Перекрестившись на образа, он повернулся к Софье и, не поклонившись, как был в шапке начал:

— Велено тебе, царевна, в монастырь не ездить, а, как есть, возвратиться в Москву и ждать решения своей участи.

Поднявшись с лавки, она выслушала распоряжение Петра, не отрывая взора от боярской шапки. Князь закончил речь, и в комнате повисла тишина. Софья продолжала стоять, не отводя глаз от троекуровского головного убора. Прошла минута, другая, и рука боярина медленно потянулась к горлатной шапке, стянув ее с головы.

— А если я поеду?

— Ежели не послушаешься и продолжишь путь, то велено по тебе стрелять из пушек… — И совсем с другой интонацией. — Софья Алексеевна, не гневи брата. Петр Алексеевич нынче зело сердит. Себе плохо сделаете и помочь никому не сможете.

— Федор Леонтьевич?

— Казнен вчера как изменник.

— Василий Васильевич?

— В Каргополь сослали князя вместе с сыном. Прямо сразу от Троицы и повезли на телеге… А сестрица твоя Марфа Алексеевна доехала благополучно и принята царем. Так что не мучай ты себя и не заставляй нас поступать с тобой нечестно. Христом Богом прошу!

В раздумье Софья закусила губу. Ехать или нет? Она не боялась ни гнева брата, ни обещанных пушек. Возможно, смерть была бы для нее лучшим исходом, но ежели Петр помиловал князя, то у нее есть еще одно дело. Придется возвращаться домой, в постылый дворец, и ждать, когда новый царь вспомнит об опальной государыне.

Потеряв Шакловитого, Софья не переставала думать о своем правлении, день за днем перебирая все свои поступки, которые оценивала жестче, чем любой судья. Она не сомневалась, что ее Васечка перебежал на сторону Петра, но почему? Что подтолкнуло его на предательство? Может, она сама, вернее, ее любовь к Федору? По прошествии времени она уже забыла свои обиды и невнимание к ней Голицына, в памяти остались только ночи любви, разговоры о переустройстве государства, обоюдный интерес к латинским писателям, и даже бесхребетность князя, которую она принимала за тонкость души. Она первая предала своего милого друга Васеньку, и не имела права осуждать его за ответную измену, особенно теперь, когда его повезли в дикие края, где не то что чаю, хлеба не найдешь. Надо будет послать ему денег, пока Петр не отобрал у нее последнее. Да-да, именно это и надо сделать.

Уйдя в свои мысли, Софья совсем забыла о Троекурове, который все еще стоял перед ней, переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя так мерзко, что, провались он сейчас сквозь землю, только бы порадовался. Не дождавшись ответа, он низко поклонился царевне и тихо вышел, притворив за собой дверь.

Где-то протяжно замычала корова, выводя Софью из задумчивости. Кликнув Верку, царевна приказала собираться в Москву, а сама, невзирая на усталость, вышла на околицу, туда, где когда-то состоялся ее скорый суд над Хованскими. Княжич может покоиться с миром — жизнь покарала ее за неправедный поступок. Получается, что все было зря? Э, нет! Пусть Петька тешит себя мыслью, что борьба закончена, но она на самом деле только начинается.

Боярин Троекуров не солгал царевне, говоря о том, что Василий Голицын отделался сравнительно легким наказанием. Когда князь получил приказ явиться к Троице, то его первым желанием было им пренебречь. Но Петр — не Софья. Голицын слишком хорошо знал людей, чтобы понять: с этим юношей надо быть весьма осторожным. Пришлось, призвав сына, приказать готовиться к поездке в пасть льва. Княгиня ударилась в слезы, провожая их, как на смерть. За ее спиной стояли высыпавшие на улицу хмурые слуги. Князь был добрым хозяином, и никому не хотелось его терять. Кто знает, кому достанется Медведково, если он попадет в опалу?

Карета покачивалась на неровностях дороги, и князь Василий, откинувшись на подушки, делал вид, что спит. Ему не хотелось разговаривать с сыном, который испуганно тянул шею, выглядывая в окно, боясь, что их казнят прямо у дороги. Правда, сердце отставленного аманта бывшей государыни тоже дрогнуло, когда карета проезжала Воздвиженское. Ему, как и Софье, привиделись тени отца и сына Хованских. В этом была даже некоторая справедливость: отец за отца, сын за сына. Предостерегал же он тогда упрямую девицу, что возмездие не заставит себя ждать — и вот, пожалуйста, оно перед ним в таком зримом облике, что становится страшно. Впрочем, брат Борис обещал царскую милость в обмен на Крым, так что отчаиваться пока рано. Это все Евдокия со своим плачем настроила его на печальный лад, но ничего, сейчас он объяснит все Петру и вернется в Медведково, если только царь не предложит ему возглавлять, как и прежде, Посольский приказ.

Около стен монастыря их встретили вооруженные преображенцы, обошедшиеся с князем без всякого уважения. Заставив выйти из кареты, они повели его и сына через монастырские ворота и дальше через двор, толкая в спину при малейшей задержке. Что ж, qualis rex, talis grex [22].

Голицын увидел в таком обращении даже некоторую логичность: откуда же петровским потешным знать политес, если их хозяин сам в нем не силен.

Князь вдруг вспомнил, как Петр по пьяни поехал в Немецкую слободу в санях, запряженных визжащими свиньями, в обнимку с вусмерть пьяным, ряженым в эллинского бога Никитой Зотовым. Вся Москва тогда ахнула при виде небывалого бесчинства. А немцы вышли из своего кабака и смеялись над русским царем, потешавшим их вместо шута. А тот и рад стараться: налакался с ними до полусмерти, причем хитрые немчины сами пили мало, а венценосному юнцу наливали сверх всякой меры, после чего слегка под хмельком разошлись по домам, а царь Всея Руси блевал в кустах и чуть живой приполз в Преображенское.

— Стоять, князь! Куда пошел? — гаркнул вдруг один из конвоиров, отчего Голицын вздрогнул, возвращаясь к реальности.

Перед ними на ступенях собора стоял незнакомый дьяк с грамотой в руках. Держа ее перед собой, он перечислил все явные и мнимые грехи князя Василия Голицына в управлении государством. За эти вины царь приговорил князя к лишению боярского чина и имуществ и ссылке вместе с семьей в Каргополь.

Оглушенный известием, князь огляделся по сторонам, ища Петра или хотя бы брата, чтобы сказать, что это какое-то недоразумение, что ему была обещана милость, ради которой он предал свое войско и Софью, но ни того, ни другого нигде не было видно.

— Пошли, князь, карета подана, — бесцеремонно потряс его за рукав стоявший за спиной преображенец, и разбитый обрушившимся на него горем Голицын без сопротивления побрел за своим конвоиром. Позади него семенил сын, не осознавший еще всего ужаса обрушившейся на его семью немилости.

Выйдя за ворота монастыря, Голицын по старой привычке посмотрел по сторонам, ища свою карету, но вместо нее увидел телегу, устланную соломой, в которую была запряжена неказистая лошадка. Рядом с савраской стоял крестьянин в залатанном армяке и хмуро посматривал на стрельцов, солдат и рейтар, окруживших его со всех сторон. При виде князя толпа засвистела и заулюлюкала.

— Эй, воевода, о своих подвигах расскажи!

— А сынок-то, гляди, сейчас расплачется!

— Эй, князюшка, прими гостинец от Самойловича! — с этими словами из-за солдатских спин вылетел комок мокрой глины и ударился о телегу рядом с Голицыным.

— Ну-ну, зубоскалы, — беззлобно прикрикнул на них один из конвоиров, — дайте проход. Садись, князь, поедем. Дорога дальняя, успеешь еще воздухом подышать.

Дождавшись, когда князь с сыном заберутся на солому, преображенцы уселись по бокам телеги, крестьянин чмокнул губами и чуть тронул лошадку вожжами по спине. Недовольно тряхнув гривой, та переступила с ноги на ногу и побрела по разбитой многими колесами дороге, отмахиваясь хвостом от мух.

Вскоре к князю с сыном присоединилась княгиня, и они долгим и трудным путем поехали в холодные и неприветливые места, где не было места ни праздности, ни отвлеченным разговорам о мироустройстве. Болота, гнус, вечный холод и бедность, граничащая с нищетой, стали спутниками княжеской четы до самой их смерти, и только во снах и запоздалых мечтах князь Василий Васильевич Голицын иногда видел свой дом на углу Тверской и Охотного ряда, покрытый медной крышей.

Последним соратником Софьи, попавшим в страшные жернова петровского дознания, оказался Сильвестр Медведев, пойманный в Дорогобуже. Его кровью Нарышкины расплатились с патриархом за поддержку претензий Петра на шапку Мономаха. Церкви оказалось мало закрытия первой на Руси светской Верхней типографии и Заиконоспасского Славяно-латинского училища, высылки иезуитов и искоренения вольного духа в Славяно-греко-латинской академии. Надо было уничтожить любое проявление вольнодумства в церковных рядах, любой, даже легкий намек на католическую ересь. А чтобы неповадно было, устроить показательное избиение кого-нибудь из «папежников». Настоятель Спасского монастыря, справщик и книгохранитель Московского печатного двора, поэт и писатель Сильвестр Медведев годился на эту роль лучше всего.

Патриарх торжествовал победу. По его требованию ученик Симеона Полоцкого был лишен иноческого звания, ломан на дыбе и приговорен к казни путем отсечения головы «за воровство и измену и за возмущение к бунту», а до исполнения приговора посажен в тюрьму Троицкого монастыря, где монахи почти полтора года пытались заставить его отречься от своих взглядов.

Не известно, действительно ли Медведев отрекся от ереси или его отречение было подделкой, но только один из образованнейших людей того времени был публично казнен, а его книги сожжены. Nomina sunt odiosa[23].



ГЛАВА 12

Царственная затворница

Победитель может себе позволить милость к побежденным, и молодой царь Петр не стал преследовать свергнутую сестру, ограничившись ее заключением в Новодевичьем монастыре, где бывшей государыне была предоставлена почти полная свобода. Софье позволили взять с собой целый штат слуг с кормилицей Вяземской и неизменной Веркой. Царевне разрешалось посещать церковные службы, беспрепятственно передвигаться внутри монастыря, а также принимать по праздникам сестер и, когда случится оказия, гостинцы от них. Кроме того, ее оставили на дворцовом довольствии, так что она не только не страдала от голода, но и понемногу подкармливала своих караульных в расчете, что те немного ослабят бдительность.