Бренди Пурди - Пламенная роза Тюдоров

Не понимаю, как им удалось успокоить меня. Они снова усадили меня в ванну, и, должно быть, теплая вода сделала свое дело, очистив не только мое тело, но и разум. Я помню лишь запах лимона и ромашки, помню, как откинулась на спинку ванны и опустила опухшие веки, а нянюшка продолжала смывать с моего тела остатки хны и возвращать моим волосам их естественное золотое сияние.

Чуть позже, уже переодевшись в ночную рубашку и розовый бархатный халат, подбитый рыжим мехом, я грела руки о кубок с горячим вином со специями, лежа в постели. Рядом со мной устроилась Лавиния – в тот день она стала мне настоящей сестрой, о которой я всегда мечтала. Анна и Френсис, мои старшие сводные сестры, всегда заставляли меня чувствовать себя изгоем в нашей семье, нежеланной гостьей. Мне заказана была дорога в особое общество сестер. Мы проболтали с художницей всю ночь, и хотя она избегала говорить прямо и всякий раз пыталась сменить тему, когда я спрашивала ее о том, что происходит при дворе, но все же я читала правду в ее глазах. Она жалела меня, пыталась солгать и уберечь меня от неизбежной боли, но я все поняла. Сбылись мои худшие страхи: все мои полные ревности кошмары и фантазии оказались весьма близки к правде. Роберт и королева любили друг друга, а многие искренне верили, что они не раз делили постель. И ни у кого не было ни капли сомнений в том, что, будь Роберт свободен, они с Елизаветой давно уже поженились бы. Лишь я стояла на пути у своего мужа, лишь я мешала ему заполучить столь желанную власть и возлюбленную.

Было и еще кое-что. Очень осторожно и неуверенно – я никогда прежде не позволяла себе подобной фамильярности – я спросила, могу ли показать ей что-то и спросить совета. Когда Лавиния с готовностью согласилась, я приспустила с плеч халат и задрала рубашку, обнажив свою левую грудь. На ней образовалась какая-то непонятная ямка, я заметила ее совсем недавно. Я не знала, когда она появилась, но была уверена, что прежде ее там не было. Всего лишь крохотное пятнышко, чуть меньше ноготка на моем мизинце, слегка припухшее по краям, но оно меня очень беспокоило.

С очаровательной улыбкой моя дорогая подруга обняла меня, помогла привести в порядок одежду и заговорила так убедительно, что я почувствовала, как отступают все мои страхи.

– Неужели тебя так обеспокоил этот пустяк? – спросила она. – Это же чепуха! Наши тела меняются с течением времени. Я знаю одну женщину – и довольно-таки хорошо, потому что речь идет обо мне самой! – у которой подобные ямки образовались пониже спины после достижения определенного возраста. Матушка-природа и Отец-время оставляют на нас свои следы, пускай нам это и не всегда по нраву, но таков уж естественный порядок вещей. – Она пожала плечами. – Мы стареем, седеем, наша кожа становится все более морщинистой, вот и ямочки появляются там, где прежде их не было.

Она забрала у меня кубок с вином, поставила его на прикроватный столик и велела мне ложиться спать.

– Засыпай, – прошептала она, целуя меня в лоб и накрывая одеялом, как это сделала бы любящая мать. – День выдался тяжелый, дорогая моя, завтрашний обязательно будет лучше.

Ее обнадеживающая улыбка стала последним, что я увидела, прежде чем она задула свечу, и вскоре я забылась тяжелым сном.

Чудесное лето 1559 года навсегда останется в моей памяти как лето поклонников, которые, будто сговорившись, слетелись к моим ногам, словно рой черных жужжащих мух, которых привлек крошечный кусочек белого хлеба, намазанный медом. Тот факт, что весь дворец кочевал от одного дома к другому по всей стране, их вовсе не беспокоил; послы и гонцы каждый день собирали свои пожитки и ездили повсюду за нами. Я не возражала – нас и так было добрых несколько сотен, а то и не одна тысяча, если считать еще и слуг. Две с половиной тысячи тягловых лошадей и пятьсот повозок перевозили наши вещи и провизию, а были еще верховые животные, на которых ехали мои придворные и с помощью которых перевозили в портшезах пожилых, болезных и тех, кто по каким-то причинам не мог ехать верхом.

– Чем больше народу, тем веселее! – радостно кричала я, привечая все прибывающих гостей.

Это было потрясающее путешествие! Я была достаточно молода и красива для того, чтобы играть в эти матримониальные игры и заставлять бурлить кровь в жилах каждого пригодного для роли мужа холостяка королевской или иной благородной крови, распаляя их аппетиты и амбиции. Кроме того, нам было что праздновать – незадолго до нашего отъезда наша держава заключила мир с Францией, которая не вернула Кале, но согласилась выплатить нам пятьсот тысяч крон в качестве компенсации, так что мы постоянно устраивали фейерверки, банкеты, маскарады, турниры и выезды на охоту.

Прежде чем наша длинная вереница лошадей и повозок двинулась в путь, Роберт разыграл учебный бой, в котором полторы тысячи вооруженных солдат в кольчугах доказывали свою доблесть на поле близ Гринвича. Ветер трепал шелковые флаги, музыканты играли на барабанах, трубах и дудках, а в конце этого действа павшие в бою воскресли и выстроились рядом с победителями. Я величаво прошла перед строем солдат, выразила им свою благодарность и заявила, что теперь могу спокойно спать по ночам, зная, что покой Англии охраняют столь храбрые и умелые воины. Затем я пригласила их присесть на траву и разделить со мной простую трапезу, после чего музыканты снова заиграли живые деревенские мелодии, и я танцевала с бойцами своей армии до тех пор, пока на небе не засияли звезды, и свет их был не менее ярок, чем вспышки фейерверков, взрывавшихся над Темзой.

Останавливались мы и в Вулидже, там я присутствовала при спуске на воду чудесного нового корабля, названного в мою честь «Елизавета Великая». Мы все от души повеселились на пиру и танцевали на палубе с матросами всю ночь напролет, в то время как над нашими головами пылали в небе фейерверки, цветные искры от которых сыпались прямо в море.

Но больше всего в этом путешествии мне понравилась бесконечная череда поклонников, добивающихся моей руки.

Лежавший на смертном одре Густав Ваза, король Швеции, прислал целую делегацию высоких, статных, красивых белокурых шведов, добродушных и вышколенных. Они улыбались не переставая, мне даже стало казаться, что к тому моменту, как они опускают голову на подушку ночью, у них, должно быть, страшно болят челюсти. Эти гости были чуть неловкими и неуклюжими, но их святая простота казалась такой милой, а кроме того, они очень уж чуднó коверкали английский язык. На груди и рукавах у них были вышиты малиновые сердца, пронзенные «стрелой любви». Они ходили за мной по пятам и все обещали «горы серебра, бриллиантов, собольих и горностаевых мехов» – чтобы получить все эти щедрые дары, мне довольно было всего лишь пообещать выйти за распрекрасного принца Эрика, выбрав которого, я стала бы еще и шведской королевой. Они одаривали бриллиантами и серебряными монетами моих фрейлин в надежде на то, что они станут петь хвалебные оды «бесконечно влюбленному в королеву Эрику, сгорающему от пламенной лихорадки, причину которой зовут Елизавета». Оставаясь в одиночестве в своих покоях по вечерам, я частенько раскладывала шведские соболя на полу и, заливаясь смехом, танцевала на них босиком.

Позднее к нам присоединился младший брат принца Юхан, герцог финляндский, желавший также внести свою лепту в ухаживания за мной от имени Эрика. Однажды ночью мы сидели с ним на подушках из синего бархата у освещенной лунным светом воды, попивая вино из кубков. Мое серебряное платье причудливо переливалось в сиянии ночного светила, и он вдруг взял меня за руку и заявил, что влюблен в меня, и хоть долг велит ему защищать любовные интересы старшего брата, сердце его не приемлет этого. «Мое сердце – здесь», – признался он, дерзко целуя мою ладонь и сжимая мои тонкие пальцы в крепкий кулачок, словно запирая клетку, в которую угодил его неожиданный поцелуй. Соперничество этих двух братьев-красавцев закончилось лишь через несколько лет, когда Эрик, оскорбленный моим отказом выйти за него, женился на дочери простого солдата и отравил похлебку своего брата, дабы наказать его за предательство, которое тот совершил, признавшись мне в любви.

Красноречивый граф де Фариа также не отходил от меня ни на миг, напоминая о любовных интересах своего господина. Надев фальшивые рубины, якобы подаренные Филиппом, я брала посла под руку, и мы смотрели с ним, как танцуют придворные. «Будьте уверены, ежели я решусь взять в мужья чужеземца, сомнений у меня не будет – и сердцем, и душою я тяготею лишь к Филиппу. Но мы пока не желаем объединять нашу державу с иными, хотя пути Господни неисповедимы и Он, руководствуясь бесконечной своею мудростью, в любой момент может изменить наше решение», – дразнила я его, и, как всегда вовремя, появлялся Роберт, забирал меня у де Фариа и увлекал в танец.

Ближе к концу лета Филипп отозвал своего посла и взял в жены дочь французского короля, которую также звали Елизаветой, и я не преминула высказать де Фариа свое недовольство и подивиться тому, как быстро его господин променял свои глубокие чувства ко мне на привязанность к другой женщине. В ярости я сорвала с шеи драгоценные рубины и бросила их к ногам посла, прокричав: «Любовь его оказалась такой же фальшивой, как эти камни! Они сделаны из стекла, так же как и его сердце!» После этого я бросилась в свою опочивальню, чтобы приглушить довольный смех, зарывшись лицом в набитые перьями подушки, оставив де Фариа и всех, кто стал невольным свидетелем этой сцены, думать, что я отправилась оплакивать потерю испанского короля в качестве возможного жениха. Я провела в постели весь остаток дня и не явилась даже на вечерние развлечения, наслаждаясь уединением и любимыми книгами. На следующее утро я спрятала лицо под вуалью, чтобы де Фариа не заметил, что глаза мои отнюдь не опухли от слез. Я послала за послом и безутешно вздохнула, едва приподнявшись на кровати, и, протянув ему руку, велела передать своему господину такие слова: «Хоть в душе я и оплакиваю мечты, которым не суждено сбыться, всему настает конец – вместе с летом угасает любовь, и наступает зима, но я все же тешу себя надеждой, что дружба, зародившаяся в наших сердцах, останется крепкой навеки и переживет все прочие времена года».