Ваас закурил, задумчиво с удовольствием выпуская дым и по привычке подергивая мощными плечами, будто скидывая с них ношу. Бен нерешительно сидел на земле, точно не помня, как падал или оседал. Главарь будничным, почти деловым тоном небрежно бросил:

— Эй, Гип! Наш типа кореш из Бедтауна (тоже е***ый на всю голову) требовал кого-нибудь подъехать вроде тебя. Бак Хьюз зовут. Или еще Бамби Хьюз. Короче, если заблудишься, спросишь такого там…

Ваас как-то странно поморщился при упоминания некого субъекта, что уже выглядело очень нехорошо, так как обычно он нейтрально реагировал на своих подчиненных.

Доктор медленно, как в обществе дикого хищника, поднялся, не совершая резких движений под пристальным взглядом главаря, который полминуты просто таращился на доктора, то метая молнии темными глазами, то просто как на пустое место, а потом докурил, кинул в сторону окурок и пошел восвояси. Могло быть и хуже: хотя бы сигарету о лоб не потушил, как любили люди его пошиба. Так что доктор покорно слизал кровь с губы, пошел обратно к Салли, чтобы забрать свой рюкзак со всем необходимым и заодно продезинфицировать припухавшую ранку.

Могло быть и хуже… Покорное признание зла, принятие его неизбежности. Но что еще остается? Лезть под пули? Сражаться, ничего не умея? Скальпелем, что ли, шеи всем перерезать? Бен не ведал, сумел бы вообще. Причинить боль легко — хватит нескольких грамм металла или одного осколка гранаты, а лечить потом долго. Но он ненавидел пиратов, однако каждое новое бездействие все больше и больше стирало с него истлевшую маску Бенджамина, обнажая кривую усмешку безразличного Гипа с потухшими глазами. Вот и “непротивление злу силой”, они с Салли не сопротивлялись. Вроде душой боролись, не действием. Но либо силы духа оказывалось мало для чуда, либо без оружия чудеса не творились. Только слова в голове казались пока привычными, отраженными, как от толстых стен древней гробницы: “Скоро я поверю, что правы буддисты. Человек перерождается. Тех, кого наша вера отправляет в ад, круг перерождений забрасывает в такие места, как этот остров. И так вечность, жизнь за жизнью, повторение бессмысленных мучений. Не знаю, где есть больший ад, что на Земле. Не знаю, какой порок обошел стороной этот остров. И в чем так провинился я? Или Салли… Но смог бы я уже вернуться к нормальной жизни или нет… Я не уверен”.

Стоило только войти в двухэтажную хибару, бросив косой взгляд на ровные ряды выложенных наркотиков в пакетах, Бен застал поразившую его картину: его встретила Салли. Ноги ее кровоточили сквозь бинты, оставляя следы на грязных досках, но она упрямо стояла и, очевидно, направлялась к двери. При этом лицо ее сохраняло стоически спокойное выражение, только глубокая складка между бровей выдавала ту боль, что приходилось терпеть. Но при появлении доктора лоб девушки разгладился, а взгляд ее точно проникся едва уловимым светом, что порой можно узреть как луч солнца посреди грозы, пронзивший случайно плотный брезент туч.

— Салли! Зачем ты встала? — почти по-матерински всплеснул руками доктор, пытаясь обратно уложить девочку, которая неуверенно пошатывалась, но с потаенной агрессией и непривычной гордостью отзываясь:

— А что остается? Ползать? Я не буду ползать на четвереньках, как собака!

— Просто… — доктор запнулся, ведь он покинул Салли, когда она еще спала, да и никто не давал гарантий, что его не перебросили бы в течение пары дней на новый аванпост, но он обнадеживающе продолжал. — Я скоро вернусь, — но затем неуверенно добавил: — Меня посылают к какому-то Баку Хьюзу.

Салли все-таки села, опираясь на руки и стараясь касаться пола только пальцами ног. От упоминания некого имени глаза ее сначала испуганно расширились, потом вновь между бровей скопилась старившая ее ложбинка, она мрачно отрывисто бросила:

— Он опять что-то сотворил со своим очередным рабом.

— Что… сотворил? — судорожно сглотнул собеседник, ощутив неприятный холодок по всему телу, будто он что-то знал про этого субъекта, но, к сожалению, совершенно забыл, хотя не стоило.

Салли подняла глаза, порой она смотрела так же пронзительно, как Ваас, так же сверлила взглядом, особенно когда знала больше, чем тот, с кем она говорила:

— Будь осторожен, Бен. Хьюз маньяк. Вообще-то, как и все вокруг, — Салли понизила голос до зловещего шепота, — но для тебя он может быть опасен, — девушка неуверенно втянула губы, выдыхая тревожно. — Зря ты один туда едешь.

— Ну я… Э… — замялся совершенно Бенджамин, лохматя и теребя кудри, но понял, что должен идти, да и от Салли веяло какой-то недоброй аурой, будто она его на бойню провожала, а лицо ее утратило всякие черты детскости и сама она напоминала побитую годами сухую старушку.

Бенджамин неуверенно вышел, теперь уже он подрагивал, ноги налились ватными подушками. Оставлять Салли одну казалось непростительным, но Ваас дал однозначно понять, что у его “личной вещи” не может быть друзей, иначе ей же будет хуже. Может, он тоже не считал доктора бесполым существом, которое так уж безобидно. А, может, просто желал как можно дальше закинуть всех вокруг во тьму отчуждения и разобщенности, ведь часто вероломная власть основана лишь на разделении.

Но все могло сложиться намного хуже… И Бен продолжал принимать эту страшную игру, где среди конопляных полей терялась вечность, где рассвет наставал дольше заката, а затмение черного солнца не объяснялось движением луны. Доктор просто убеждал себя, что все могло быть хуже.

Может, в чем-то не ошибался, например, когда переправились на берег, у причала ждал уже джип. И, как всегда, с водителем, одного ценного члена банды, который мог сбежать, никуда не отпускали.

Гип кинул рюкзак на место пассажира, как всегда погруженный в свои думы, не желавший ничего общего иметь с пиратом за “баранкой”. Его не радовало, когда по дороге куда-либо с ним пытались болтать, потому что он расценивал умственное развитие пиратов как амебообразное, впрочем, так же он в свое время относился и к одноклассникам, и к детям со двора, за что его везде в конечном итоге либо дразнили, либо били. И, конечно, это показывало несправедливость прогнившего мира.

Но на этот раз Бена ждал сюрприз, а приятный или не очень, он судить не решался, когда узнал пирата, заводившего неподатливый мотор. Кого угодно он ожидал встретить в форте, но никак не стремноватого мужичка, которого он спас из пасти акулы.

— Снова ты? — сказали водитель и доктор хором с разным выражением.

— Тебя как звать-то? — поинтересовался после короткой паузы относительно дружелюбно пират-спорщик, закуривая. О трезвости водителей речи никогда не шло, но как ни странно, все ездили, правда, статистику аварий никто не вел.

— Бен, — представился вкрадчиво доктор, опасливо глядя исподлобья, но пират вдруг прямо-таки просиял, беспокойно размахивая руками:

— О! Здорова, я тоже Бен. Бенджи… Как хочешь короче, так и зови. Это ты тот Гип?

— Да… — выдавил доктор, но потом решил, что опасность миновала, заставил себя улыбнуться. — Привет, Бенджамин.

— А-ха-х! ***! Эт перебор, меня так в жизни не звали, — рассмеялся пират и до неприличия дружелюбно протянул самокрутку. — Ок, Гип, косячок?

— Эм… Нет. Спасибо, не надо, — как можно более незаметно отпрянул от дымившегося “бычка” доктор, надеясь не портить сразу отношения, раз уж удалось настроиться на чью-то волну, а хотя бы шапочно знакомый союзник ему не помешал бы в любом случае.

Но второй Бен уже нахмурился, басовито и развесисто возмущаясь:

— Ты меня не уважаешь? Ну че ты такой, вроде тезка, вроде только общаться начали. Ты спас меня от челюстей, все дела, — и снова начал наседать. — Че, не уважаешь на***?

— Уважаю, уважаю, — немедленно шел на попятную доктор, как щит, выставляя перед собой ладони, горбясь на месте пассажира. — Ну, я просто по делу еду.

— К Баку трезвым лучше не соваться… Хе-хе, — приподнялся уголок губ собеседника, который словно отгонял тень или смахивал какую-то склизкую гадость с головы, торопливо заявляя: — Я тебя там подожду недалеко, если что.

«Что “если что”?!» — все больше поднималась тревога в сердце доктора, от него явно что-то скрывали все вокруг, а он понятия не имел, чем опасен этот “кореш” и почему именно для него.

***

Тронулись на север, в объезд высоких водопадов, затем свернули на запад, пересекая плотину, направляясь к Бедтауну, возле которого и обитал этот некий Хьюз. По дороге попадалось много рек и заводей, в них приникали длинным корнем ко дну крупные водяные лилии, а кувшинки распластывались огромными изумрудными овалами листьев, словно приглашая пройти по ним, как по дороге. Но неосторожный шаг увлек бы на самое дно любого безумца, поддавшегося их внешнему спокойствию и надежности. И таким здесь являлось все: ослепительно красивое, смертельно опасное. Любой незнакомый фрукт с замысловатыми узорами цветной шкурки мог нести в себе яд. А смолкавшие или растревоженные птицы с дивными голосами и ярким оперением чистых ангелов часто предвещали ураган или начало перестрелки.

Поэтому Бенджамин никогда не мог в полной мере увидеть красоту природы, которая казалась ему враждебной, а ракьят он расценивал как ее часть, “дети джунглей”, почти не люди, отсталые, агрессивные. И что им мешало убраться с острова, себе не вредить и другим не мешать? Бен совершенно не понимал, ради чего проливать кровь, если можно отступить. Он не привык бороться, не задумывался о том, что значит потерять родину и считал, что не сопротивляться злу силой — это правильно. Но сопротивлялся ли ему духом?

Его не-борьба приводила вечно на заваленные трупами врагов аванпосты или в зловонные закоулки оставшихся городов. На этот раз они прибыли в Бедтаун. Если и существовало место более омерзительное на архипелаге Рук, то разве только Тростон, находившийся на южном острове. Там творилось еще большее безобразие. А что, собственно? Да ничего особенного. Просто сдавшийся город, в котором хозяйничали пираты. В Терстоне — наемники.