– А ты вот так просто позволяешь, чтобы эта фурия меня била?

– Эта фурия – та, которую ты так мечтала видеть своей невесткой, не забывай об этом. – Качая головой, он рассматривал Мадлен. – И что же ты тут делаешь, девочка?

Петер, который до этого только испуганно следил за происходящим, пришел в себя. Он подошел к Мадлен, взял ее за запястье и потянул за собой.

– Пойдем, мы уходим.

– Что? Куда? – Мадлен, спотыкаясь, шла за ним.

– Останься здесь, – кричал ему вслед отец. – Не делай сейчас этого, Петер. Есть другие пути для решения проблемы.

Петер был уже у двери, однако остановился и повернулся к отцу.

– Да, и какие же?

– Не этот. – Отец измерил его взглядом, в котором смешались ярость и мольба. – Не этот, ты меня понял? Ты не должен забывать, какое шаткое положение у тебя самого. Если выяснится…

– Если я ничего сейчас не сделаю, Кученхайма осудят и повесят. Благодаря вам, мать! – Он бросил ледяной взгляд на мать. – Вы действительно верите, что я смогу с этим жить? Пойдем, – повторил он и снова потянул Мадлен за собой. Мгновением позже входная дверь громко захлопнулась за ними.

* * *

Как будто его перенесли в прошлое, ощущал Лукас, сидя в голой тюремной камере Базельской башни. Даже охранник, старый Айк, был тот же, в первую очередь потому, что все более молодые мужчины были задействованы в другом месте.

Одно различие все же существовало – ему были запрещены любые посещения до тех пор, пока не будут закончены допросы. Между тем, его еще даже не начали допрашивать, так как совет и присяжные безотлагательно занимались вопросами подготовки к обороне города. Его заключение могло продлиться еще неизвестно сколько.

И это сейчас, когда ему срочно нужно было переговорить со своим дядей. Именно сейчас, когда он должен был попытаться сделать все, чтобы спасти город от худшего. Ему оставалось только надеяться, что у Петера фон Вердта станет ума использовать все свое влияние, чтобы убедить Аверданка и других советников дать голландцам свободно пройти через город. О том, что фон Вердт обвинил его или, по крайней мере, дал показания против него, он не хотел сейчас думать. Понятно, из-за Мадлен они не были в приятельских отношениях. Однако когда их пути после встречи с голландцами разошлись, они были едины в желании вместе бороться против угрозы, которая сейчас нависла над их родным городом. Лукас очень надеялся и молил об этом Бога, что в этот раз он не стал жертвой очередной интриги; параллели с событиями пятилетней давности выглядели настолько очевидными, что их нельзя было игнорировать.

Со времени его ареста пять дней тому назад он не видел ни единой человеческой души, кроме Айка, поэтому он удивленно поднял голову, услышав за дверью камеры шаги как минимум двух человек. Ключ повернулся в замке, кто-то отодвигал задвижку.

– Кученхайм, у вас теперь будет компания. – Не успел Айк произнести эти слова, как в камеру вошел Петер фон Вердт. Он, как и Лукас, был закован в кандалы, выражение его лица было непроницаемым. Старый охранник прокашлялся. – Хочу надеяться, что вы двое помиритесь. Или мне стоит приковать вас к противоположным стенам, чтобы вы не перегрызли друг другу глотки из-за прекрасной дочери Тынена? – Он оценивающе посмотрел сначала на Лукаса, потом на фон Вердта и только после этого покинул камеру. Задвижка заскрежетала, ключ снова повернулся в замке.

Лукас, сидя на нарах, прислонившись спиной к холодной стене, сердито посмотрел на своего нового сокамерника.

– Что ты наделал, фон Вердт? Погоди, дай угадаю, ты снова повел себя как редкий идиот?

Петер с досадой посмотрел на свои наручники.

– Ты бы предпочел, чтобы я оставил тебя здесь гнить?

– Если бы за это время ты смог образумить моего дядю и его городской совет, тогда да, абсолютно однозначно.

– Об этом ты можешь забыть, они не изменят своего мнения. Город переполнен людьми. Те, кто не сбежал в леса, перенесли все свое добро сюда, чтобы было в безопасности. Деревни в округе тем временем практически обезлюдели. Все горожане, крестьяне и ремесленники мужского пола и старше четырнадцати лет призваны к оружию. Там не на что больше надеяться.

– Ты бы мог хотя бы попытаться, вместо того чтобы ни за что ни про что сесть в тюрьму. Что тебя толкнуло на это?

Петер раздраженно прорычал.

– Моя мать.

Опешив, Лукас нахмурил лоб.

– Она взывала к твоей совести?

Пренебрежительно фыркнув, Петер откинул голову назад, упершись затылком в стену, и занялся изучением низкого потолка в камере.

– Вот это вряд ли. Она – одна из самых бессовестных особ, которых я знал когда-либо.

Он снова перевел взгляд на Лукаса.

– Она была тем человеком, кто шантажировал Веронику Клетцген.

– Твоя мать? – Лукас, теперь окончательно ошеломленный, выпрямился.

– Мой брат, чертов ублюдок, связался с Вероникой и сделал ей ребенка. Мать испугалась, что его заставят на ней жениться. Что было очень вероятно. Ты оказался идеальным козлом отпущения.

– Вот дерьмо. – Лукас снова облокотился на стену и пытался осознать всю чудовищность поступка Гислинде.

– Похоже, мать всегда тебя ненавидела, еще больше, чем я, и теперь закрутила похожую интригу, как тогда. Свидетельские показания покупала или принуждала к ним, а обвиняющие письма украла из моего дома.

– Чудесно. – Лукас откинул голову к стене и закрыл глаза. – А с какой стати ты хранишь письма, которые могут отправить тебя на виселицу, в свободном доступе?

– Они не были в свободном доступе. Моя мать, похоже, проявляет чудеса изобретательности, когда встает вопрос о том, чтобы избавиться от тебя раз и навсегда.

– Дерьмо. – Повторил Лукас от всего сердца.

– Да.

– Сядь, фон Вердт. Ты меня нервируешь, когда вот так стоишь надо мной. – Лукас подвинулся немного в сторону. – И возьми одеяло, если не хочешь отморозить себе задницу. – Мать Лукаса заплатила Айку, чтобы передать ему одеяла, полотенца и сменное белье.

Петер не сдвинулся с места.

– Я ничего не знал об этом, Кученхайм. Мне самому хотелось тебя придушить, можешь мне поверить, однако это не помогло бы мне отвоевать Мадлен. Я пробовал объяснить присяжным и наместнику, что мы вместе пытались уберечь город. К сожалению, я был вынужден подтвердить, что мы вступали в контакт с голландцами. Наместник, может быть, и был бы склонен согласиться с неизбежностью этой нашей встречи, если бы Аверданк не подстрекал своими речами бо`льшую часть городских советников и присяжных. Процесс приостановлен, и все допросы пока откладываются.

– И они заперли тебя сюда из соображений безопасности, пока не поймут, что им делать с твоими показаниями. Великолепно. Ты мог бы все это раньше просчитать. Наместник не станет рисковать, пока не выяснится, были ли у нас двоих общие дела с Оранцем.

– Дело не во мне, черт возьми. Мои аргументы подействовали на наместника. – Петер сжал руки, закованные в кандалы, в кулаки.

– Ну, тогда будем надеяться, что он еще жив и вспомнит об этом, когда все будет позади, – отрезал Лукас. – А теперь сядь наконец-то, черт побери.

Глава 28

– Вы с ума сошли, Аверданк, – в который раз выходил из себя Эразм фон Вердт во время оперативно созванного собрания городских советников и присяжных накануне Дня всех святых. Голландцы, как докладывали куркельнские разведчики, вышли в поход на Бонн, и если они не остановятся ночью где-либо на отдых, то уже завтра в первой половине дня могут оказаться под воротами Райнбаха. – Освободите, наконец-то, моего сына и, бога ради, капитана Кученхайма. Уже неделю вы держите Петера в заточении, Кученхайма и того дольше. Это безумие! Сколько еще раз я должен вам объяснять, что это чудовищная ошибка, в которой виновата моя жена, уже получившая от меня все и даже больше, что ей причиталось бы. Будьте уверены, она еще очень долго не сможет ни сидеть, ни спать на спине. Я готов заплатить любой штраф и компенсацию, все, что сочтете нужным, но имейте же снисхождение! Нам нужны способные командиры, ведь враг уже рядом. Пятью сотнями солдат, которых прислал нам Куркельнский полк, должен командовать мой сын, черт побери. Или вы считаете, что в нынешнем положении нам из Бонна пришлют еще кого-то покомандовать? Никогда в жизни. У них самих сейчас каждый человек на счету.

– Это уже не в моей власти, – отвечал Аверданк не менее возбужденно. – Управитель выдал ордер, согласно которому оба должны оставаться под стражей до тех пор, пока не будут собраны все доказательства и опрошены все свидетели в этом деле. Неужели вы считаете, что и мне не хотелось бы выпустить их сегодня, а не завтра? Шалль велел поставить перед тюрьмой свою собственную стражу. Мы еще должны быть рады, что их обоих не бросили в подземелье замка.

– Какая разница, – прорычал фон Вердт.

– А вы были там когда-нибудь? – Герлах потянулся за своими костылями и встал со стула. – В сравнении с ним городская тюрьма – это курорт. Там, по крайней мере, не слышен шепот замученных душ, которые когда-то были признаны ведьмами и сожжены на костре.

– Это все предрассудки, – продолжал злиться фон Вердт. – Тюрьма есть тюрьма. Ясно одно, что моему сыну там нечего делать, как, впрочем, и Кученхайму, как бы я его ни ненавидел.

– Ну, хотя бы в этом вопросе мы с вами едины. – Герлах проворно переместился на своих костылях к фон Вердту. – А вот для вашей жены порка – недостаточное наказание. За то, что она исхитрилась сотворить с моим будущим зятем, причем дважды, я хочу это подчеркнуть, ее следует голой посадить в дерьмо, выпороть и на сорок дней отправить в тюрьму на хлеб и воду. Это как минимум.

– В моих жестких руках ей будет не слаще, поверьте мне.

– Да что вы говорите?! То, что она тогда сделала, было ничем иным, как покушением на убийство. Дерьмо и сорок дней в тюрьме – это для нее еще слишком мягкое наказание. – Герлах покачал головой. – Признаться, я вам не завидую – иметь такую супругу. Тысяча чертей и демонов – ничто в сравнении с подлой, лживой и коварной женщиной.