Вскоре Варя перестала спрашивать. Может быть, они все как один были немые. Может быть, у них были вырваны языки, чтобы заставить онеметь. Может быть, им просто-напросто, под страхом смерти, запрещено было переговариваться с узницей. Или они ненавидели ее, чужестранку… Какая разница! Варенька нашла в себе силы смотреть на них такими же холодными, пустыми глазами, какими смотрели они, сидела в своем углу, стиснув зубы, и теперь единственными советчиками в ее заточении были мыши, а единственным утешением – представлять, как сюда ворвется Василий, чтобы спасти ее и вернуть к жизни.

Только эта надежда давала ей гордость, помогала замкнуто молчать, не заходиться в бессильных, отчаянных, разрывающих сердце рыданиях. Рано или поздно, один или с помощью загадочного мрачного Нараяна, Василий все равно ворвется в это замкнутое пространство страдания – и мир снова засверкает, заискрится букетами синих звезд, как было всегда, всегда, стоило Вареньке увидеть своего светлоокого героя.

Господи, как она любила его! Теперь, вырванная из его объятий, засыхающая от тоски, она, воскрешая в памяти самосветные картины любви, населяла свое одинокое обиталище сверкающими призраками счастливых любовников и дивилась их беспечности, их расточительности: не подозревая о громе, который вот-вот грянет над их головами, они не ценили драгоценных минут близости, позволяли себе размыкать руки, прерывать поцелуи, даже отворачиваться друг от друга, хотя должны были сплестись телами, взорами, устами, помыслами и замереть в блаженстве, считая сердечные биения друг друга и моля небеса не разлучать их, не разлучать никогда!..

Для нее не существовало иного счастья, кроме счастья быть рядом с возлюбленным; свободы не существовало тоже – без него весь мир был одним огромным, мрачным узилищем; ну а покой… без любви ей нужен был только лишь покой смерти!

Варя сама удивилась, насколько живо ее воображение. Стоило только начать вспоминать дорогие сердцу мгновения, как стены ее темницы словно бы исчезали, унылое время сверкало и переливалось… и докучное появление стражи было как нож, вонзаемый в едва поджившую, слегка затянувшуюся рану. Варя была до ярости возмущена, когда однажды они показались не в урочный час. Однако на сей раз стражники отомкнули не дверь Вариной темницы, а дверь соседней.

Она всмотрелась и увидела новую узницу, которую волокли стражники. По полу волочились длинные косы. Молодая она или старая, красивая или безобразная, живая или мертвая – этого Варенька пока не могла разглядеть. Нет, наверное, все-таки живая, ведь не станут же на мертвеца надевать тяжелые, звенящие кандалами цепи – и на руки, и на ноги, – да еще приковывать цепью к стене!

Однако прошло много времени, прежде чем бесформенная груда в углу зашевелилась.

Кое-как, опираясь на стену, женщина села и принялась подносить к глазам то одну, то другую руку, тупо рассматривая оковы и явно не веря тому, что видит.

Внезапно вскочив, женщина принялась метаться по каморке, то и дело падая, когда ее окорачивала цепь, не дававшая дальше двух шагов отступить от стены, и опять вскакивая, с неожиданной силой воздымая связки грохочущих кандалов, ударяя ими в стены.

Наконец, изнемогая от тяжести навьюченных на нее желез, она наконец-то рухнула на колени и, биясь лбом в каменный пол, разразилась такими страшными, богохульными проклятиями, что у Вари непременно затрепетало бы от ужаса сердце, когда б оно не трепетало от радости: ведь все проклятия незнакомки были предпосланы магарадже Такура!

В конце концов Варе удалось понять, что магараджа приказал этой женщине что-то сделать. Она приказание исполнила, однако магараджа остался недоволен – недоволен до того, что приказал заковать свою рабыню и обрек ее на заточение, а может быть, и на смерть.

И Варенька терялась в догадках: что же такое сделала, а вернее, не сделала эта красивая женщина? Теперь она уже разглядела свою соседку и не могла не восхищаться роскошными, тяжелыми, гладкими, будто расплавленная смола, волосами, огромными черными глазами, чувственным алым ртом, точеными чертами лица – почти совершенно правильного с точки зрения индийского канона. Воистину, перед нею была одна из тех небесных апсар, которые без труда могли соблазнить и воина, и труженика, и богатого бездельника, и аскета, и бога. Каждая линия ее тела дышала назойливой чувственностью, запах пота смешивался с запахом благовоний, и Варя вдруг показалась себе такой невзрачной, бледной, даже серой по сравнению с этой яркой красотою, что, уязвленная обидным сравнением, поднялась и побрела от решетки прочь, в свой угол.

Слезы вдруг подступили к глазам. Поскольку мысли ее все вертелись вокруг Василия, она вдруг представила его, уже ворвавшегося сюда, в этот отвратительный зиндан, расшвырявшего стражников, разметавшего стены, двери и застывшего на пороге, с руками, простертыми к ней, Варе. И ей вдруг вообразился косой, оценивающий взгляд, который Василий бросит сквозь решетку на «апсару», благоухающую так остро, пряно и призывно, что…

Что могло быть потом, Варя воображать не стала: грозно назвала себя дурой. Нашла время рев-новать!

Она оглянулась на соседку с видом самым пренебрежительным (волосы у нее слишком черные и какие-то маслянистые, словно бы давно не мытые, и рот слишком велик, и бедра просто-таки несоразмерно широки, а ноги, между прочим, коротковаты, щиколотки же толсты и некрасивы!), как вдруг наткнулась на ее изумленный взгляд, однако это изумление внезапно сменилось отвращением, а потом незнакомка разразилась хохотом!

– О боги, земные и небесные! – наконец пробормотала незнакомка. – Нет, этого я не заслужила, о нет! Чем прогневила вас бедная, несчастная Тамилла, если вы обрекли ее ждать смерти рядом с этой… с этой… О, да лучше я размозжу себе голову оковами, чем еще раз взгляну в ее мерзкое, ненавистное лицо!

– Ради бога! – испуганно вскрикнула Варя. – За что ты меня так ненавидишь? Опомнись, ведь мы встретились впервые в жизни. Ты приняла меня за кого-то другого, перепутала меня с…

– Перепутала? – прошипела узница. – Приняла за другую?.. О нет! Я узнала тебя сразу, с первого же мгновения! И ты напрасно уверяешь, будто мы встретились впервые в жизни. Мы встречались не раз и не два… только ты, конечно, не помнишь меня. Ты-то меня не замечала. Что тебе до какой-то служанки, одной из многих, которые подавали тебе воду, и хукку, и сладости, и стелили тебе постель…

Значит, Тамилла – одна из служанок магараджи. Ну и что? Никогда и ничем не обидела Варенька ни одну из них.

– И все-таки ты ошиблась, – мягко сказала Варя. – И совершенно необязательно так свирепствовать, тебе не за что меня ненавидеть!

Пухлые губы медленно разомкнулись в улыбке, открыв два ряда жемчужных зубов – мелких, будто у хищного зверька.

– О нет! – хмыкнула Тамилла. – Мне есть за что ненавидеть тебя, да и тебе есть причина ненавидеть меня.

– Вот глупости! – сердито сказала Варенька. – Ну глупости – и все тут! Какая же это причина, интересно знать?

Тамилла глядела на нее прижмурясь, будто сытая кошка. Отвращение на ее лице мгновенно сменилось довольством, и Варе стало жутко. Теперь она проклинала себя за то, что задала этот вопрос. Стало страшно… просто мороз по коже! И вот Тамилла выплюнула сгусток яда:

– Причина? Причина в одном и том же жеребце! Поняла?

Сначала Варя ничего не поняла. Но вот вся кровь отлила от лица, прихлынула к сердцу и заставила его так часто, так больно забиться, что Варя принуждена была зажать его обеими руками. Смысл слов этой твари дошел до сознания. И тогда все существо ее восстало против отвратительной клеветы, а приступ злобы вернул ей силы.

– Врешь! – выдохнула она, люто сузив глаза. – Быть того не может!

– Ого! – вскинула тонкие, округлые брови Тамилла. – Вот теперь и ты меня ненавидишь. Однако почему же не может такого быть? Разве ты одна на свете женщина? Да и что в тебе есть, что могло бы привлечь такого мужчину, как руси Васишта?

Как ни была ошеломлена Варенька, она не могла не заметить вольного разговора Тамиллы, ее свободных, раскованных манер, совершенно непохожих на обычную застенчивую сдержанность индусов. Что же заставило ее держаться так вызывающе? Ответ был все тот же: ненависть. Ненависть и ревность!

– Меня послал к нему господин, – быстро заговорила Тамилла, – потому что знал: иноземцам нравятся темнокожие пылкие женщины, обученные искусству любви. Я служанка в его доме, не первый раз по воле его входила тайком в полутемную спальню. Я знала: белого мужчину легко сделать рабом! Однако Васишта сделал своей рабыней меня! Я никогда не ведала такого наслаждения! Никогда, клянусь моей черной богиней! О Васишта, о мой божественный любовник! Приди ко мне!

Тамилла снова забилась в своих цепях, а Варю свела судорога такого отвращения, что она рухнула, где стояла, сжалась в комок, зажимая уши, чтобы не слышать выкриков обезумевшей самки.

Не может быть. Не может! Она рехнулась, эта распутная баба, она клевещет на него…

– Я служу богине телом своим, – забормотала Тамилла, подобравшись вплотную к Варе. – Я возжигаю для нее жертвенный огонь в лоне своем. Мужчины были лишь дровами для этого костра. Но он… Я впервые почувствовала себя не жрицей, а просто женщиной! Я возмечтала… я возмечтала о несбыточном и вознесла молитву черной Кали, и…

Она буйно, торжествующе расхохоталась в лицо своей жертвы:

– Богиня сжалилась надо мной! Да, он назвал тебя своей женою, ведь белый сагиб не может жениться на смуглой девушке из народа Брамы. И все же… и все же в моем лоне осталось его благоуханное семя! Вот уже месяц я чревата от него, и пусть он мертв, пусть – у меня будет сын от него!

И с этими словами Тамилла сквозь решетку оттолкнула от себя Варю так, что та простерлась на полу навзничь и осталась лежать недвижимо.

Какая-то мгла, тяжелая и душная, опустилась на нее. Все плыло в глазах, и чудилось, что надвигается сверху потолок, подобно крышке гроба. «Нет… не может быть…» – тупо, медленно, тяжело отдавалось в голове, в сердце, во всем теле.