Вадим подхватил плачущего ребенка и накинулся на жену.

— Ты что, с ума сошла! Куришь! А Настю на пол бросила!

— Достала она меня. Есть не хочет, орет, как белуга, — зло бросила Лариса.

— У нее коренные зубки режутся, ты ведь слышала, что доктор сказал. Дети тогда капризничают. Нужно же иметь терпение!

— Вот именно! — вскочила она с дивана и швырнула окурок на ковер. — А у меня его нет. Понимаешь, нет! — кричала она. — Как вы меня достали! Видеть вас не могу!

— Зачем же тогда приехала?

— Да мать донимала: «Такой муж, ребенок! Ты хоть бы посмотрела». Ну вот, я посмотрела! И что? Не мое все это! Не могу я так жить!

— Как «так»? — попробовал утихомирить ее Вадим. — Лариса, очнись. Ты моя жена, я тебя люблю, у нас дочка.

— Да не люблю я тебя! Никогда не любила! И она мне не нужна.

— Что ты говоришь? А как же наши письма, встречи, наши ночи, планы?

Жена смерила его презрительным взглядом:

— Ты на себя в зеркало смотрел? Что там любить? Обезьяна лохматая! И этот обезьяныш только твой, моя дочь не может быть такой уродливой.


После этих его слов мне стало стыдно, будто я своими мыслями так же обидела их. А Вадим замолчал, словно внутри лопнула пружина. Это был наш второй вечер в Лондоне. Мы шли пешком в гостиницу, каждый думал о своем, и мне было так жаль его, что я сделала бы все, только бы утешить его. Но он был спокоен, даже строг. Пожелал мне спокойной ночи и ушел в свой номер.


Вадим выдал мне сумасшедшие командировочные. Я не стала возражать — хочет человек бросаться деньгами — пожалуйста! Если бы у нас что-то было, как с Алексеем, тогда это было бы оскорбление, а так… Я накупила кучу разных вещей, хотя цены в Лондоне просто запредельные. Но настоящий английский деловой костюм я приобрела и, разумеется, сувениры для родных и друзей. Последним я купила брелок себе на счастье — маленькая черная кожаная обезьянка мне так понравилась, что я не смогла устоять. Весь перелет я украдкой открывала сумочку и поглядывала на нее, стараясь, чтобы Вадим не заметил. После нашего разговора он был угрюм, и я боялась, что вид моего брелка может вызвать неадекватную реакцию, не объяснять же ему, что я тоже обезьяна. Что такое я говорю! Я хотела сказать: только я и есть обезьяна, по гороскопу, конечно. И это мой талисман.

Неделю ко мне ходили гости и расспрашивали о поездке. Вот что значит сказать одной-единственной подруге! Подарки все разошлись, шотландское виски, «Мартель» и «Шеридан», купленные в Дьюти Фри, выпиты, и я смогла передохнуть.

Вадим снова уехал в командировку, оставив дела на меня, так что хочешь не хочешь, а приходилось быть директором. Хорошо еще, что меня всерьез никто не воспринимал, считали, что я выполняю распоряжения шефа, поэтому не спорили, и даже если чем-то были недовольны, не возражали. Пользуясь этим, я внесла некоторые изменения в рабочий распорядок. К примеру, теперь все начальники отделов составляли письменный отчет к совещанию, а не докладывали устно, что позволяло некоторым работать в расслабленном режиме. Я дала больше полномочий людям инициативным и творческим, несмотря на то что иные работали у нас меньше года, и прижала тех, кто полагал, что длительное пребывание в фирме дает им явные преимущества. Это давно следовало бы сделать, но Гена ушел, а Вадим не знал всего. И теперь я проводила свои решения как распоряжения вышестоящего начальства, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что директор пока о них не знал. Я была уверена, что смогу убедить его. Пожалуй, Танечка была права, он точно ко мне неравнодушен. О любви речь не шла, но он мне симпатизирует и моему мнению доверяет. Сложный и противоречивый человек, но я чувствовала, что мы сработаемся. А на инцидент на вечеринке не стоит обращать внимания, просто в последнее время я стала впечатлительной. То Алексей, то Вадим. Наверное, это предчувствие любви. Как там, у Блока, кажется:

Предчувствую тебя. Года проходят мимо.

Но в облике одном предчувствую тебя…

Вадим позвонил три дня спустя и сказал, что Настя заболела, а дела вынуждают его задержаться, и попросил меня навестить ее.

«Какая в этом необходимость?» — думала я по дороге. Машина плавно неслась по шоссе, из динамиков на весь салон заливалась Уитни Хьюстон, обещая по-английски всегда кого-то там любить. Рядом с девочкой няня или домработница, а скорее, и та и другая, врач семейный каждый день, наверное, приезжает, чего еще и мне туда тащиться! Но Вадим облек меня своим непонятным доверием, не могла же я его разочаровать, даже если я и устала после рабочего дня и мне хотелось только полежать дома перед телевизором.

Итак, я купила торт и поехала к Насте. Медовые сентябрьские лучи солнца едва просачивались сквозь листву высоких деревьев, когда я подъехала к дому. Охранник, он же садовник, высокий хромой мужчина в военной форме (наверное, бывший афганец), открыл мне ворота. Кроме него, к моему удивлению, с Настей находилась только медсестра. Домработница и гувернантка сегодня ночевали в городе.

— Домработница здесь никогда не ночует, — шепотом объясняла мне Олечка, молоденькая и хорошенькая медсестричка, ухаживавшая за девочкой. — А Светлану Павловну отпустили на время болезни, она же вроде как учитель, а как тут учить.

Настя спала, разметав слипшиеся от пота волосы, дыхание ее было чуть учащенным, но температура уже спадала.

— Это плохо, — ответила я тоже шепотом. — Дом большой, а девочка одна, ей лучше было бы в городе.

— Вадим Андреевич не любит оставлять дочку в городе, когда его нет. Тут и охрана, и доктор живет по соседству.

— А вы с ним работаете?

— Да, в его больнице. У него частная клиника.

Чтобы не разбудить Настю, мы вышли в соседнюю комнату, которая, видимо, задумывалась как небольшой кабинет с библиотекой. То, что комната была смежной с Настиной спальней, указывало на то, что именно здесь она занималась.

Оля, беленькая, хлопотливая, в беленьком же халатике, принесла мне чаю с бутербродами и тихонько поведала историю Настиной болезни, постоянно прислушиваясь к шумам из соседней комнаты.

— Светлана Павловна обычно всегда рядом с Настей, только Настя ее не любит, я заметила, — делилась она со мной своими наблюдениями. — А когда она заболела, Светлана Павловна позвонила Вадиму Андреевичу и говорит: мне домой надо и иммунитет у меня ослабленный, мне инфекцию подцепить нельзя. А какая тут инфекция? Простуда обычная — и все. У меня грудной, и то не боюсь.

— У тебя ребенок? — удивилась я.

— Да, мальчик, полгода.

— И ты такого кроху одного оставила!

— Зачем одного? С дедом. А что делать? У меня родители — пенсионеры, мать почти не встает. Лекарства — купи, памперсы — купи, а работаю я одна.

— А муж?

— Был да сплыл, — невесело усмехнулась Оля. — Мне еще повезло, что в частную клинику взяли — зарплата неплохая, но на такую ораву все равно не хватает. Илья Петрович, наш врач, знает, что мне деньги нужны, вот и предлагает меня в сиделки. Если с Настей что-то случается, уколы нужны, уход, — я всегда здесь. Вадим Андреевич хорошо платит.

— Сына давно не видела? — спросила я, уже придумав себе головную боль.

— Как только Настя заболела. — Оля сидела на краешке кресла, готовая подняться по первому звуку, такая маленькая, чистенькая, как фарфоровая куколка.

Какая же должна быть у тебя жизнь, девочка, если ты бросаешь своего малыша, в надежде заработать лишнюю копейку!

— Вот что, Оля. Отправляйся-ка ты к ребенку…

— Нет, что вы, — запротестовала та, — я не могу.

— Очень даже можешь. Я тебя подменю. Покажи, где лекарства, что нужно давать и когда. И оставь телефон врача. Ты говоришь, он живет рядом?

— Да, в этом поселке, в конце улицы. Вы проезжали его дом — под красной черепицей, с башенками. Только я не могу. Спасибо, конечно. Но у меня почасовая оплата.

— Ты все получишь. Я тебя не выдам, — улыбнулась я. — И Настя, надеюсь, тоже.

— Нет, Настя, не выдаст, — несмело улыбнулась Оля. — Но это так неудобно.

— Неудобно бросать своих детей ради денег. — И желая смягчить резкость своих слов, я погладила ее по плечу. — Езжай, Оля. Утром жду тебя.

— Спасибо, — прошептала со слезами Олечка, — я побегу, скоро будет маршрутка.

Я еще налила себе чаю, но не успела сделать и пару глотков, как в соседней комнате раздался шорох. Я открыла дверь. Настя в пижаме сидела на кровати. Бледно-голубой светильник в виде аквариума с золотыми рыбками красиво и мягко освещал комнату.

— Привет. Как ты? — улыбнувшись, спросила я.

— Хорошо, — немного хрипло ответила Настя.

— Чаю хочешь?

— Хочу.

— А торт?

— И торт.

Я заставила Настю вернуться в постель, установила на кровати маленький столик, предназначенный именно для еды в полулежачем положении. Такие столики я видела только в кино. Почему-то ни у кого из моих знакомых не было постельного столика, хотя, в общем-то, обычная вещь и сделать проще простого. Я решила, что теперь непременно закажу себе такой.

Я налила чай в две большие чашки и отрезала нам по внушительному куску торта. Настя пригласила меня сесть к ней на кровать. Мы стали пить чай и разговаривать. Кровать у Насти была большая, двуспальная, и я подумала, что ей, наверное, неуютно одной на этом огромном ложе. Такой небольшой девочке и постель нужна соответствующая, по размеру, мягкая и уютная, а тут такой жесткий матрац.

Мы говорили о всяких пустяках, но Настя смотрела на меня с одобрением и даже с уважением.

— Я слышала, как ты отправляла Олю, — наконец не выдержала она. — Ты молодец, а я даже ни разу не спросила ее о ребенке. Я скажу папе, чтобы он не заставлял ее у нас работать.

— Оле нужны деньги. И если твой папа перестанет ее приглашать, когда ты болеешь, у нее не будет на что кормить своего сына.