Чтобы избавиться от Матео, я вышла на террасу и через нее вошла в игральный салон. За большими столами с натертыми до блеска столешницами из архонта уже шла игра в роли-поли. Эта сложная карточная игра никогда мне не нравилась, хотя играть в нее я умела. Нужно быстро и непрерывно считать в уме сложные числа, иногда с дробью, чтобы сделать ход правильной картой. Зато мои братья получали от самого процесса чистый незамутненный восторг. Учитывая, что они никогда не проигрывали, роли-поли приносила им баснословный доход. Каждый раз находились желающие поставить на кон один кронниг и получить десять. И каждый раз все они оказывались в проигрыше. Я всегда относилась к увлечению братьев, как к забавному хобби. Порой нам доставались коралловые или жемчужные броши и серьги, поставленные на кон очередными ловцами удачи. Братья никогда не продавали выигранные драгоценности, а приносили их матушке. Лаасе Брао запрещала нам надевать эти украшения. Так они и валялись пыльной грудой в деревянном сундуке. До недавнего времени я просто не задумывалась, где мужья и отцы семейств берут явно принадлежавшие женщинам драгоценности, чтобы сделать ставку.

Пока за карточным столом через несколько месяцев после подписания сула-тау я не увидела своего мужа. На кону стоял мой серебряный гребень, инкрустированный кораллами. Очень редкий и дорогой. Я подошла к столу и демонстративно забрала принадлежавшую мне вещь. У Принса глаза чуть не вывалились из орбит. Но Гвен, поморщившись, кивнул мне.

– Поставь что-нибудь свое, Эшт, – сердито потребовал он. – Или игра закончится.

Муж мой раздраженно выдернул из галстука фамильную серебряную булавку с крупной жемчужиной и кинул на стол. Наличных средств у него в тот момент не было.

Надо ли говорить, что с тех пор наши ссоры из-за игры стали постоянными. Я пыталась поговорить с братьями, но в ответ лишь услышала :

– Мы никого не заставляем играть с нами, Ирриче. Твой муж сам садится за карточный стол.

– Если ему откажем мы, он найдет себе другую компанию, – терпеливо объяснял мне Гвен. – А так твои бирюльки, в случае проигрыша, мы отдадим матери.

– Мы же себе берем только наличные, – подтвердил Принс.

Узнав о пристрастии Эшта к роли-поли, матушка заперла все мои драгоценности в своей спальне. Перед каждым светским раутом я, уже нарядно одетая, шла к матери, и у нее в спальне надевала подходящий комплект. А после праздника сразу же возвращала обратно. Ситуация, когда я не могла доверять собственному мужу, казалась мне унизительной. Ссоры с Эштом не прекращались, только раз от раза набирали обороты. Но он все равно продолжал играть. Зато теперь у него появились наличные.

Эшт снова сидел за карточным столом. Он улыбнулся мне, будто ничего не случилось, словно не он три часа назад давал мне обещание никогда не прикасаться к картам. Я подошла поближе и через спины гостей, наблюдавших за игрой, посмотрела на стол. На кону стояли только деньги. Груды серебряных кроннингов. Никаких драгоценностей. Мой муж снова играл. Вопрос «где он мог взять столько?» жег мне душу. Сразу подступили слезы. Я быстро вышла из салона и направилась к себе. Оставалось только предупредить матушку, чтобы ей не пришлось меня искать. Муж мой, похоже, совсем не волновался.

На террасе, около двери, ведущей в приватную часть дворца, с каким-то мужчиной в полутьме разговаривала Сельма. Я подошла к ней, потянула за рукав.

– Скажешь матушке, что я пошла к себе?

– Ты плохо себя чувствуешь? – забеспокоилась сестра. – Тебя проводить?

– Все в порядке, – бросила я и направилась к лестнице, даже не обратив внимания на спутника Сельмы.

Матео


– Маленькая гордая птичка, – с нежной жалостью в голосе тихо произнесла Сельма, когда за Ирриче закрылась дверь.

– Что происходит? – встревожился я. Похоже, малышка стремилась уйти побыстрее. Но мне удалось хорошо рассмотреть расстроенное личико и полные слез глаза.

– Ее муж оказался игроком в роли-поли, – пожаловалась Сельма. – И, кажется, скоро разразится буря.

– Нужно прогнать его, раз контракт половинный, – рассердился я.

– Когда выяснилось, Ирриче уже ждала ребенка. И наш отец не посмел вмешаться, хоть это и сула-тау. Да и особых причин нет. Подумаешь, роли-поли.. Вон, наши братья с детства играют, никто же с ними контракты не разрывает. Да и ничего исправить уже нельзя. Видно, все мы, девочки Брао, родились несчастливыми.

Вздохнув, Сельма, передернула плечами, давая понять, что больше обсуждать личную жизнь Ирриче не намерена. Что толку волноваться о младшей сестренке, которую отец не даст в обиду? Другое дело, Альма – сестра-близнец, которую так и не удалось найти.

– Ты разберешься, Матео? – воззрилась на меня Сельма с надеждой. Точно такие же зеленые глаза, как и у Ирриче, только без волшебного огня, тусклые и пустые. Она всего лишь попросила найти сестру. Ничего больше.

– Альма не могла бросить детей и Лурда, понимаешь? – Сельма крепко сжала мою руку. – И она ни за что не заставила бы нас пребывать в неведении....

– Ты ее чувствуешь? – перебил я. – У вас же должна быть особая связь.

– Нет, – Сельма замотала головой, глаза наполнились слезами. – Уже больше года. Но у меня нет и ощущения утраты. Хотя, Лурд и все семейство Гантура объявили Альму погибшей. Даже детям сообщили…

Сельма заплакала.

– Я запрошу документы, – твердо заверил я. – И постараюсь найти твою сестру, если она жива.

– Ты сможешь, – улыбнулась Сельма сквозь слезы. – Ты же Первый Дож Республики.

– Спасибо, что напомнила, – недовольно проворчал я.

Казалось, в зале не протолкнуться, пары танцевали, кумушки сплетничали. Обычный прием. Только на этот раз в мою честь. Подходили граждане Трезариана. Кто-то желал здоровья и успехов, кто-то просил о помощи, некоторые самые смелые дамочки умудрились вложить мне в карман наскоро написанные любовные послания. Понимая, что долго не выдержу, я огляделся по сторонам. Чуждый для меня мир. Чуждый и скучный. Очень хотелось удрать. Но я знал, что Лаасе расстроится, а огорчать ее не хотелось. Особенно, мне недоставало Ирриче. Вспомнилось, как всего лишь час назад она прогуливалась по залу, обмахивалась веером и искоса поглядывала в мою сторону. Мне доставляло удовольствие наблюдать за ней, ловить ее недовольный взгляд.

– Скучаешь, господин Первый Дож? – раздался за спиною скрипучий голос.

Я повернулся. Алиас Ниу, Второй Дож Республики, натянуто улыбался.

– Мне нужно с тобой поговорить, генерал Маас, – потребовал Алиас, не растрачиваясь на предисловия.

– Сейчас или завтра в ратуше? – уточнил я.

– Давай сейчас, мы и так потеряли уйму времени, – пробрюзжал Ниу.

Начинались ночные заморозки, и на террасе разгуливал ветер, но мы с генералом Ниу холода не чувствовали.

Постепенно до меня начало доходить, почему Сенат и Совет остановились на моей кандидатуре и утвердили ее большинством голосов.

– Ты, наверное, догадался, что генерал Шрай был отравлен? – нахмурился Ниу.

– Да, – согласился я, с ужасом понимая, что мои самые страшные предположения оказались верны. – Как это произошло?

– Пообедал с Бартом Дином, – зло усмехнулся Ниу и добавил: – Но он понимал, что сильно рискует, поэтому написал предсмертное письмо и дал четкие указания. Дин просчитался.

– Чем отравили? Почему так быстро кремировали? – От накатившего отчаяния я сыпал вопросами.

– Тело слишком быстро начало разлагаться, церемонию пришлось проводить немедля. А яд так и не нашли. Наши анализаторы показали, что в крови не содержалось вредных и ядовитых примесей.

– А отправить кровь к стреттам не догадались? – язвительно заметил я.

– Все произошло очень быстро. Позавчера генерал обедал со старшим Дином. Потом Отто одолел кашель, на который он не обратил внимания. Затем начался отек легких, и последовала молниеносная смерть. Мы бы никак не успели связаться со стреттами. И эти кровожадные звери предпочитают общаться лично с тобой, не признают никаких дипломатов и представителей.

– Какого… генерал решил пообедать с Дином? – рявкнул я в сердцах.

– Первый Дож подозревал его в различных махинациях. Он пригрозил Дину разоблачением. Дал ему возможность остановиться.

– Почему сразу не были предъявлены обвинения? Почему этот мерзавец не под стражей?


– У нас нет прямых доказательств, что генерала отравил Дин.

– А в чем первоначально Шрай подозревал Барта? – спросил я, нахмурившись.

– В заговоре против Республики и финансовой поддержке заговорщиков.

Заговор против Республики! Ни больше, ни меньше. А доказательств виновности нет никаких. Богадельня какая-то, а не Совет Дожей.

– Какое благородство, – съязвил я. – Никому ненужное и никчемное. А куда смотрели остальные члены Совета?

Алиас молчал.

– Вы что, в поддавки играете? – прогремел я. – Сейчас же объясните мне, что происходит!

В стране происходило что-то странное. На улицах и площадях Алленчаазе стали появляться листовки, призывающие к свержению Сената и Совета пяти. Благодаря информации осведомителей были обнаружены тайники с оружием, которое не производилось ни в Республике, ни за ее пределами. Любые аресты и обыски не давали никакого результата. Снова и снова находились добровольцы печатать и распространять листовки и обустраивать тайники. На такую подпольную деятельность требовались деньги, и не просто деньги, а очень большие вливания.

Я никогда не идеализировал Республику. Только на словах граждане страны были равны. А над всеми стояли Сенат и Совет Пяти. Никто не мог навязывать свою волю другим, и все вопросы решались сообща. Но еще мальчишкой я понял, что нашим миром правит торговля – продать и купить можно все, имелись бы кроннинги в кармане. Все зависело от ценности товара. Большим спросом пользовались рабы. На затылки мужчин и женщин раскаленным тавром наносились особые метки. Рабам надлежало чисто брить голову, отпускать волосы не разрешалось. Все пленные, захваченные нами во время войн, становились рабами, невзирая на происхождение и звания. Поэтому Республика и воевала все время. За живой товар и минералы. Но больше всего в нашем мире ценились женщины. Их было мало, очень мало. И каждую продавали на брачном рынке по самой максимальной цене. Специальные контракты купли-продажи относили женщину к собственности мужчины: отца или мужа. И подчас их положение было гораздо хуже, чем у рабов. Контракт описывал все, и мог быть полным – кула-тау, когда право владения полностью переходило к мужу и его семье. Но встречались еще половинные контракты – сула-тау, когда право собственности оставалось в семье женщины. И ее отец строго контролировал такой брак. В этом случае муж приходил жить к жене и не имел на нее особых прав. Сула-тау заключались на небольшой срок и сразу после рождения первенца автоматически становились кула-тау, при условии, что вся сумма контракта выплачена. Чаще всего половинный контракт свидетельствовал о большой любви между супругами, но лично я всегда считал, что главная причина сула-тау крылась в несостоятельности жениха, не способного выплатить всю сумму сразу. В любовь – эту эфемерную субстанцию – мне не верилось. Через мою постель прошло множество женщин. Служанок, вдов, рабынь. Красивых и не очень, молодых и постарше. Но наутро ни к одной из них я не испытывал никаких чувств, кроме брезгливости и желания убраться подальше. Ни одна из них не согрела мою постель дважды. И ни одно лицо не сохранилось в памяти. Только воспитанница сестры внесла смятение в мою душу. Но и это скоро пройдет без следа.