– Когда? – спросил чуть слышно, и Тамилла тихо всхлипнула:

– Утром. Но богиня бросилась в ров еще до полуночи.

– До полуночи? Да… ночью я шел через джунгли. Меня здесь не было.

Перевел дыхание. Спросил, с изумлением слыша свой дикий, неузнаваемый голос:

– Почему? Почему она…

Тамилла, сложив ладони в намасте, отрешенно смотрела на стену, а в глазах копились, копились слезы:

– Господин мой, магараджа, обесчестил ее, потом она… пошла. Я хотела ее задержать, правда, клянусь дыханьем Брамы! Она оказалась сильнее…

– Что же ты никого не звала? Почему не кричала о помощи?

– Кричала. Воины магараджи видели, как мы боролись, господин мой тоже видел, но не отдал приказа остановить ее. Он… смеялся.

– Смеялся?! – Все, что удалось исторгнуть из горла, это короткое рыдание. – Будь он проклят!.. Почему?

– Он не верил, что богиня бросится в ров. Смеялся, мол, все равно твой любовник узнает, что ты изменила ему с другим.

– Любовник? Любовник богини?! – переспросил Василий, не слыша своего голоса, так вдруг больно, сильно забилась кровь в ушах. И сквозь это биение пробился резкий голос, исполненный страдания и злобы, изумления и ужаса… будто крик павлина:

«Тебе предначертано стать любовником богини!»

– Что это значит? – пробормотал он, пытаясь заглянуть во влажную глубину черных очей Тамиллы. – Что все это значит?!

– Ты сам должен знать. – Она опустила ресницы. – Ты, конечно, вспомнил ее… поэтому тебя и влекло к ней.

– Ошибаешься! – Он опустил руку. – Я забыл, я забыл все. И только теперь кое-что оживает в моей памяти, но я по-прежнему не понимаю, что все это означает.

– Богиня… – Тамилла повела рукою вокруг лба, совершая охранительный знак. – Это богиня тхагери, черная Кали, которой поклоняется магараджа.

Так… Василий был прав, что заподозрил владыку Такура! Поздно, однако же, его озарило, безнадежно поздно!

– Раз в год Кали нужен праздник очищения от крови, пролитой в ее честь. Тогда тхаги похищают красавицу со светлыми глазами и волосами, украшают белыми цветами – знаком чистоты и смерти – и соединяют с Шивой, который должен явиться в образе светлоглазого и светлолицего мужчины.

– Почему? Почему так важно именно это: светлые волосы и глаза? – перебил Василий.

– Я не знаю, – попятилась Тамилла. – Это древний обряд. Может быть, он принадлежит тем, кто пришел в эти земли с севера… о, я не знаю, клянусь!

– Диковинно, – пробормотал Василий. – Значит, магараджа поклоняется Кали – и он же погубил ту, которая была ее земным олицетворением. Как это может быть?

– Только одну ночь она была богиней, – пояснила Тамилла. – Совокупление с Шивой свершилось, Кали очищена от крови и алчет новых жертв. И первой жертвой должна была сделаться та, которая посмела надеть на себя личину богини.

– Посмела?! – Василий попытался рассмеяться, но услышал какое-то хриплое карканье и оставил эти бесплодные попытки. – А что, ее кто-то спросил? Может быть, ты хочешь сказать, будто моя жена знала заранее, какую роль ей предстоит сыграть?

– Нет, о нет! – Тамилла быстро положила ладонь на его плечо. – Нет, о нет! Клянусь, твоя богиня просто невинная жертва. Ты верно угадал: магараджа очень боялся, что вы увидите друг друга и вспомните ту ночь. Он велел отправить тебя в Ванарессу, но оказалось, что ты входишь в дом к его другу-инглишу! Ну да, за тобой следили, конечно, следили. Магараджа понял, что ты можешь оказаться в его дворце вместе с инглишем, и встревожился. Можно было убить тебя, но обряд не велит убивать любовника богини раньше, чем ее. Магараджа решил сделать все, чтобы ты не смотрел на богиню глазами любви. Ему показалось, что ты, подобно инглишам, ненавидишь тех, кто истязает рабов. Поэтому он велел мне… ну, ты знаешь.

– Знаю, да, знаю! И эта клевета, будто она требовала убийства садовника! Но почему… нет, я не понимаю!

Он схватился за голову. Мысли сплелись в какой-то огненный клубок, из которого каждое мгновение выскальзывал обрывок раскаленной нити, впивался в мозг, причинял острую боль. Кровь билась в висках, застилала глаза.

– Подожди, я хочу понять! Почему все происходило так… так долго, так нелепо? Почему магараджа не прикончил Варю сразу, как только был исполнен обряд?!

Тамилла поглядела на него с суеверным ужасом:

– Как же ты не понимаешь? Человек не может убить богиню своими руками!

– Ну разумеется! А дохлая кобра в кустах отравленных роз? Это не убийство?

Тамилла резко выдохнула, потом заговорила так же испуганно:

– Человек может помогать богине умереть. Яд, цветок – это невинно, вполне невинно.

– О да! – прорычал Василий. – О да! Вполне!

– Невинно в глазах всевидящих богов. Как ни хотелось магарадже прикончить богиню вместе со всеми вами с помощью своих тхагов-душителей, он был принужден заточить ее в Башню Молчания. Там она умерла бы или убила бы себя сама. Как… как прошлой полночью.

– Как прошлой полночью… – бессмысленно повторил Василий. – Значит, ее самоубийство было угодно Кали?

– Да, да! – с жаром согласилась Тамилла. – Богиня будет довольна, что ее земное воплощение сольется с нею.

– А Нараян? – тихо спросил Василий.

Глаза Тамиллы сделались огромными.

– Нараян? Я не знаю…

– Если ты скажешь, что не знаешь Нараяна, я не поверю!

– Мне жаль Нараяна! – вздохнула Тамилла. – Он жертва своего сердца, потому что он так же полюбил богиню, как я…

И вдруг обвилась всем телом вокруг Василия, припала жадным ртом к его губам…

Она вела ладонями по его телу, и Василию казалось, что перед ним великолепная арфистка, которая прекрасно знает, как заставить все струны мужского существа запеть любовную страстную песнь. Арфистка, да… Он был в одном салоне в Париже, вернее, они были там вместе с Реджинальдом, и дама в сиреневом туалете, с высоко подобранными белыми волосами играла в честь победителей дивные мелодии. Однако у Василия весь день чудовищно болела голова после ночи с Эжени… вдобавок там присутствовала не одна Эжени, а еще две какие-то красотулечки – или три?.. Словом, было не до музыкальных пассажей, он только с преувеличенным дурацким вниманием следил за длинными мелькающими пальчиками, которые перебирали струны так проворно, как пряха – прядет, кружевница – плетет, сборщица чая – скручивает листочки, а человек, ненароком севший в муравейник, обирает с себя жалящих воинственных насекомых. И вот перебор пальцев сделался таким стремительным, что за ним просто невозможно было уследить… у Василия кругом пошла голова, а к горлу подкатил комок, и какое-то мгновение он холодел от ужаса, что его сейчас вывернет на бесценный обюссонский ковер, словно беременную институтку…

Он резко кашлянул и перехватил запястья Тамиллы уже около своих бедер.

– Постой, – проговорил, чуть задыхаясь. – Я больше не могу… не могу терпеть. До смерти боюсь щекотки.

Тамилла оторопела на миг – только на миг, но тотчас очнулась и рванулась было во тьму, которая ее породила, однако даже это сильное, гибкое тело не могло противостоять стальному аркану, которым ее захлестнула рука взбешенного мужчины.

– Не дергайся, змеища! – прошипел он. – Что, наступил тебе на хвост? Ничего, послушай-ка! Думаешь, я поверил тому, что ты здесь наплела? А знаешь, почему не верю? Потому что я жив! Я жив! Это значит, что и жена моя жива, потому что, умри она еще до полуночи, и я не встретил бы рассвета. У нас с ней одно сердце, кровь одна – жизнь одна. – Он хрипло расхохотался. – Ни минуты не верил тебе, ни единой минуточки. Мне хочется опять окунуть тебя в воду да еще хорошенько поскрести скребком – глядишь, и эту мерзкую личину отмою, а там еще какую-нибудь пакость обнаружу. Не ту ли тварь, которая завела Вареньку на Башню Молчания? Ты, я погляжу, здесь и швец, и жнец, и на дуде игрец? На все руки от скуки?

Он уже не затруднял себя переводом, чудилось, забыв все слова на хинди: ничего, поймет!

Впрочем, и Тамилла не сомневалась, что он поймет ее, когда вдруг закинула голову – и нечеловеческий рев, словно бы исторгнутый сонмищем демонов, вырвался из ее груди:

– Майн бхука хо! Я голодна!

И трижды прокричала сова.

Василий невольно разжал руки, но тут же мгновенное оцепенение прошло, и он ринулся следом за убегающей Тамиллой. Она неслась так, словно решила разбиться вдребезги о каменную стену, и на миг Василию почудилось, будто она сквозь эту стену проскочила-таки, однако там была всего лишь тяжелая занавесь, которая разомкнулась, пропустив Тамиллу, и вновь сомкнулась за ее спиной.

Ему хватило времени сунуть левую руку в латунную рукавицу ханды, а правую оперить железной когтистой перчаткой, и он думал, что готов ко всему, когда прорывался через черные, тяжелые, душные складки занавеси… однако от того, что открылось перед ним, у Василия на миг перехватило дыхание.

Он стоял на вершине каменной, почти отвесной лестницы с высокими, грубо высеченными ступенями. И почти вровень с ним, на мощном постаменте, находилась статуя женщины, восседавшей на разъяренном льве.

Она была огромна, не меньше пяти аршин в высоту – от пола до потолка, которого почти касался макушкой Василий, и первое, что бросилось ему в глаза, это пятьдесят черепов ожерелья на ее шее – настоящих человеческих черепов: желтых от времени и белых, принадлежавших недавно умерщвленным людям. Уже одной этой приметы было достаточно, чтобы узнать Кали, хотя с таким образом чудовищной богини Василий встретился впервые.

Всегда ее изображали как молодую женщину, чья внешность была отталкивающей и в то же время чувственно-привлекательной. Ведь и смерть сулит наслаждение страдальцу, который зовет ее! Сейчас же он увидел перед собой лысую, как обезьяна, голую, иссохшую старуху-демоницу, сидевшую на спине льва на корточках, широко раздвинув чресла, так что ее отвратительные недра, похожие на глубины ада и изваянные с величайшим тщанием, были разверсты и пугали своим видом едва ли не больше, чем третий глаз в голом лбу, чем жуткий оскал беззубого рта, из которого вываливался длинный, будто у удавленника, язык. И алая жидкость, капавшая с него, наверняка была подлинной человеческой кровью…