послы Речи Посполитой, скорее всего, уехали бы ни с чем. Но Австрии, Венеции и Мальтийскому ордену были позарез нужны русские войска, чтобы отвлечь крымского хана от поддержки турок.

Их янычаров европейцы боялись гораздо меньше, чем свирепых степняков, которые неслись подобно урагану на своих выносливых лошадях, засыпая противника тучами стрел.