Лесной перезвон терялся в копытном разгуле резины колес, что переваливалась по камням. Крышка капота держалась для верности на полосках скотча, но это считался лучший джип, специально для главаря, исцарапанный пулями, с погнутыми крыльями. Ваас то ли совсем не понимал, какие деньги получает Хойт, то ли не желал понимать, то ли не было и у него выбора. Да, у главаря тоже не оставалось никакого выбора. Путь прямой и лишь во тьму, ветви темные вокруг. Никакой надежды на изменение, долгая ночь без промедления. Никакого бытия — лишь разрушение. Никакого творения — лишь безумие.

Дорогой вдоль берега достигли довольно быстро проклятого аванпоста, где слишком часто причиняли боль тем, кто не заслужил. Впрочем, весь остров проклятый, потерянный, но все еще живой, изнутри незастывший, наделенный своей сущностью и, казалось, мышлением. Он сам решал, кого пропускать на ту сторону света, а кого поглощать, перемалывать, делая кормом лиан. Казалось, когда-то Ваас слышал и чуял дух острова, сам являясь частью джунглей, но погряз в пустоте алчности и жестокости, что предлагал Хойт, как чайка в мазуте. И лишь черная птица — предвестник конца — вилась над его головой незримою тенью.

А вокруг красота – гор, деревьев, зверей — мешалась с уродливостью грубых лиц, что без линий, как тени голодные. Бенджамин не сразу посмел выйти из джипа, только после того, как выгрузились все пираты, которые торопливо проследовали к причалу. Показалось, что возле него мелькнул белый парус, чистый, красивый, но спущенный, слегка колыхавшейся обвисшей столовской тряпкой. Чье путешествие ныне закончилось?

Доктор ощутил будто жжение во рту, как от острого красного перца, которым здесь приправлялось все, что употреблялось в пищу. Бена нешуточно донимало странное предчувствие, ему казалось, что настал тот миг, когда он не выдержит того, что предстояло увидеть, сорвется и сотворит что-то ужасное. Может, вырвет автомат из рук караульного и берсеркером расстреляет весь аванпост, что маловероятно; может, скальпелем все-таки полоснет по горлу главаря; а может, сам сиганет с причала на милость акул, в ниши древних развалин, затопленных соленой водой лагуны. Только появление Салли отрезвило его, заставило удивленно всмотреться в лицо девочки. Она улыбалась! И так искреннее, так по-детски, чуть не плача от радости. Она сжимала в тощих руках небольшой саквояж с вычурным рисунком, какие модно брать в путешествия без долгих переходов.

— Бен! Смотри! Смотри, что у меня теперь есть! Все мое, никому не отдам! Там и джинсы, и майки новые, и белье, и много чего! — Салли сияла, улыбаясь, словно ребенок на Новый Год. — Бен! А знаешь, за что? За то, что я первая яхту заметила! Да! Вышла утречком на причал, а она на горизонте так и маячит.

Вещи… Общество потребления, безграничная алчность к вещам, в которой задыхались народы. Но здесь осколки цивилизации, самые простые тряпки, самые привычные предметы обихода могли невероятно облегчить существование. Всего один чужой чемодан.

Доктор не совсем понимал, о чем тараторит взволнованно девушка, но потом пригляделся к крупной для здешних мест живописной белой яхте, едва помещавшейся у грязного причала. Она казалась такой хрупкой, чистой и изысканной, что делалось противно от сновавших вокруг нее пиратов, подобных грязным жукам с алыми панцирями.

— А где пассажиры той яхты? — втянув шумно воздух, тревожно поинтересовался Гип. Отчего-то сердце щемило, как в первые дни пребывания на острове, а он ведь уже почти вытравил из себя милосердие, выбрал Салли как последнего чужого человека, за которого мог переживать, остальных воспринимал словно декорации, а туристов, которые отправились по своей глупости искать экзотики, вообще ненавидел. Но здесь… Что-то неправильно было во всем этом. Эта роскошная яхта, этот дорогой саквояж в руках маленькой анорексичной замарашки, которая, не прекращая восторженно улыбаться, кратко махнула:

— Ну, там, в клетках сидят. Брюнетку уже трое утащили, поразвлечься в штабе… Там еще смешная такая с дредами сидит, — девушка пожала плечами, а потом продолжила взволнованно рассказывать: — Но Бен! Целый чемодан нужных вещей! — и с нескрываемой гордостью за себя добавила: — Ваас мне разрешил оставить себе!

Но восторги по поводу “подаренных” главарем ненужных вещей доктор не разделял. Он в каком-то чаду бродил, вдыхая оседавший бензиновый выхлоп старого джипа. Запахи во влажном воздухе рассеивались медленно, а обоняние бывшего городского жителя обострилось. Казалось, острее сделались и обвисшие струны души, и арфа вновь робко посмела заиграть. Кто-то сидел в клетках. Кто-то, уже не его друзья, уже не те, кого не спас, уже не две девушки, которых затащил сам Ваас, уже кто-то другой, кого Бен не спасет, не попытается спасти. Нет! Он ощущал, что сорвется, не предполагал, что в таком ключе, но нервно прервал восторги Салли сбивчивым вопросом, поправляя низкий ворот майки, будто задыхаясь:

— Кого потащили… Куда? И сколько их было, пассажиров?

Лицо Салли потускнело, вытянулось, она нахмурилась и махнула неопределенно куда-то к краю аванпоста:

— Трое было, одну утащили. Две вон сидят. А чего тебе они?

Но доктор ее уже не слушал, решительным шагом направившись к бамбуковой клетке, где маячили два силуэта. Уж посмотреть-то он имел право! А, может, и не только. Но что еще?

“И, конечно, судьбе было угодно свести меня в этом аду с настоящим ангелом, правда, достаточно своевольным. Я увидел ее среди пленниц”, — так невольно записал несуществующий дневник в голове доктора, когда он увидел Ее.

Девушка выглядела странно по сравнению, например, с ее подругой-блондинкой. Во-первых, она не носила пластиковой бижутерии, которая неуместно болталась на шее другой девушки, вжавшейся в угол клетки. Во-вторых, на голове у нее действительно косматой грядой вставал лес тугих дредов. В-третьих, свободная мешковатая одежда напоминала облачения хиппи.

И с кулоном в виде значка пацифизма на шее она сидела в клетке, с затравленным ужасом и невыразимой болью ясного взгляда смотря сквозь прутья. Она боялась, но изо всех сил старалась не поддаваться панике. И казалось, отошла от шока того, что случилось с ними, на лице ее читалась напряженная работа мысли, будто она уже наивно планировала план побега. Хотя… наивно? Доктор пригляделся и заметил, что в связанных за спиной руках девушка неоднозначно прячет среди складок длинных рукавов легкого буро-лилового платья какой-то предмет, и Бен не сомневался, что это небольшой нож. Мужчина невольно огляделся на караулы, но пираты не особенно сторожили двух оставшихся девушек. Однако доктор не представлял, на что надеется пленница, которая решила не сдаваться до последнего.

— Че тут, свежатина? О! Эта губастая *** понравится покупателю, но сначала сам “попробую”, — ухмылялся Ваас, который не вовремя подошел поглядеть на новый “товар”, затем окинул беглым взглядом создание в дредах, ухмыльнувшись: — Это что за пугало нам притащили? А, хиппи… О***ть! Как там у вас? “Занимайтесь любовью, а не войной”. ***ый лозунг я тебе скажу, подруга. Спас он тебя сейчас? Спас, я спрашиваю?! Где твоя ***ая любовь? Эта предательница бросила тебя в клетке. И ваш ***ый значок не сработал. Я уж думал, сейчас с неба посыплется ваша обкуренная братия со всего мира. Кстати, ты в курсе, что вы нас нехило финансируете? Трава, свобода, расширение сознания. Я — твое расширение сознания! Новый взгляд на этот ***ый мир.

Девушка сдвинула брови и неподобающе зверски оскалилась на главаря, кажется, еще не представляя, чем чревато такое поведение в плену, потому что Ваас тут же обрушился на нее:

— ***! Еще одна упрямица? Мне не нравится, как ты на меня смотришь, ***! Не-не-не, ты не понимаешь еще, куда попала? Не понимаешь, сучка паршивая на***! Хочешь, тебе вон та *** расскажет, как классно, когда тебя бьют током? — Ваас махнул пиратам. - Эй, парни, какого *** одну на троих решили, если тут есть гордячка, которую стоит поучить хорошим манерам перед продажей.

Но в глазах девушки зажглось только презрение, когда к клетке направились несколько пиратов; очевидно, она намеревалась либо себя убить, либо… Но не главаря же? Или она еще считала, что это отличный шанс для побега? Или просто не сдавалась.

Салли, сжавшись, как маленький дикий зверек в обнимку с сумкой, издалека наблюдала с циничным спокойствием за тем, как главарь намеревался отдать на растерзание сбитых с толку девушек.

“Ангел… Они не посмеют сделать это с ангелом! Не сегодня, не у меня на глазах!” — отчетливо подсказал автор дневника Гипу, вложив слова, заставив резко провернуться неподатливый язык, который слишком привык взвешивать и обдумывать:

— Ваас! Стой!

Главарь удивленно обернулся, нависая над оробевшим доктором:

— Бен, Бенджи… Тебе не кажется, что последнее время ты слишком много стал… возникать? — Ваас поморщился, приподнимая правый край тонких губ в усмешке. — Или ты решил купить ее?

— Да! — вдруг громом среди ясного неба прозвучал ответ Бена, который выпрямился почти по стойке смирно, сжав руки в кулаки, расправляя сутулые плечи.

Лицо Вааса выразило странную смесь насмешки и одобрения, он слегка отстранился, рассматривая доктора, точно увидел впервые. А Гип старался не разрывать визуальный контакт, но не проявлять агрессивность, однако, раздувая ноздри, твердо констатировал:

— Ты платил мне. Я ведь могу приобрести себе рабыню?

Ваас беззвучно рассмеялся, широко раскрывая рот и высовывая язык, точно змей. В вытаращенных глазах его плясали блики безумия и торжества.

— А ты умеешь удивлять, Гип! — только бросил он.

— Так что?! — все больше пробуждалась невероятная отвага в душе доктора. Он уже решил не отступать, и не важно, что из-за этого спектакля девушка, вероятно, и его поминала самым последним словом, не подозревая, что он-то другой, он не пират. Но у него на лице не стояло метки о намерениях, так что приходилось терпеть исходящую от нее неукротимую ненависть. А еще пацифисты, говорят! Казалось, что это создание в клетке способно в тот миг разорвать “торговца” и покупателя голыми руками, а уж каких дел она с ножом могла натворить, вообще не хотелось представлять. В любом случае, только навредить себе.