— Салли, как ты его терпишь?

Девушка нахмурилась, выжидающе внимательно рассматривая лицо доктора. Она умела читать эмоции по малейшим движениям глаз, бровей, уголков губ, даже слабое освещение не делалось помехой. Только это помогало ей вовремя угадывать, как вести себя с Ваасом, чтобы не получить оплеуху за неповиновение. Пришлось научиться понимать с полуслова, вот и теперь она угадала, что настало время поведать все доктору, он готов слушать любую правду:

— Тебе рассказать с самого начала, с того момента, как я попала на остров?

— Если тебе от этого станет легче, я готов слушать, — отвечал ей Бен, будто говорил с маленьким ребенком, а точнее со слабоумной, что несколько разозлило Салли. В ее душе вдруг встрепенулась некая черная птица, ударив безобразными крыльями, подняв бурю, отчего Салли скороговоркой каким-то чужим отрывистым тоном ответила:

— Мне? Мне уже все равно. Значит, нет смысла рассказывать, — она отвернулась. — Терплю… Или просто живу, коротаю жизнь. Все как будто жду чего-то, все надеюсь: вот завтра что-то изменится. Но ничего не меняется. ***во, правда? Очень ***во, когда ничего не меняется. Ну, а Ваас… Кое в чем он, пожалуй, опытнее и интереснее Алекса с первого этажа… Или не первого? Ну, это еще было там… Давно. Разве только Алекс меня не пытал. А отец, бывало, и бил! Думаю, этот Алекс стал бы такой же ничтожной пьяной свиньей через пару лет, — лицо Салли искривила неприятная гримаска усмешки. — Так что… Ваас еще не самое худшее, что могло попасться. Он хотя бы не жалок. Док… Если ты думаешь, что ***вая жизнь бывает только на этом острове, то ты беспросветно наивен.

— Но здесь тебя каждый день могут убить! — невпопад ужаснулся Бенджамин, не понимая перемены, произошедшей в поведении собеседницы.

Конечно, куда ему понять, ведь это что-то вроде защитного механизма, привычка, не позволявшая раскрывать душу, в которой зародился однажды этот черный фрегат с красным зобом, крючковатым клювом и теряющимися во мраке черными крыльями.

— Там тоже могли, — съеживаясь, садясь на ящик у развешенных рыболовных сетей, продолжала Салли, слишком по-взрослому глядя на недоумевавшего Бена, но вновь она сделалась испуганной беспомощной девочкой. — Хотя там было только одно хорошо… Не пытали… Ох, лишь бы не пытали! Там могли избить. Но что там, что здесь я ощущаю себя невидимкой, человеком, до судьбы которого никому нет дела! Выброшенная кукла…

Девочка почти заплакала, растирая слезы по невидимым в полумраке веснушкам, плечи ее дрожали. Зачем этот доктор затронул самую ее больную тему? Нет, не факт рабства являлся таковой. До этого она пережила куда больший шок, предательство, после которого не каждый и вовсе останется человеком. Ваас как-то раз говорил, что “семья убивает”… Он выдавал в своих бессмысленных тирадах слишком много того, с чем Салли невольно соглашалась.

И стоило только немного пожалеть себя — она вот так расклеивалась. Нет, лучше ненавидеть себя, лучше, чтобы все вокруг ненавидели. Может, Ваас тоже желал ненависти, потому что только она поддерживала и заставляла дальше существовать, выгрызать у этой жизни каждый новый день?

— И ты смирилась с этим? — гладил ее по плечам Бен, мягкий и ласковый, точно плюшевый медведь, не несущий никакой опасности. Так непривычно, так странно. Как такого целовать, даже нежно и ласково? Растает, как видение!

— Ты все-таки хочешь услышать историю с самого начала? — снова послышался сиплый, твердый своей апатичностью голос взрослой женщины.

— Может быть. Если тебе не больно вспоминать, — предупредил собеседник.

— Это не воспоминания, это реальность, — безапелляционно осадила девушка. — И она длится и длится по сей день, повторяется и повторяется! — она глубоко выдохнула и бесстрастно начала связно повествовать, раз уж пришло время. — Привезли на корабле, в трюме, точно груз, я даже думала, что ослепла, когда меня вывели на солнце. Потом держали в клетке вместе с другими девушками. Они все истерили, а я так, тихо скулила. Жалко себя было. Да противно так от этой жалости! Сто раз себя прокляла, что в тот вечер вернулась домой. Но знаешь… Меня бы везде нашли, продана уже… Меня продал за карточный долг… родной отец, — Салли опустила глаза, зачерпнула рукой горсть песка, просеивая его сквозь пальцы. — В клетке сидели не очень долго. Тех, что посимпатичнее, быстро разобрали частные покупатели, тех, что попроще, растащили по публичным домам, кого в Бедтаун, кого дальше отправили… А меня покупать не хотели… Будто я хуже остальных. Не знаю, может, и хуже, — задумалась девушка, морщась, будто увидела омерзительное насекомое. — Может, за то и терплю… Пираты думали оставить в лагере как “общую”… Бесплатную! — голос ее дрогнул, будто говорила та Салли, испуганная девочка. Но снова этот хрип измотанной женщины, которую уже ничем не удивить: — Это верная смерть через пару лет… Вот тогда-то я страху натерпелась. Особенно, когда меня выгребли из клетки… Думала, как умереть, чтобы не терпеть… — но тут она сорвалась почти в шепот, тихий визг, скуление раненного щенка, крупные горькие слезы покатились из ее глаз. — Эти руки… Грязные грубые руки, много рук… — она выдохнула, прищуриваясь, глядя на штаб. — А потом пришел Ваас, напомнил, что я все еще товар, поднял меня за шею, рассмотрел. И сказал, что я буду его “личной игрушкой”, — рассказчица нервно дернула плечами, будто поведала о чем-то обыденном. — Так я и стала “куклой”…

— Ты была рада его появлению? — с тайной обидой или просто печалью спрашивал Бен.

— С чего ты решил? — отвернулась Салли, рассматривая море, залив и светлевший на востоке горизонт. Хотелось спать, но не удавалось от пережитого недавно всплеска адреналина.

— Да так… интонация твоя… — замял тему доктор, садясь рядом на песок.

— Не… Не особо… — пробормотала девушка, но с неуверенным воодушевлением посмела продолжать. — Просто… Я сразу почувствовала, что он как-то отличается от них. Решила, что лучше уж принадлежать ему, чем быть общей… Понимаешь? Это тот случай, когда речь не о самоуважении вовсе! Я просто хотела жить… А в ту ночь он даже не делал мне больно… ну, почти… я не сопротивлялась…

Она неуверенно замолчала, она вспоминала их “первую ночь”. И не могла сказать о ней ничего плохого, что пугало. По крайней мере, это было не тем нелепым дрыганьем, которым они занимались на старом диване в отсутствие родителей этого Алекса в квартире парня. Да еще Салли от этого дрыгания не получала ничего, но по неопытности не понимала, думала, что так оно у всех и бывает. Оказалось, что по-другому случается. Хуже всего, что доказал это тот, кого она ненавидела, ее мучитель. Помнится, когда он выгреб ее из клетки и отбил от прочих пиратов, то даже улыбнулся ей, погладив снисходительно по щеке, спрашивал потом еще что-то у Хойта, который вроде как сделал несчастную девушку “подарком” главарю за успешно распроданную партию рабов.

“Бесплатный бонус от фирмы” — вот как это называлось. Салли поморщилась — как ни называй, а тошно звучит. Но Ваас… Он пожалел ее! Только потом узнала она цену и его жалости, и его жаркой страсти — пытки. Одного из его излюбленных “хобби”, один из способов устрашения и вызывания неприязни к себе.

— Только наутро я поняла, что значит быть его “личной игрушкой”, — решила все-таки продолжить девушка, но голос пропадал. — Док… Удары током — это ужасно… Лишь бы не пытали! Не могу… Когда он приходит. Я каждый раз сжимаюсь, точно до размеров булавочкой головки. Зачем ему все это? Зачем?.. Вот это больше всего угнетало поначалу, я думала, что сойду с ума. Как думаешь, док, я уже сошла с ума?

И на лице девушки заиграла ухмылка, глаза ненормально расширились, кончик языка облизнул губы. Кто это существо, что вырвалось на поверхность? Это какая-то иная Салли, она такую не знала!

— Нет, Салли, ты… Все будет нормально! — врал, не краснея, Бен, хотя Салли прекрасно отгадывала, когда кто-то лжет. Ваас не врал, но скрывал что-то… Что-то, что словно гнойная заноза выщербляло его душу и разум. Он старательно обходил все темы касательно его биографии. Салли не имела права спрашивать, но и свою не раскрывала. Вот перед доктором разоткровенничалась, а оказалось, говорить об этом больнее даже, чем вспоминать. Повелась на сердечную улыбку доктора…

Девушка устало поглядела на штаб, где все еще горел свет, слышался голос главаря. Странно, что кто-то считал его ненормальным, ведь он очень разумно командовал своими пиратами, большинство из которых не отличались ни умом, ни образованностью. А еще ракьят распускали слухи, будто он трус, потому что редко сам лез в первых рядах на врагов. Только трус не станет криминальным авторитетом. Хойт Уолкер — босс — вон вообще никогда не высовывался без охраны из своей “крепости” на южном острове, но все его боялись, одного взгляда этих по-акульи бесстрастных глаз в сетке небольших морщин. Именно из-за Хойта… Да, это был его корабль, что привез пленников, притом доставил сначала на южный остров. То, что там вообще оказался Ваас, являлось большой удачей, наверное.

Салли размышляла, что получила или потеряла от жизни на острове, вспоминала Вааса. Нет, его свирепые зеленовато-карие глаза не хранили той же бесстрастности и расчетливости, что неизменно спокойный взгляд Хойта. Но оба содержали отпечаток маньяка. Излюбленной казнью Хойта вообще было сожжение… А Ваас… Что Ваас? И что она? Кто она? Кем была?

«Но все-таки он не злой, — молча рассуждала Салли, сознавая, что доктор ее не поймет. — Он не сдает меня в аренду, как делают некоторые наемники со своими “женами”. Он собственник… И он пожалел меня тогда. Это такая роскошь для меня, оказывается. Не отдал всем, а сделал своей… Пожалел. Ну, что я еще могла желать? Я благодарна ему, я не сопротивлялась… Но лишь бы не пытал! — в сознании вновь расправлял крылья черный фрегат. — Однажды я сойду с ума. Может, он этого и добивается? Но к чему здесь жить долго? К чему сохранять в целостности личность? Здесь можно жить, недолго, страшно, но не надо хранить на “черный день”, не надо думать о будущем, потому что его нет. И нет тех, кому я могла бы завидовать, как там. А там я извелась от этой мелочной зависти: вот дети с нормальными родителями, идут по улице, улыбаются, сытые уроды, ждут, когда им купят новый гаджет. А мне оставалось ждать только, что меня хотя бы накормят, хотя бы соседи пожалеют, как обычно. Здесь я не ощущаю этого вечного голода. Ну, а что меня ждало там? Работа посудомойки в лучшем случае, но с нее меня как раз выперли в тот вечер, когда узнала… Проклятый отец!.. Из школы и так выгоняли несколько раз, переводили в классы для проблемных подростков. Универ и приличная работа — это все для них, благополучных. Рано или поздно я оказалась бы все там же — на “панели”. А так… Здесь один Ваас, и он делает, что ему вздумается. Почему я не могу заслужить иного? Нигде, совсем нигде… Меня нигде нет! Меня нет! Нигде… Я — его тень, я только его тень, все здравые мысли в моей голове – его, безумного…».