Она не смотрела на него и погрузилась в то, о чем он говорил, и вновь ей стало жаль себя, жаль растерзанной жизни, она стояла держала в руках осколки той мечты о которой он говорил, но эти осколки уже не склеить никак, самые главные части уничтожены, надо собирать все по новой.

– Вот мы и на дне… На самом низу наших отношений. Взлеты и падения это самое интересное, что должно происходить, твой переход из подвала в оперу… от пыли на этом полу к бриллиантам, от полной ненависти к безграничной любви, которую ты будешь отдавать, вырывая сердце из груди, даже зная, что это смертельно, этим ты и отличаешься от других, Сондрин.

– Почему ты решил, что я смогу после всего, что ты со мной сделал, вообще находиться просто в одной комнате. Я… Ненавижу тебя.

Он поднялся и отошел от нее, шумно выдохнул.

– Ты знаешь я так устал, вокруг всем важна внешняя сторона чего бы то ни было. Красивые дома, наполненные безразличием, удачный бизнес, приносящий усталость, женщины, кажущиеся красивыми, семьи, кажущиеся счастливыми и благополучными. Отношения, пронизанные ложью. Я устала от того, что только на первый взгляд видится щедростью. Или любовью. Это противно. Когда-нибудь ты поймешь, что бывают люди, которые никогда не предают, я знаю точно, что они есть, но для этого придется пройти через очень много предательств. Я прошел, и с каждой новой потерей мне становиться хуже и хуже… -он вздохнул и продолжил. – Тебе как никому понятно, что внешний блеск – ничто, не имеет смысла, пустота, зеро по сравнению с внутренней красотой, ты ближе всех к этому пониманию, поэтому наиболее ценна для меня, все, что снаружи – это до первого дождя. То, что внутри – горит всегда и не просто горит, а греет всех остальных, бескорыстно, если огонь есть то тепла не жалко ни для кого, даже если он угас до еле видных угольков, достаточно сложить губы трубочкой и ласково подуть – огонь постепенно разгорится и согреет тебя.


Меня мутит от хороших, добропорядочных, благородных людей, например от таких, как твой друг-лаборант. Я хочу видеть характер и темперамент, по ним можно прочитать человека, по его поступкам, ты так отчаянно бросилась в горнило влюбленности, а сейчас ты обожжена, больна и пуста. В тебе нет ничего, только боль…  Возможно, Франция все поправит, все зависит только от тебя, от того на что ты готова ради это поездки. Все что касается меня мы выяснили. Но а вот все, что касается тебя, у нас одни знаки вопросов, ведь мы еще не разу не были близки… А это очень многое меняет в отношениях…

– О какой близости ты говоришь? О чем ты, я не могу даже представить это в самом кошмарном сне. Твоя власть держит меня за горло мертвой хваткой и она уже настолько придушила все, осталось просто физическое дыхание, только не умереть, здесь, в этой грязи, у твоих ног.

– Как всегда, Сондрин, ты совершенно не имеешь понятия о возможностях своего тела. Ты не знаешь себя и, поверь, ты даже не имеешь понятия или, вернее сказать, не уверена в том, как ты можешь поступить в той или иной ситуации. Просто потому, что у тебя нет такого опыта. Надо пробовать.

– Нет. Я не хочу, не хочу, я хочу тепла, ласки.

– Ты? Ласки? Да тебя будет коробить и рвать от слюнявых поцелуев на третий раз.

– Пусть, пусть это будет на третий раз, но меня не будут хлестать в грязном подвале плетью, я не буду брошенной, с растерзанной душой, я буду знать, что хоть кому-то нужна, просто потому, что я есть и что я вот такая. Ты сломал во мне все то, что восхищалось тобою, что верило тебе, я была уверена , что ты никогда не причинишь мне боль, а ты…

– Достаточно жалеть себя… – он прервал ее тираду резким голосом. – Твои поступки должны были наказываться совсем по другому, и, поверь, я готов был сделать гораздо более жесткие шаги, но Альфред… Как всегда, не могу понять, почему он на твоей стороне, уговорил меня быть с тобой более лояльным. Но я бы поступил совсем по-другому, и скорее всего, еще поступлю. Сознаюсь тебе – я люблю причинять боль… Сильно, хлёстко, жёстко и безжалостно. Например, хочу, чтоб ты стояла лицом ко мне. Это позволяет мне насладиться твоими слезами, твоим искаженным болью прекрасным личиком, в полную силу слышать твои крики, стоны, всхлипы, рыдания. Я хочу довести тебя до совершенно нестерпимой боли, до твоего физического предела, до струйки крови, которая потечёт по твоему подбородку из искусанных губ, чтоб ты в полной мере поняла, что можно, а чего нельзя делать находясь рядом со мной, – его губы исказились в презрении.

– Это называется «более лояльным»? – она расплакалась и стала заикаться, слезы текли по щекам.

– Да, это так называется, но я дам тебе немного, чтобы ты совсем не сломалась. Знаешь чего я еще хочу? – он вновь присел рядом с ней, протянул руку к лицу, убирая волосы, затем жестко взял за подбородок, направляя взгляд на него. – Мне так хочется сорвать с тебя все эти тряпки и долго, жестко насиловать, долбить членом, рвать твою тугую плоть, шелковую кожу, чтобы не осталось ничего в твоей упрямой голове, чтобы эта страшная первобытная жестокость стерла все твои мысли, как вода стирает надписи на песке, а потом медленно, по капле заполнить твое чистое сознание своим, все закоулочки, все артерии, чтобы в каждой из них текла моя кровь, моя сущность.

– Ты… Ты безумный, я нахожусь в руках маньяка, садиста.

– Безумие, моя девочка, – это тонкая грань между разумом и инстинктом. Он поднялся и прошел вдоль стены, поднимая вверх руки, словно подтягиваясь.

– А теперь выбирай: или ты делаешь, как я скажу, или я тебе говорю, что надо делать.

Она на мгновение задумалась:

– А в чем разница?

– Умница, разницы нет. Твоя свобода – служить моим порокам, – он пафосно развел руки и улыбнулся.

– А если нет?

– Такого слова для тебя не существует, я зайду вечером, перед отъездом.

– Не стоит утруждаться и пачкаться, Кристофер…

– Да, наверное ты права, не стоит, хотя… кто знает… – поднялся и вышел, дверь тяжело закрылась и она вновь оказалась в полном мраке.

У него был совершенно другой одеколон, было ощущение, что с ней разговаривал совершенно другой человек. Странно, как запах может изменить восприятие . Он ушел, а девушка осталась одна со своими мыслями. Что дальше, ведь они дошли до точки, из которой нет пути. Она услышала, как что-то снова зашевелилось в ее темнице, страх, противный и липкий, проснулся в солнечном сплетении. Сейчас она четко слышала его запах. Его новый запах…

– Ты не договорил со мной? Кристофер, ведь это ты, я слышу что это ты….

– Да, это я.

– Зачем ты пришел? Ты будешь меня избивать?

– Нет, я никогда не избивал тебя, Сондрин, хотя было один раз и ты все осознавала, ты же знаешь, я не пропущу момента насладиться твоей болью, в данном случае все делал человек, который просто выполнял работу, у меня не было желания наслаждаться, я был слишком зол. Когда я буду это делать, ты все будешь видеть, и понимать что это делаю я. И за что я это делаю с тобой. Я не хочу уезжать натощак, душ и хороший жесткий секс, вот чем мы сейчас займемся.

– Что? О чем ты?

Он открыл дверь и девушка впервые увидела небольшой ход в стене.

– Выходи.

– Я никуда не пойду… Я не хочу..

– Сондрин, ты же знаешь, что я сделаю еще хуже, чем должно быть, каждый протест наказуем, каждое действие вызывает противодействие и в гораздо более сильном проявлении. Охрана!

Через минуту в подвал вошли два охранника. Это были широкоплечие, молодые, высокие, сильные мужчины.

– В бассейн ее бросьте, а дальше мы разберемся.

Ее быстро поймали, подняли за руки и вынесли из комнаты. Она кричала и вырывалась, холодная вода заставила замолчать, от неожиданности и гнева у нее перехватило горло. Девушка вынырнула и увидела, как он стоял у края воды со скрещенными на груди руками. Джинсы и обтягивающая его накаченное тело рубашка, на руке поблескивали кольцо и часы. Он смотрел на нее каким-то особенным взглядом, то ли любопытство, то ли жалость, то ли вожделение – в нем было все, но сегодня не было гнева и холода. Когда его глаза излучали холодную страсть ей было жутко – это полное безразличие и четкое исполнение своих желаний, она становилась просто предметом. Сейчас было по-другому, пока он видел в ней человека, надолго ли?

– Я буду ждать ровно час не больше, сделай все, чтоб я получил удовольствие от твоего тела.

– Я не буду ничего делать, – она стояла по шею в воде и уже начинала дрожать.

– Ну что ж, – он развел руки. – Тогда это сделают мои мальчики, они тебя вымоют, побреют там где я скажу, оденут или разденут, это уже как пойдет.

– Ты не сделаешь этого, – Сондрин была шокирована таким разворотом событий.

– Я? – он посмотрел на нее и рассмеялся. – Ты до сих пор не поняла, с кем ты имеешь дело?

– Отчего же, очень хорошо поняла… С маньяком.

Он присел на край бассейна.

– Я не более маньяк, чем ты шизофреник, Сондрин, поэтому нам лучше поторопиться. Ох…– он собирался позвать охранников, но она вскрикнула.

– Не надо, – остановила его. – Не надо, Кристофер, я сама все сделаю.

– Душ вон там и все, что тебе понадобится тоже там , ты уже потеряла 15 минут, часы на полке, следи за временем, – поднялся и вышел из комнаты.

Девушка поймала себя на том, что уже дрожит в воде. По лестнице выбралась из бассейна , сняла с себя вещи, переступила через них и встала под струю горячей воды. Это было блаженство, давно мечтала об этом, там, в холодном подвале, она только и думала о теплой очищающей струе. Просто стать под нее и послушать. Вслушаться в её многоголосье. Вода, словно живой организм, может шептать, успокаивая, или кричать, ругая. Она чувствовала самую затаённую боль, смывая её с девушки. Нет, не с тела – с души. Горячие струи уносили её прочь, оставляя после себя опустошение. Это плата за своеобразное чистилище. За мгновения мнимого спокойствия, мы оставляем в душевой кабинке частице своего сердца, наполненную страданиями и проблемами, обретая вместо неё ноющее чувство безысходности.