Обиднее всего была несправедливость. Мэтью не заслужил эти страдания. Ведь именно он спас семью, и именно благодаря его самообладанию Броули не сгорело дотла.

Закончив, доктор дал мальчику настойку опиума и попросил Колби выйти за ним в коридор. Однако перед этим он устремил нежный взгляд на бутылку бренди на боковом столике. Она налила ему порцию, и они вместе направились к двери.

— Я не могу чрезмерно настаивать, леди Браунинг, — произнес он с пафосом, — однако я вынужден говорить об ампутации. Имеет место очень нехороший перелом нижней конечности, которая, к тому же, еще и обгорела, когда мальчик пытался выбраться из огня. Его нога никогда уже не будет полноценной.

— Сколько у меня времени на то, чтобы принять решение? — Колби затаила дыхание.

— Я уже говорил вашей тете, это нужно было сделать еще вчера, — произнес он, самодовольно надувшись.

— Сколько у меня времени на то, чтобы дать свое согласие? — настойчиво повторила она.

— Как можно скорее, — он осушил стакан и вышел.

Тетя ждала ее у двери.

— Айлин сказала мне, что ты ждешь ребенка.

Племянница улыбнулась и дотронулась до живота.

— Нэвил знает?

— Да. Я оставила ему записку.

— И он не остановил тебя?

Колби кивнула и отошла, оставив тетю на пороге. Ей вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь наблюдал, как она борется со слезами, наворачивающимися каждый раз, когда она думала о своем муже. Никто не должен знать, как она жалеет о своем скоропалительном бегстве. Признание этого действовало на нее разрушительно: говоря Айлин, что семья нуждается в ней, Колби и понятия не имела, насколько была близка к истине.

Хватит о нем думать! Хватит! Союз с Нэвилом был обречен с самого начала. Что может быть глупее, чем желать невозможного.

Колби без сна лежала на раскладушке в гостиной, чтобы быть поближе к Мэтью на тот случай, если ему понадобится помощь. Маленькая свечка отбрасывала тени по углам комнаты. Колби никак не могла расслабиться, ее беспокойство нарастало. Она встала и подошла к Мэтью, мысленно призывая его бороться за свою жизнь так же настойчиво, как он боролся с огнем.

Мысль о том, что она несет ответственность за решение, быть или не быть Мэтью калекой на всю жизнь, мучила ее с того самого момента, как тетя сказала ей, чего хочет доктор Рид. Как можно сказать «да» или «нет» по такому чудовищному поводу? Что, если она скажет «да», и Мэтью никогда не простит ее? Или она скажет «нет», и Мэтью умрет? Здесь не было выбора. Видит Бог, она вовсе не Соломон.

— Колби, я сплю? Ты правда здесь? Она вскочила и подошла к нему.

— Что такое, дорогой? — она взяла чистую тряпицу, намочила и мягко провела ею по его пересохшим губам.

— Я хочу кое-что тебе сказать. — Речь давалась ему с трудом, и слова звучали невнятно. — В ту ночь, когда случился пожар, я слышал шаги: кто-то бежал в сторону дома. Но я не обратил на это внимания, потому что собаки не лаяли. — Слезы бежали по его щекам. — Это все моя вина.

— Ты все сделал замечательно, Мэт.

Значит, это все-таки был поджог! Она не удивилась. В тот момент, когда она увидела результаты разрушительной работы огня, ей пришло в голову, что здесь, скорее всего, не обошлось без Пэнэмана.

В тот день, когда она вернулась из Лондона, разве тетя не говорила ей, что после того, как она отхлестала Пэнэмана кнутом, свидетели слышали, как тот клялся погубить ее? Конечно, говорила, но тогда она не обратила на это внимания. Почему она считает себя непобедимой? Почему вбила себе в голову, что должна быть судьей и присяжными одновременно и освободить округу от этого человека? Ей нечего было ответить, но все ее нутро говорило ей, что она права, и для нее этого было вполне достаточно.

* * *

Сильвия Рэйнрайтер сидела в постели и быстро писала. Она отлично знала решительность Колби и в обычной ситуации не посмела бы вмешиваться в ее дела. Однако ее дорогая девочка беременна, и она опасалась за будущую мать.

В душе ужасная трусиха, боящаяся любой конфронтации, Сильвия решила, что это тот случай, когда она должна быть сильной и храброй.

Глава 37

Браунинг стоял у фальшборта своей яхты, входившей в Дувр. Его нетерпеливое желание оказаться в Лондоне походило на занозу, не дававшую покоя. Из Милье, загородной резиденции Барро, он уехал украдкой на следующее утро после того, как Андрэ, ангел-хранитель, удержал его от непоправимой ошибки броситься в постель Риты. Он бежал без оглядки, гораздо меньше опасаясь встречи лицом к лицу с врагом, чем еще одного свидания с французской колдуньей. Он пытался забыть о той парфянской стреле, что Рита Фаберже выпустила в него на прощание, но все было тщетно. Неужели действительно Рита права, и именно его холодность заставила Колби сбежать? Неужели она и впрямь испытывает к нему какие-то чувства? Для него было бы лучше справиться с демоном желания, который требует Колби все настойчивее и настойчивее днем и ночью. Неужели она для него потеряна?

Наконец корабль вошел в порт, и Нэвил переключил свое внимание на другое. Он с нетерпением ожидал увидеть Джона Лира, который должен был его встретить. Секретарь знал, когда Нэвил собирается вернуться в Англию.

Последним человеком, с которым он хотел встретиться, был Кортнэйдж, который, не прилагая для этого специальных усилий, умудрялся разными способами с каждым годом раздражать его все больше и больше. Нэвил держал его при себе лишь из-за собственной лени и боязни перемен.

— Добро пожаловать домой, милорд, — задыхаясь, еле выговорил Кортнэйдж, пытаясь справиться с сердцебиением.

— Где Лир? — спросил Браунинг резким тоном. Мысль о возвращении в Лондон в компании Кортнэйджа приводила его в бешенство.

— Не представляю себе, сэр, — Кортнэйдж засеменил по направлению к легкому экипажу, ожидавшему неподалеку. Там же находился фургон для багажа и стоял конюх, держа под уздцы одну из любимых верховых лошадей Нэвила. — Один из лейтенантов Мэйтлэнда передал мне распоряжение встретить вас.

— Спасибо.

— Когда пришло распоряжение встретить вас, я как раз намеревался осмотреть Моуртон-хаус и Броули-холл, милорд.

Нэвил радостно ухватился за предоставившуюся возможность отделаться от него.

— Ну, так и займитесь этим. Я хочу знать, как обстоят дела в обоих поместьях.

Кортнэйдж поверить не мог в свое счастье. Его чемодан был упакован и полон денег, и он должен был немедленно увидеть Пэнэмана.

* * *

Колби проснулась раньше всех в доме, с нетерпением дожидаясь, когда станет достаточно светло, чтобы оценить разрушения. Если ей удастся найти хоть какое-то доказательство того, что Мэтью прав и дом был подожжен, она своротит горы, но остановит Нэнэмана раз и навсегда.

Сильвия Рэйнрайтер обнаружила Колби в западном крыле копающейся в обгоревших развалинах. Набухшие веки и вытянувшееся лицо свидетельствовали о том, что она устала и не выспалась. С ног до головы Колби была перемазана сажей, ее платье успело порваться, а руки кровоточили.

— Что ты ищешь?

— Посмотри на это! — воскликнула Колби, потрясая тремя факелами, которые обнаружила среди щебня. — Кто-то устроил поджог, и Мэтью слышал их.

— Он ничего мне не говорил!

— Я абсолютно уверена, что это дело рук Пэнэмана и его сообщника. Я собираюсь поехать в город, чтобы повидаться с мировым судьей, — бросила Колби через плечо, бегом направляясь к центральной части дома.

Колби оделась в единственный костюм Для верховой езды, который захватила с собой из Парижа. Она хотела выглядеть богато, соответственно имени и престижу Браунингов.

— Колби, не забывай, что ты носишь ребенка, — предостерегла Сильвия, понимая, что это, скорее всего, бесполезно. — Если тебе необходимо ехать к сэру Адриану, поезжай, по крайней мере, в карете и возьми с собой одного из слуг для сопровождения. Ты должна соблюдать обычаи.

— Делать мне больше нечего, — возразила Колби, однако, в качестве уступки, согласилась поехать в дамском седле и взять с собой в сопровождение одного из слуг. Она пустила Миднайта с места в галоп, оставив лакея далеко позади.

Через двадцать минут сэр Адриан Мур, человек, считавшийся оплотом закона и порядка, усадил Колби с величайшей церемонией и пред пожил выпить с ним чашку кофе. Она с улыбкой приняла его приглашение, борясь с желанием выдать этому дряхлому трясущемуся старику все, что она думает о нем на самом деле. Он занимал высокое положение в обществе, и от него зависело, кого принять, а кого отвергнуть. Вспоминая, как ее мать, раболепствуя изо всех сил, безуспешно пыталась добиться, чтобы ее признали он и его окружение голубых кровей, Колби едва сдерживалась, чтобы не запустить в него кофейником. Поражаясь собственной выдержке, она жалела, что вынуждена подчиняться необходимости соблюдать осторожность.

— Позвольте мне пожелать вам счастья в вашем чудесном браке, дорогая леди Колби, — говорил судья. — Надеюсь, теперь, став хозяйкой Моуртон-хаус, вы не будете держаться от нас в стороне?

— Я имею серьезные намерения сделать Моуртон и Броули центром светской жизни, — ответила она, пытаясь не подавиться своим лицемерием. — Но боюсь, сэр Адриан, я здесь по более срочному делу, и у нас мало времени.

Он всем своим видом изобразил полное внимание и пообещал всяческую поддержку.

Кто бы мог подумать, отметила про себя Колби, что имя Браунинга может заставить даже этого старого мерина забыть ее негодяев-дядей и все прочие грехи, которые до сих пор поминали семье Мэннерингов.

— У меня нет ни тени сомнений, что Аугустус Пэнэман поджег мой дом. — Она достала факелы, которые привезла с собой в качестве доказательства.

Некоторое время сэр Адриан изучал их, а Колби в упор смотрела на него.