Вся эта ночь осталась в моей памяти туманным и чрезвычайно приятным воспоминанием, как будто мы только мечтали об этом. Оглядываясь назад, я думала, что это была лишь иллюзия. Он притворялся бесконечно интересным, а я старалась быть беззаботной, как обычно. Внешне мы были такими разными, но когда дело дошло до близких отношений, оказалось, что мы оба хотели одного и того же. Жизнь, отлитая в волшебном сиянии, каждое мгновение казалась больше, ярче и вкуснее.

Так в течение следующих шести лет мы были полны решимости стать друг для друга светом мечты. Однако эти воспоминания я спрятала от Гаса подальше.

– Я никогда не была с Марко, – ответила я Гасу. – Я была с ним только на одной вечеринке, а потом он ушел с какой-то другой. Спасибо, что напомнил.

Смех Гаса превратился в понимающий вздох и жалостливое «А-а-а!».

Все было нормально, я не сдавалась.

Гас склонил голову набок, его глаза впились в меня:

– А как же «золотой мальчик»?

– Мы были вместе, – призналась я.

Я думала, что выйду за него замуж. А потом папа умер и все изменилось. Мы многое пережили вместе с маминой болезнью, но я всегда держала себя в руках. Я находила способы отвлекаться от беспокойства, веселясь с ним. Но сейчас все было по-другому. Жак просто не знал, что делать со мной такой. Я могла подолгу оставаться в постели, и у меня не было сил ни писать, ни читать. Я разваливалась на части, без дела слонялась по дому, позволяя накапливаться грязному белью. Беспорядок просачивался в нашу квартиру, где больше не проводилось никаких вечеринок. Не было и прогулок по Бруклинскому мосту на закате, не заказывали мы по почте альбомов вроде «Джошуа Три»[32].

Снова и снова Жак говорил мне, что я не в себе, но он ошибался. Я была такой же, какой и всегда. Я просто перестала пытаться светиться в темноте для него или кого-то еще.

Именно наша прекрасная совместная жизнь, удивительные каникулы, величественные жесты и свежесрезанные цветы в вазах ручной работы так долго держали нас вместе.

Но это не означало, что все с нашим общением было в полном порядке. Или что он был лучшим человеком, которого я когда-либо знала. (Одно время я думала, что такой человек это мой папа, а теперь уверена, что это киношный папа из моей любимой подростковой драмы 2000-х годов «Вероника Марс»). Также это не означало, что он был моим любимым человеком. (Таким человеком была Шади.) Нельзя сказать, что он часто заставлял меня смеяться до слез. (Он был смешлив сам, но шутил редко.) Не был он и первым человеком, которому я хотела позвонить, когда случалось что-то плохое.

Дело в том, что мы познакомились в том же возрасте, что и мои родители, так что та игра в снежки и импровизированная поездка показались мне судьбой. К тому же моя мать обожала его. Он так идеально вписался в историю моей любви, что я приняла его за любовь всей своей жизни.

То расставание все еще всплывало в моей памяти при каждом удобном случае, но как только первоначальная боль прошла, воспоминания о наших отношениях начали казаться просто еще одной историей, которую я прочитала. Я очень не любила думать об этом. Но не потому, что скучала по нему, а потому, что мне было жаль тратить так много его времени (а также своего времени) в попытках быть девушкой его мечты.

– Мы были вместе, – повторила я. – До прошлого года.

– Вау, – неловко рассмеялся Гас. – Это очень долгие отношения. Я… очень жалею, что смеялся над его скалолазанием без рубашки.

– Все в порядке, – сказала я, пожимая плечами. – Он сам распрощался со мной в джакузи.

Это случилось возле хижины в Катскиллских горах за три дня до того, как наша поездка подходила к концу. Спонтанность не всегда так сексуальна, как кажется. «Ты не в себе, – сказал он мне. – Так дело не пойдет, Январия».

Мы уехали уже на следующее утро, и на обратном пути в Нью-Йорк Жак сказал мне, что позвонит своим родителям, чтобы сообщить им о расставании.

– Мама будет плакать, – сказал он. – И Бриджит тоже.

Удивительно, но в тот момент я была, возможно, более огорчена чувствами Жака и его сестры – дерзкой старшеклассницы с безупречным стилем 1970-х годов, как и у Жака.

– В джакузи? – эхом отозвался Гас. – Черт. Честно говоря, этот парень всегда был настолько впечатлен собой, что я думаю, он едва ли мог видеть тебя сквозь свое собственное сияние.

Я выдавила из себя улыбку:

– Я уверена, что так оно и было.

– Эй! – воскликнул Гас.

– Эй – что?

Он кивнул в сторону лотка с сахарной ватой:

– Я думаю, нам следует это попробовать.

– И вот оно наконец, – сказала я.

– Что? – спросил в свою очередь Гас.

– Это второе, в чем мы сходимся.

Гас заплатил за сахарную вату, и я не стала спорить.

– Нет, все в порядке, – поддразнил он, когда я промолчала. – Ты можешь считать себя моим должником и заплатишь, когда захочешь.

– Сколько же? – спросила я, отрывая огромный кусок и эффектно опуская его в рот.

– Три доллара, но ничего страшного. Просто кинь мне по Венмо[33] доллар пятьдесят как-нибудь потом.

– Ты уверен, что это не слишком сложно для меня? – уточнила я. – Я с удовольствием расплачусь чеком.

– Ты знаешь, где находится ближайший Вестерн Юнион? – насмешливо спросил Гас.

– Я знаю, что здесь его не найду, – ответила я.

– Но есть вариант, – сказал он.

– О каком варианте ты говоришь?

– Ты можешь просто отдать мне деньги дома.

– Конечно, конечно, – согласилась я.

– Наверное, не стоит связываться с нашими адвокатами по этому поводу.

– Верно подмечено, – ответила я. – А пока мы здесь, на чем ты хочешь прокатиться?

– Прокатиться? – переспросил Гас. – Здесь я бы ни на чем не рискнул.

– Ну ладно, – сказала я. – С чем бы ты смог смириться, если бы у тебя не было выбора?

Мы шли, разговаривали и с пугающей скоростью поглощали сахарную вату. Внезапно Гас остановился и протянул мне последний кусок сахарной ваты.

– Смотри, – сказал он, пока я доедала сладость, и указал на трогательно-маленькую карусель. – Похоже, мы тут не убьемся.

– Сколько ты весишь, Гас? Три банки пива, пара костей и сигарета? – спросила я, удивляясь тому, что какое-то время назад пялилась на все эти жесткие линии и тощие мускулы. – Любое из этих бутафорских животных может убить тебя одним чихом.

– Во-первых, – сказал он, – я могу весить только три банки пива, но это все равно на три банки больше, чем твой бывший бойфренд. Он выглядел так, будто только и делал, что жевал пырей на бегу. Даже я, наверное, вешу вдвое больше, чем он. Во-вторых, тебе ли говорить. Сколько в тебе, сто сорок сантиметров?

– Вообще-то я выше. Сто шестьдесят три, – возразила я.

Он прищурился и покачал головой:

– Ты маленькая и смешная одновременно.

– Вообще-то не очень.

– Слушай. Предлагаю карусель последний раз, – сказал Гас.

– Надо заметить, что это идеальное место для рассказа, – произнесла я.

– С нами в главной роли?

– Интересная картина. Молодая, чрезвычайно красивая и очень худая для своего роста женщина в блестящих теннисных туфлях учит боязливого и ненавидящего вечеринки скрягу наслаждаться жизнью. Многие удивленно покачали бы головами. Я слишком часто таскаю тебя из одной поездки в другую, а ты вытаскиваешь меня из ненужных мне очередей. А я втягиваю тебя обратно. Это было бы восхитительно, и что еще важнее, это поможет с твоей суперромантической книгой о культе самоубийства. Это та самая многообещающая часть романа, когда читатели ухмыляются от уха до уха. Ну, давай же, нам нужен сюжет!

Гас скрестил руки на груди и, прищурившись, внимательно посмотрел на меня.

– Да ладно тебе, Гас, – рассмеялась я, ударив его по руке. – Ты можешь это сделать. Будь очаровательным.

Его взгляд метнулся к руке, потом снова на мое лицо, и он нахмурился.

– Мне кажется, ты меня неправильно понял. Я сказала «очаровательным».

Его угрюмое выражение лица дрогнуло:

– Хорошо, Яна. Но это не будет, как ты говоришь, рассказ. Выбери одну смертельную ловушку. Если я переживу это, ты сможешь спокойно спать сегодня ночью, зная, что ты приблизила меня еще на один шаг к вере в счастливый конец.

– О боже, – воскликнула я. – Если бы ты описывал эту сцену, то мы бы в ней умерли.

– Если бы я написал эту сцену, она была бы не о нас.

– Во-первых, я бы обиделась. Во-вторых, о ком тогда пойдет речь?

Он оглядел толпу, и я проследила за его взглядом.

– О ней, – сказал он наконец.

– О ком?

Он подошел ко мне вплотную, склонив голову над моим правым плечом:

– Смотри, там внизу возле колеса обозрения.

– Девушка в футболке «Поцелуй меня, я ирландец»?

Его грубый смех обдал теплом мое ухо. Стоя так близко к нему, я вспоминала события той ночи в студенческом кампусе, которую прежде мне вспоминать не хотелось.

– Женщина за рычагами аттракциона, – прошептал он мне на ухо. – Представь, что она совершит ошибку и кто-то из-за этого пострадает. А эта работа, вероятно, была ее последним шансом, единственным местом, где ее могли взять после того, как она совершила еще большую ошибку. Может быть, авария на фабрике. Или она нарушила закон, чтобы защитить кого-то, кто был ей дорог. Какая-то почти невинная ошибка, которая может привести к ужасным последствиям.

Я повернулась к нему лицом:

– А может, у нее появится шанс проявить героизм. Эта работа была ее последним шансом, но она любит ее и хорошо справляется с ней. Она любит путешествовать, и даже если она в основном видит только парковки, все равно часто встречается с людьми. И она – человек из народа. Ошибка не по ее вине – неисправен механизм, но она принимает быстрое решение и спасает девочке жизнь. Эта девочка вырастет и станет конгрессменом или кардиохирургом. Они снова пересекаются, абсолютно случайно. Оператор колеса обозрения теперь слишком стара, чтобы путешествовать. Она живет одна, чувствуя, что зря потратила свою жизнь. И вот однажды она осталась одна. У нее сердечный приступ. Она почти умирает, но ей удается позвонить девять-один-один. «Скорая помощь» приезжает, и лечащим врачом оказывается та самая девочка.