Оказия представилась на следующий день. Муди ушел, не сказав куда. Амми Бозорг и остальные впали в ежедневное оцепенение вроде сиесты. Сердце выскакивало из груди, когда я прокралась на кухню, подняла трубку и набрала нужный номер. Секунды казались мне часами, пока я ждала связи. Один сигнал, второй, третий… Я молилась, чтобы кто-нибудь ответил. И в тот момент, когда подняли трубку, в комнату вошла Ферест, дочь Амми Бозорг. Я старалась сохранить спокойствие. Ферест никогда не обращалась ко мне по-английски, и я была уверена, что она не поймет разговора.

– Алло, – произнесла я сдавленным голосом.

– Прошу вас, говорите громче, – ответил женский голос.

– Я не могу. Умоляю вас о помощи. Я в заключении.

– Говорите громче. Я ничего не слышу.

Пытаясь справиться со слезами и охватившим меня отчаянием, я ответила немного громче:

– Помогите! Меня держат под замком!

– Говорите громче, – сказала женщина и положила трубку.

Спустя десять минут после возвращения домой Муди ворвался в нашу комнату, вытащил меня из постели и начал трясти за плечи.

– С кем ты разговаривала?!

Я была захвачена врасплох. Я знала, что весь дом ополчился против меня, но не думала, что Ферест донесет моему мужу сразу же в момент его возвращения. Я на ходу пыталась придумать какое-нибудь объяснение.

– Ни с кем, – ответила я едва слышно. Это была полуправда.

– Ну да. Ты сегодня разговаривала с кем-то по телефону.

– Нет. Я пыталась позвонить Эссей, но мне не удалось. Я ошиблась.

Пальцы Муди впились в мои плечи. Рядом с нами Махтаб зашлась в крике.

– Ты лжешь! – заорал Муди.

Он грубо толкнул меня на кровать и издевался еще какое-то время. Выходя из комнаты, бросил через плечо категоричный приказ:

– Никогда больше не прикоснешься к телефону!


Поскольку я не могла предвидеть, как Муди будет в будущем вести себя по отношению ко мне, мне трудно было составить какой-нибудь план действий. Когда он угрожал мне, я утверждалась в мысли, что надо любым путем наладить связь с посольством. Когда он был заботливым, у меня появлялась надежда, что он одумается и увезет нас домой. Он вел себя таким образом, что принятие каких-нибудь решений становилось невозможным. Каждую ночь я пыталась найти облегчение с помощью порошков.

Однажды в конце августа (мы были в Иране уже почти месяц) он спросил меня:

– Хочешь ли ты отметить в пятницу день рождения Махтаб?

Я поразилась. Махтаб исполнялось пять лет во вторник, четвертого сентября, а не в пятницу.

– Мне бы хотелось, чтобы это было в день ее рождения.

Муди был взволнован. Он объяснил мне, что прием по случаю дня рождения в Иране – это большое дружеское мероприятие, которое всегда устраивается в пятницу, когда люди не работают.

Я продолжала сопротивляться. Если я не могу противостоять Муди в борьбе за свои права, то буду бороться за каждую минуту счастья для Махтаб. Меня не интересовали обычаи Ирана. К моему великому удивлению и неудовольствию семьи Муди согласился устроить прием во вторник.

– Я хочу купить ей куклу, – сказала я, подчеркивая свое преимущество.

Муди и на это согласился. Мы обошли множество магазинов, отказываясь от иранских кукол, в основном некрасивых, пока не нашли японскую куклу, одетую в бело-красную пижаму. Во рту у нее была пустышка, и, когда ее вынимали, кукла смеялась или плакала. Стоимость ее была по иранскому курсу около тридцати долларов.

– Это очень дорого, – запротестовал Муди, – мы не можем столько денег заплатить за куклу.

– И все же мы купим, – решительно заявила я, – у нее здесь нет ни одной куклы.

Мы купили куклу.

Я надеялась, что этот прием доставит радость Махтаб, что это будет первое светлое событие на протяжении месяца. Она ждала его с нарастающим напряжением. Так приятно было видеть ее улыбку, слышать веселое щебетание.

Однако за два дня до этого торжества произошло несчастье. Играя на кухне, Махтаб упала с табурета. Табурет проломился под ее тяжестью, и острый край одной из деревянных ножек впился ей в плечо. Я прибежала на ее крик и ужаснулась при виде крови, струящейся из глубокой раны.

Муди быстро наложил бандажную повязку, а Маджид выкатил в это время машину, чтобы отвезти нас в больницу. Прижимая к себе рыдающего ребенка, я слышала, как Муди утешал меня. Больница располагалась в нескольких кварталах от нашего дома. Но нас не приняли.

– У нас нет скорой помощи, – сказал сотрудник приемного покоя, безразличный к мучениям Махтаб.

Преодолевая уличные пробки, Маджид отвез нас туда, где оказывали скорую помощь. Мы вошли внутрь. Страшная грязь и невообразимый беспорядок поразили нас, но выбора не было.

Муди отвел доктора в сторону и сказал ему, что он сам доктор из Америки и что его дочери нужно наложить швы. Тот пригласил нас в процедурный кабинет и в порядке профессиональной этики обязался выполнить все бесплатно. Махтаб судорожно держалась за меня, пока доктор изучал рану и готовил инструменты.

– У них есть здесь какие-нибудь обезболивающие средства? – спросила я с недоверием.

– Нет, – ответил Муди. Я вся сжалась.

– Махтаб, ты должна быть мужественной, – сказала я.

Она расплакалась при виде иглы. Муди рявкнул на нее, чтобы она замолчала. Мускулистым плечом он удерживал ее на столе. Она изо всех сил сжимала мою руку. Попавшая в капкан отцовских рук, отчаянно всхлипывая, Махтаб продолжала бороться. Я отвернулась, когда игла впивалась в ее тельце. Каждый крик, раздававшийся в маленьком процедурном кабинете, разрывал мое сердце. Мной овладевала ненависть. Ненависть к Муди, который привез нас в это пекло. Процедура длилась несколько минут. Никто не страдает больше матери, которая беспомощно смотрит на мучения собственного ребенка. Я бы хотела перенести эти страдания вместо Махтаб, но не могла. Мне было плохо, я вся покрылась потом, но ведь это Махтаб переносила физическую боль. Я ничем не могла помочь, кроме как держать ее за руку.

Наложив швы, иранский доктор выписал рецепт на противостолбнячный укол, вручил Муди.

Мы уехали. Махтаб всхлипывала на моей груди, а Муди объяснил, что нас ждет: нам следовало найти аптеку, в которой продавали противостолбнячную сыворотку, а потом поехать в другую клинику, где сделают эти уколы.

Я не могла понять, почему Муди хотел работать по специальности здесь, а не в Штатах. Он раскритиковал своего иранского коллегу, сказав что имея инструменты, он зашил бы рану Махтаб намного аккуратнее.

Когда мы вернулись в дом Амми Бозорг, силы Махтаб были на исходе и она сразу же погрузилась в беспокойный сон. Мне было ее так жаль. Я решила следующие два дня, считая ее день рождения, во что бы то ни стало улыбаться.

Ранним утром, в день пятилетия Махтаб, мы с Муди отправились в кондитерский магазин, заказали огромный торт в форме гитары. По цвету и консистенции он напоминал американское желтое тесто, но был совершенно безвкусным.

– Почему бы тебе самой его не украсить? – предложил Муди.

У меня к этому был особый талант.

– Не могу, нечем.

Обескураженный Муди похвалился кондитеру:

– Она умеет декорировать торты!

Тот неожиданно спросил по-английски:

– Вы бы хотели здесь работать?

– Нет, – испугалась я.

Я не хотела в Иране даже слышать об этом.

Мы вернулись домой и стали готовиться к приему. Должно было прийти более сотни родственников, хотя некоторым для этого пришлось освобождаться от работы. Амми Бозорг вертелась на кухне, стряпая что-то вроде салата из курицы. Из горошка она выложила на салате имя Махтаб по-персидски. Дочери Амми Бозорг укладывали на блюдах кебаб, куски холодной баранины, белого сыра, живописно украшая все это овощами и зеленью.

Мортез, второй сын Баба Наджи и Амми Бозорг, пришел помочь нам. Он привел свою жену Настаран и годовалую девочку Нелюфар, милое создание с живым взглядом и добрым сердечком. Махтаб играла с ней, а Мортез и Настаран украшали холл шариками, серпантином и цветной фольгой. Махтаб уже забыла о вчерашнем шоке и все время просила позволить ей раскрыть подарки.

Стали собираться гости. Глаза Махтаб расширялись, когда она смотрела на все растущую гору подарков.

Мортез, Настаран и Нелюфар вышли и через какое-то время вернулись с сюрпризом – тортом, точно таким, что заказали и мы. В то же самое время Маджид принес из кондитерского магазина наш торт. Два торта-близнеца оказались счастливой случайностью, потому что, как только Маджид вошел с нашим тортом, Нелюфар радостно бросилась к нему. Торт упал на пол и, к отчаянию Маджида и Нелюфар, перестал существовать.

По крайней мере, один торт нам все-таки остался.

Маммаль открыл праздник. До сегодняшнего дня мне казалось, что в Иране любой смех противозаконен. Однако все семейство по-настоящему веселилось на дне рождения нашей дочери.

Пение продолжалось более получаса. Маммаль и Реза резвились с детьми. Потом, как по сигналу, двое взрослых мужчин бросились на гору подарков и начали срывать с них упаковки.

Махтаб не верила своим глазам. Слезы струились по ее лицу.

– Мамочка, они открывают мои подарки! – произнесла она.

– Мне это не нравится, – сказала я Муди. – Пусть она сама распаковывает то, что ей подарили.

Муди что-то сказал Маммалю и Резе. Они неохотно позволили Махтаб открыть несколько пакетов, но не более того. Муди объяснил мне, что в Иране всегда мужчины распаковывают подарки детям.

Разочарование, которое вначале испытала Махтаб, быстро прошло, когда она увидела свои сокровища. Она получила массу иранских игрушек: симпатичного бело-розового ангела, мяч, спасательный жилет и надувное кольцо для игры в бассейне, смешную лампу с шариками, множество платьиц, а еще куклу.

Игрушек было слишком много, чтобы она могла играть с ними сразу. Она прижала к себе куклу, а остальные дети набросились на подарки, начали за них драться и разбрасывать по всей комнате. Махтаб снова расплакалась, но не было никакой возможности успокоить невоспитанных детей. Казалось, что взрослые вообще не замечают их поведения.