– До чего же вкусно! – похвалила я сладкий джем.

Взяв баночку в руки, я стала изучать надпись, сделанную на ярлычке, – слово «Клубника» было выведено нерешительной, дрожащей рукой, буквы расплывались по бумаге, как будто их писал маленький ребенок. Лишь много позже я узнала, что то был почерк Эми и что она обожала собирать ягоды и помогать служанкам, когда те варили варенья и джемы.

– Я прослежу, чтобы мою кухарку прислали служить тебе, она станет первой из многих драгоценностей, что я преподнесу в дар своей милостивой королеве, повелевающей моим сердцем так же, как и всем королевством, – витиевато выразился Роберт, беря меня за руку, покрывая ее поцелуями и слизывая попутно джем с кончиков моих пальцев.

Он уложил меня на перину и стал расправлять мои кудри по подушкам, называя их шелковым пламенем, но когда губы его коснулись моих и поцелуи стали слишком настойчивыми, я оттолкнула его и попыталась замаскировать неловкость улыбкой, надеясь, что под ночной рубашкой незаметно, как дрожат мои колени. Я поднялась с постели, подошла к письменному столу и уселась на стул подле него.

– Что ты делаешь? – спросил Роберт. Он приподнялся, опираясь на локоть, и с любопытством следил за моими действиями. – Возвращайся ко мне!

– Я напишу письмо твоей жене, – ответила я, обмакивая перо в чернильницу и придвигая к себе лист бумаги. – Хочу пригласить ее ко двору в качестве моей фрейлины. Теперь, когда ты станешь королевским конюшим, тебе придется все время находиться здесь, во дворце, и…

– Пожалуйста, не надо! – мрачно перебил он меня, нахмурившись, подошел ко мне и забрал перо.

– Но почему? – недоуменно переспросила я. – Ей ведь будет одиноко без тебя.

Роберт пожал плечами:

– У нее же есть кошки.

– Кошки? – рассмеявшись, изумленно воскликнула я. – Я ведь и сама женщина, хоть и незамужняя, но более чем уверена в том, что кошки, какими бы милыми и любящими они ни были, едва ли заменят любимого мужа.

– Она не приедет, ей придется не по душе твое приглашение – моя жена страшится Лондона и двора, и я вынужден буду осушить целое море ее слез. Эми до ужаса будет бояться обидеть тебя своим отказом, бояться того, что ты разозлишься и пришлешь за ней стражу, – пояснил Роберт с угрюмым видом. – Ее приезд не принесет радости ни ей, ни нам с тобой. Мы с ней очень отдалились друг от друга.

– И отчего-то обижены друг на друга, как я вижу, – кивнула я, комкая лист бумаги, на котором собиралась писать ей письмо.

– Эми – ошибка юности, я хотел бы оставить ее в прошлом. Пускай живет в деревне, ей там нравится намного больше, чем в городе. Она не будет против моего отсутствия, Елизавета, она поймет, что того требует моя новая должность, а потому не станет осуждать меня или тебя, уверяю. Мы больше не любим друг друга, наша любовь умерла много лет назад. На самом деле мы никогда друг друга и не любили. Мое место – подле тебя, Елизавета. – Он склонился передо мной, взял меня за руку и прижал ее к своим губам. – Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Не отсылай меня, не сыпь мне соль на раны, вспоминая о моей жене, я не хочу о ней думать. Я не нужен ей, а мне не нужна она – я хочу только тебя!

– Похвально, Робин! – кивая, мягко ответила я, мысленно вспоминая день его свадьбы, когда мы с Кэт стояли среди гостей и наблюдали за парой влюбленных молодоженов.

Тогда все гадали, останется ли между ними какое-то чувство, когда поугаснет плотская страсть. Теперь ответ был мне известен – в их сердцах остались лишь сожаления и горечь утраты. Я знала, что душою Эми всегда будет деревенской, потому что видела, как она наслаждается близостью природы, как непринужденно общается со знатными и благородными дворянами, прибывшими из самого Лондона к ней на свадьбу. Возможно, ей и вправду нравится жить в деревне, довольствуясь обществом домашних животных? Надеюсь на это. Я вспомнила босоногую златокудрую девушку с румяными щечками, непринужденной улыбкой и сияющими голубыми глазами, вспомнила ее пышный наряд, изысканную вариацию одеяния коровницы, корону и букет лютиков. Ее очаровательная улыбка казалась мне еще одним лучиком солнца в тот погожий день, эта девушка излучала тепло и любовь, мне бы искренне не хотелось, чтобы она лила слезы, дни и ночи проводя в одиночестве. И думать не хочу о том, что солнечный свет в ее жизни сменился кромешной темнотой и дождливой, холодной серостью.

Роберт снова обнял меня за талию, а теплые его губы коснулись моей щеки.

– Пойдем в постель, – прошептал он. – Ах, Бесс, как же долго я ждал…

Я с непоколебимой уверенностью оттолкнула его от себя.

– Если вы устали, милорд, то отправляйтесь в вашу собственную постель. Кэт! Проводи лорда Роберта до двери, если он забыл, где она, и не позволяй никому беспокоить меня. Уже поздно, а завтра мне предстоит уйма дел, равно как и во все последующие дни. Доброй ночи, Роберт!

Но той ночью я почти не сомкнула глаз. Стоило мне смежить веки – и перед моим внутренним взором возникала тень отчима, Томаса Сеймура, я вспоминала, как он ласкал мое тело, хоть я и отказывалась упорно от всех плотских удовольствий, и пел любимую свою песню «Пироги и пиво»:

Я угостил красотку пивом с пирогами,

Поил ее вином я, задабривал сластями.

Поцеловал девицу я разок-другой,

И мы уединились вскоре под луной.

Дарил я ей браслеты, ожерелья

И златом осыпал не просто для веселья –

Я думал, что боится девица быть со мной,

Но мы уединились вскоре под луной.

Зову тебя я замуж, милая моя,

И будем мы с тобою прекрасная семья!

Поцеловал девицу я разок-другой,

И мы уединились вскоре под луной.

Я крепко прижала ладони к лицу и долго проворочалась в постели, вздыхая и стеная так, будто меня мучили страшные боли. Эта глупая песня звучала не переставая в моей голове, а воспоминания о его поцелуях и ласках постепенно меркли, и их сменял образ Роберта, лицо которого сливалось с лицом Сеймура воедино.

В конце концов я вскочила с кровати в слезах и побежала к столу, решив посвятить последние предрассветные часы бумагам, оставленных Сесилом. Если уж не могу заснуть, то хотя бы поработаю – Англии я нужна сейчас гораздо больше, чем пустые плотские утехи – моему измученному телу.

«Никогда не сдавайся!» – прошептала однажды мне на ухо матушка, и слова эти навеки отпечатались горящими раскаленными литерами в моей памяти.

Она как никто другой знала, насколько тонка грань между победой и поражением. Ей одной было известно, сколь высока цена, которую испокон веков платили женщины за превосходство над ними мужчин, за их право распоряжаться жизнью и смертью своих супруг. Появившись на свет с дополнительным куском плоти между ног, возможно, забрав при этом жизнь своей матери, мужчина обретает всевластие благодаря силе и уверенности палача, приводящего приговор в исполнение с помощью меча, как то принято во Франции, или же топора, властелина английских эшафотов.

«Никогда не сдавайся! – повторяла я мысленно сама себе, склонившись над письменным столом. – Никогда не сдавайся!» Я уже знала, каково это – танцевать в смертельных объятиях опасности, испытывая сладкую дрожь в ногах, сгорая от страсти, пылающей в моем лоне. Том Сеймур был хорошим учителем, а еще пример мне подавали и многие другие – мой отец и его жены, моя сестра и ее испанский жених – все они сложили головы лишь потому, что дали волю своим чувствам. Платить такую цену я не собиралась.

«Никогда не сдавайся! – шептала я снова и снова, просматривая тревожные сообщения о плачевном состоянии унаследованной мною державы. Я знала, что королевство станет мне любовником, который никогда не предаст и не разочарует меня, любовь наша будет длиться вечно, и ничто не сможет ее омрачить. Англия стоит того, чтобы ради нее игнорировать зов собственной плоти, и ни один мужчина не получит мою святыню в качестве приданого. Я подняла взгляд и посмотрела в глаза своему отражению в помутневшем оконном стекле. «Здесь будет только одна госпожа, господина не будет во веки веков!» – гордо сказала я себе и тряхнула волосами. Затем выбросила из головы все тяжелые мысли о жажде любви и ее последствиях и всецело посвятила себя работе – и Англии.

Глава 16

Елизавета Дворец Уайтхолл, Лондон, декабрь 1558 – январь 1559 года

Сочельник, Рождество и Новый год мы праздновали во дворце Уайтхолл. Роберт, не покладая рук трудившийся королевским конюшим, с головой ушел в работу. Все это время – с того момента, как я просыпалась, и до тех пор, когда опускала голову на подушку, уже за полночь, – я наслаждалась пышными празднествами. Устраивались роскошные банкеты и маскарады, мы играли, пели и танцевали, проводили рыцарские турниры и бескровные бои. А подарки! Я получила уйму подарков от ищущих моей благосклонности поклонников, близких друзей, верных почитателей и чужеземных послов, преподносивших мне щедрые дары от имени своих повелителей. «Я нужна им всем!» – кричала я, касаясь копии рубинового ожерелья, подаренного Филиппом. На моей руке, защищенной плотной кожаной перчаткой, гордо хлопал крыльями и звенел привязанными к когтям колокольчиками специально обученный сокол, которого прислал мне герцог Пруссии. Поднеся правую руку к глазам, я полюбовалась огромным роскошным сапфиром, который преподнес мне убеленный сединами, но от того не менее настойчивый граф Арундел, и изумрудным браслетом от графа Шрусбери, которого я за глаза прозвала за его робость Трусбери. Мои роскошные волосы, покрытые сеточкой из золотых нитей и жемчуга, венчала шляпка, украшенная перьями и лихо заломленная набок, – ее я получила от любезного сэра Уильяма Пикеринга. А на плечах у меня красовались подаренные принцем Швеции Эриком роскошные собольи меха, такие длинные, что свисали до самого пола.

Роберт заключил меня в объятия, снял с руки птицу и не слишком учтиво кликнул сокольничего, чтобы тот унес своего подопечного обратно в конюшни.