Ссутулившись, он повернулся к ней спиной и, подойдя к двери, взялся за ручку, и Софья почувствовала, что вместе с ним из ее покоев уходит жизнь.

— Федор Леонтьевич… Федя, — тихо позвала она, протягивая к нему руки.

Может быть потому, что он до последнего надеялся на чудо, Шакловитый услышал ее зов и бросился к молодой женщине, которая ждала его, потупив глаза. Он подхватил ее на руки и, распахнув ногой дверь, понес в опочивальню. Подслушивающая под дверью Верка тихо охнула и устроилась у входа в покои государыни с тем, чтобы никто не посмел нарушить ее счастье. Слава Богу, Софья Алексеевна, наконец, сделала правильный выбор! Шакловитый нравился Верке своей удалью, жизнелюбием, щедростью, умением все поставить на кон. Правда, князь ей был люб тоже, причем за качества прямо противоположные, чем у его более молодого соперника, — за обходительность, покойный нрав, обширные знания, европейский политес.

А в это время в опочивальне Софья, наконец, узнала вкус настоящей страсти, ради которой можно пойти босиком на край света. Все ее тело пылало от мужских ласк, и ей было глубоко безразлично, что ее целует простой судья, а не высокородный боярин. Когда же прошел первый порыв страсти, она положила голову на плечо Шакловитого, ощущая щекой, как пульсирует под кожей ее мужчины горячая кровь.

— Федь, а, Федечка, — позвала она, — ты не сердись, родной, но мы с тобой сейчас не сможем встречаться. Ты же сам знаешь: Дума приговорила отправить князя во второй поход на Крым. Не могу я сейчас дать ему отставку. Вот ужо вернется он оттуда, тогда другое дело. А то нехорошо получается, грех это. Князь хоть и тихий, а кто знает, что он сможет сотворить, если узнает о моей неверности?

— Да какая разница, — напрягся сразу мужчина, не желавший расставаться со своей «добычей», — ты государыня или кто? Не посмеет он на тебя обиду держать.

— Если бы все было так просто! — улыбнулась Софья, целуя его грудь. — Ты правильно сказал. Я для него не только любовница, но и государыня. Я ему уже давно безразлична, но вот власть, которой он обладает, греет князю душу. Неизвестно, что он сделает, если узнает об отставке. «Медведица» будет счастлива заполучить его себе в союзники.

— Ну, этого мы не допустим! Хочешь, я его…

— Нет-нет, оставь, пожалуйста, Василия Васильевича в живых! Тебе дай волю, так у меня людей в Москве не останется.

Быстро перевернувшись в постели, он приподнялся на локте и заглянул в ее темные глаза.

— Просто я тебя люблю.

— А за что? — Ее глаза смеялись под пушистым ореолом длинных ресниц.

— Ну… — Не умевшему красиво говорить Шакловитому было трудно выразить свои чувства в словах. — Ты красивая, сильная, умная… Очень умная… Кроме князя Василия я не знаю никого, кто бы был таким умным, как ты. Разве только гетман Мазепа. Я-то что — только драться и умею, да еще читать-писать, а ты, вот, на иноземных языках с князем говоришь, словно на родных. Да когда и на родном, так такие слова мудреные произносишь, что я отродясь не слыхивал. Ну и вообще ты баба видная. Я как тогда впервые на похоронах тебя увидел, так сразу и пропал. А уж когда услыхал, как ты «медведице» отпор дала, понял, что кроме тебя мне никого не надо. Все девки, что у меня были, двух слов связать не могли и собственной тени боялись.

Софья счастливо рассмеялась, глядя на поглупевшего от любви начальника Стрелецкого приказа. А он, наклонившись, закрыл ей рот поцелуем.

Эту ночь Шакловитый провел в опочивальне царевны, и они до рассвета не сомкнули глаз, любя друг друга. Когда же он, наконец, тихо выскользнул из покоев царевны, сопровождаемый осторожной Веркой, то Софья, смежив ресницы, мгновенно погрузилась в сон. И впервые за много месяцев ее не преследовали ночные кошмары, начавшиеся после возвращения Голицына из Крыма. Она была по-настоящему счастлива и улыбалась даже во сне.

После ночи, проведенной с Шакловитым, Софья делала все возможное, чтобы до поры ее новый роман остался в тайне. Федор, скрежеща зубами, признал серьезными опасения царевны и согласился еще немного потерпеть около нее Голицына, тем более что девушка клятвенно пообещала избегать с князем близости.

Любовь была отложена «на потом», поскольку царевну занимали гораздо более тревожные вещи. События развивались так, как и предсказал неплохо разбиравшийся в человеческих душах Шакловитый. Двадцать седьмого января была сыграна свадьба царя Петра и дочери полковника и стрелецкого головы Евдокии Лопухиной, чьего отца — Федора Авраамовича Лопухина — перед свадьбой возвели в чин окольничьего и государевого стольника. Пришлось сделать богатый подарок новобрачным, чтобы не говорили, что государыня экономит на младшем царе. Бояре пили за молодых и в промежутках между тостами тихо шушукались о похождениях новобрачного, периодически поминая юную Анну Монс из Немецкой слободы.

Петр сидел рядом с испуганной Евдокией с таким видом, будто уксусу выпил, и только стрелял по сторонам глазами, высматривая, кто и сколько пьет.

В наспех сшитом платье он выглядел еще более угловатым и неуклюжим, чем всегда.

В общем, свадьба была такая же несуразная, как и последующая семейная жизнь молодых. После медового месяца новоиспеченный муж умчался с приятелями на Плещеево озеро, оставив юную жену под материнским надзором. По донесениям верных людей в Преображенском мухи дохли от скуки. Насторожившаяся после свадьбы младшего брата царевна на время успокоилась и занялась подготовкой ко второму Крымскому походу, которая в это время шла полным ходом.

Главной ее головной болью стал категорический отказ Голицына возглавить войско. Бояре же, довольные тем, что смогли хоть в чем-то насолить государыненому аманту, требовали, чтобы именно он опять повел войска на хана. Софье пришлось пустить в ход все свои дипломатические способности, чтобы уломать князя отправиться в неприветливые степи, оставив комфорт столичной жизни. К Софьиным просьбам присоединил свой голос Шакловитый, который, как ни в чем не бывало, уговаривал Голицына снова надеть походную епанчу.

Наконец, князь с печальным вздохом согласился и принялся за сборы. Как хороший дипломат, он прекрасно понимал, насколько судьба Софьи, а следовательно, и его, зависит от результата его действий. Времени оставалось мало, и надо было торопиться. В устье реки Самары в срочном порядке достраивался город Богородицк, который должен был служить базой для русской армии, а далеко в Диком поле два талантливейших русских полководца Неплюев и Косагов заканчивали возведение передовых баз.

Регулярные полки учились новой тактике боя, а Пушкарский полк совершенствовал свои пушки и мортиры, учась вести огонь прямо в походном строю.

Накануне отъезда князь весь день до глубокого вечера провел во дворце, решая последние вопросы и прощаясь с Софьей. Кроме того, государыня по обычаю дала обед в честь уходящей в поход армии, пригласив к столу бояр, воевод и вельмож. Рядом с ней сидели юные цари Иван и Петр. Родовитые вельможи праздновали начало похода в передней палате Теремного дворца, остальные — в Столовой избе. Князь Василий, сидя рядом с царем Иваном, чувствовал на себе то злобные, то завистливые взгляды, и к концу дня страшно устал. Каково же было его удивление, когда, явившись за полночь домой, он застал в своем кабинете двоюродного брата.

— Борис, какими судьбами? Я хотел заехать к тебе попрощаться, но мне сказали, что ты в Преображенском днюешь и ночуешь.

— Твои лазутчики тебя не обманули. Но не мог же я не заехать к брату, пусть и двоюродному, в тот важный момент, когда в его руках окажется судьба России.

Они расцеловались по-родственному, невзирая на принадлежность к разным лагерям, а, может быть, именно поэтому. Хозяин дома налил себе и брату по бокалу бургундского вина, которое регулярно выписывал из Франции. Кузены выпили за встречу.

— Ну, как дела? — поинтересовался Василий, чтобы начать разговор. — Как супруга и дети?

— Потихонечку, — откликнулся Борис, глядя сквозь хрусталь на темно-красное вино. — Мария Федоровна передает тебе поклон. Дети непоседливы и очаровательны одновременно.

Но я к тебе не за этим приехал. Время уже позднее, и меня ждут дома. Так что, если не возражаешь, я a limine[8] перейду к делу.

Такое начало разговора не сулило ничего хорошего, но слишком велико было искушение узнать, что заставило кузена просидеть несколько часов в ожидании хозяина дома, и князь Василий кивнул, сделав приглашающий жест. Борис кивнул в ответ и задумался, прикидывая, как лучше справиться со своим делом.

— Послушай, Василий, — начал он вкрадчиво, — обязанности дядьки царя весьма многогранны. Являясь таковым, я должен помогать Петру Алексеевичу и его матери, царице Наталье Кирилловне, во всех делах… Можно, я задам тебе один вопрос?

— Спрашивай, если смогу, то отвечу.

— Какие отношения тебя сейчас связывают с царевной? Ты все еще любишь ее, или морок уже прошел? — Князь Василий развел руками, давая понять, что сам не знает. — Потому что если ты любишь Софью, то, боюсь, от нашего разговора будет мало прока.

Помявшись немного, хозяин дома приподнял бокал, показывая, что пьет за гостя, и сделал глоток.

— Говори!

— Знаешь ли ты, что Софья вовсю крутит хвостом с Федькой Шакловитым? Смотри, Василий, еще немного — и она вычеркнет тебя из своей жизни как ненужную вещь.

— Не говори чепухи! Кто тебе сказал такую глупость?

— У меня тоже есть свои осведомители.

— Софья Алексеевна никогда этого не сделает! Скажу по совести, я был бы только счастлив, если бы она нашла себе достойного возлюбленного. Но она весьма привязана ко мне, даже слишком.

— Ой ли? Когда ты последний раз с ней спал? Молчишь? То-то же! Как только ты уйдешь в поход, Шакловитый запрыгнет к ней в постель раньше, чем ты остановишься на первый привал, и ты будешь ей уже не нужен. А уж когда вернешься из Крыма… Слушай, Вася, я тебе скажу две неприятные вещи. Во-первых, крымчан вам не одолеть. Ни с помощью Бога, ни без оной. Во-вторых, если только ты опять проиграешь военную кампанию, то Софья тебе этого никогда не простит.