– Да, Роберт, – кивнула тем временем я и горько призналась сама себе, пока он не слышал, – я – королева.

Занавес поднялся, и перед нашими изумленными взорами предстала картина, на которой был изображен замок, стоявший на высоком холме. Подле пейзажа в величественной позе замер Роберт, закутавшийся в подбитую роскошным мехом пурпурную накидку, с украшенной самоцветами короной на голове. Вокруг него толпились лебезящие крестьяне, падая перед ним ниц, прижимая береты и чепцы к груди и пожирая его обожающими взглядами.

Перед обезумевшими почитателями из простого народа, прямо у ног Роберта, стоял на коленях мой дорогой рыжеволосый Трусбери, граф Шрусбери. Залившийся краской, он стал похож на пунцовую ягоду. Почтенный дворянин нервно откашлялся и стал срывающимся от волнения голосом декламировать строки из Чосера, вкладывая в высокие эти слова страсти не более, чем проговаривающий вслух алфавит ребенок. Он молил великого государя жениться и тем самым подарить будущее своему королевству и счастье – своему народу. Читая стихи Чосера, он мало-помалу поворачивался в мою сторону, не поднимаясь с колен, и в конце концов мы с ним оказались лицом к лицу.

О государь, мы вашей добротой

Приучены к вам все свои сомненья

Всегда нести с доверчивой душой.

От вас и нынче ждем благоволенья.

Мы просим выслушать без раздраженья

Ту жалобу, которую сейчас

Народ желает донести до вас.

Хотя затронут я ничуть не боле

Вопросом этим, чем из нас любой,

Недаром я – глашатай общей воли:

К кому еще с такою теплотой

Вы относились, о властитель мой?

Не отвергайте жалобу сурово,

И нам законом будет ваше слово.

В восторге мы от вас и ваших дел,

Правленье ваше мы благословляем.

Блажен всех ваших подданных удел,

Его сравнить мы можем только с раем.

Лишь об одном мы все еще мечтаем:

Чтоб вы ввели свою супругу в дом.

Тогда покой мы полный обретем.

Склоните шею под ярмо покорно,

Которое не к рабству вас ведет,

А к власти самой сладостной, бесспорно.

Ведь наших дней неудержим полет,

За годом быстро исчезает год,

И как бы время мы ни проводили, –

Живя, мы приближаемся к могиле.

Прекрасной вашей молодости цвет,

Увы, не вечен, – ждет его старенье;

От смерти никому пощады нет,

Она стоит пред нами грозной тенью,

Но если от нее нам нет спасенья,

То все же дня не знаем точно мы,

Когда пробьет година вечной тьмы.

Не отвергайте ж нашего совета;

Поверьте, государь: он прям и благ.

Вступите, если не претит вам это,

С какой-нибудь дворянкой знатной в брак.

И несомненно: поступивши так,

Свершите вы поступок благородный,

Равно и нам и Господу угодный[24].

В конце этой пламенной речи лицо Трусбери стало пунцовым, как помидор, он так взволнованно теребил пальцами свой берет, что тот превратился в ком коричневой ткани.

Мое внимание привлекла происходившая среди крестьян какая-то возня в дальнем углу. Из толпы вышла босоногая рыжеволосая девица, бесстыдно выставляя напоказ свою грудь, слишком уж вызывающе торчащую над лифом ее белой льняной рубашки. На ней был туго затянутый черный корсет и темно-коричневая юбка из бумазеи, а в руках она держала корзинку с маргаритками. То была не кто иная, как моя кузина Летиция Ноллис, внучка сестры моей матушки, Марии Болейн. В свои шестнадцать лет она уже была несносной избалованной девицей, которую природа наградила грудью, каковую она считала величайшим даром человечеству от самого Господа Бога. Многие полагали, что мы с ней очень похожи и огненным цветом волос, и фигурой, хотя кудри Летиции и были несколько темнее моих. Возможно, издалека кто-то и мог бы нас перепутать, но платье ее напоминало наряд шлюхи из таверны, и она даже не пыталась скрыть свои прелести – наоборот, выставляла их напоказ. Она тут же напомнила мне другую мою кузину – глупую кокетку Кэтрин Говард. Летиция была более высокой и стройной копией бедняжки Кэт, они обе излучали ту особую чувственность, которая и стоила моей кузине головы, когда она посмела наставить рога моему отцу, изменив королю с его любимым пажом.

Я резко встала на ноги, и на подмостках все неловко замерли, в то время как мои придворные поспешили подняться с подушек, оглушительно шелестя нарядами.

– Представление окончено! – объявила я. – Я не желаю смотреть на Гризельду, которую, в одной рубахе, будет гнать прочь мужчина, недостойный ее любви, преданности и уж тем более – смирения.

Присутствующие в зале мужчины, разумеется, были разочарованы до глубины души – наверняка им хотелось поглазеть на бесстыдную Летицию Ноллис, сбрасывающую с себя одежду, и так не оставлявшую простора воображению. Уверена, под ее одеянием не было ни одной нижней юбки.

– Уж лучше стать попрошайкой и жить в одиночестве, чем быть замужней королевой! – воскликнула я и зеленым вихрем покинула покои в сопровождении едва поспевающих за мной фрейлин.

Все хотели, чтобы я вышла замуж! Даже студенты Итонского колледжа прислали мне книгу со стихами, написанными на латыни, в которых молили меня выбрать себе супруга как можно скорее, чтобы в королевских яслях появился маленький Генрих, который вырастет и станет величайшим в истории Англии королем и ее спасением.

На пороге я на миг задержалась и обернулась к своим придворным и обескураженным актерам, участвовавшим в представлении. Бедняга Трусбери, казалось, вот-вот ударится в слезы.

Они всегда должны теряться в догадках – вот чего я хотела добиться. Как только они решат, что разгадали наконец мои планы, я буду снова и снова выбивать почву у них из-под ног!

Загадочно посмеиваясь и обмахиваясь веером, я бесцеремонно подозвала к себе графа, словно комнатную собачку:

– Шрусбери! Я хотела бы прогуляться в саду и полюбоваться изморозью на ветвях, сверкающей в лунном свете, словно бриллианты. Вы не сопроводите меня?

– В-в-ваше в-в-величество, это б-б-большая честь д-д-для меня! – заикаясь, промямлил он, соскальзывая с подмостков и направляясь в мою сторону.

Приблизившись, он наконец взял себя в руки, расправил плечи и поцеловал мою руку так страстно, словно она была величайшей святыней в мире.

Взяв его под руку, я оглянулась через плечо.

– Кроме того… думаю… сэр Уильям Пикеринг. – Я улыбнулась и благосклонно кивнула высокому, стройному и невероятно обходительному дипломату, недавно вернувшемуся из Франции с убелившими его виски почтенными сединами, что, впрочем, лишь придавало ему особое очарование в глазах придворных дам. – Вы также присоединитесь к нам. А еще… – я окинула игривым взглядом тронный зал, в то время как каждый из присутствующих мужчин затаил дыхание и беззвучно молился о том, чтобы я выбрала именно его, – еще граф Арундел. – Я ослепительно улыбнулась чуть полноватому молчаливому седобородому католику. – Думаю, ему не помешает насладиться свежим морозным воздухом.

Радостно рассмеявшись, я поспешила выйти из зала, опираясь левой рукой на руку Трусбери, в то время как Пикеринг и Арундел устроили сражение за мою правую руку. Я украдкой оглянулась и увидела Роберта, оставшегося на сцене в полном одиночестве – зато в своей ненастоящей короне и королевских одеждах. Вид у него был столь угрожающий, что я опасалась, что он вот-вот выхватит свой кинжал и вонзит его в спину одного из джентльменов, которых я выбрала для вечерней прогулки.

Даже любимого друга нужно ставить на место. Его уже и так презирали при дворе за излишнюю самонадеянность, он не должен был думать, что моя благосклонность может доставаться ему одному. На следующее утро я и вовсе отказала ему в аудиенции. На завтрак я велела позвать Уильяма Пикеринга и провела с ним наедине целых пять часов, одетая в одну ночную рубашку. Он воодушевленно поддерживал беседу, щедро делясь сплетнями, привезенными из французского двора. У него был такой приятный, мягкий голос, что в его устах даже самые занудные дипломатические грамоты звучали, словно поэзия. Закутанная в шведские собольи меха, я появилась на пороге своей спальни под руку с Пикерингом, болтая и смеясь так, словно мы с ним были давними близкими друзьями, и послала за Трусбери и Арунделом, чтобы пригласить их поплавать со мной на барке. В последний момент я смилостивилась и к Роберту, но уже на берегу отправила его купить нам жареных каштанов, после чего усадила вместе с музыкантами и попросила спеть для почтенных гостей.

– Споешь хорошо – получишь ужин! – глумливо выкрикнула я ему и залилась смехом.

И когда он нехотя затянул песню, я бросила ему каштан, который он даже не попытался поймать. Роберт смотрел на меня таким испепеляющим взором, что казалось, наша барка сейчас запылает. Но я все смеялась и смеялась, наслаждаясь вниманием Трусбери, Пикеринга и Арундела.

Тем вечером я решила отдохнуть от увеселительных представлений Роберта и до ночи слушала Трусбери, который, запинаясь и заикаясь, читал мне вслух из томика стихов. Весь двор пребывал в недоумении, иностранные послы с каждым днем беспокоились все больше – ведь по всему выходило, что я предпочла троих англичан всем царственным и титулованным чужеземцам, которых прочили мне в супруги. Означало ли это то, что наша держава обретет короля из числа подданных английской короны? Придворные уже заключали одно пари за другим. А Кэт, с возрастом становившаяся все серьезнее, хмуро сообщила мне, что Арундел уже заказал себе новый потрясающий гардероб и раздал моим фрейлинам почти две тысячи фунтов, чтобы те отзывались о нем хорошо. Моих служанок попытался подкупить и Трусбери, подарив им драгоценности. А благочестивый Пикеринг, по слухам, в это время обедал в одиночестве, наслаждаясь игрой музыкантов. Они с Арунделом едва не скрестили мечи за право первым пройти к моей двери.

Если в то время, когда я любезничала с тремя своими верными подданными, нам случалось проходить мимо Роберта, я радостно смеялась и восклицала: