Пираты, оставшиеся на аванпосте, курили, дышали дымом костра, шарили бесцельно поверх голов и мимо предметов пустыми усталыми глазами, кажется, даже не боялись, хоть умирать всякому страшно, но у них было оружие, они намеревались обороняться и наступать. С первым все удавалось, а вот со вторым — не слишком. Чаша часов склонилась не в их сторону на этот раз.

Стихло? Или ждать еще?

Бен напрягал до предела слух, но в ушах звенело, переливались колокола. А в носу щекотал гнилостный запах несвежих бинтов, запекшей крови, горелой кожи, сырости джунглей. Ужасно хотелось пить, но доктор, как в кошмарном сне, не мог отыскать фляжку.

За гудением в голове щелкал устало заветный дневник, дань второй личности, странная полурасщепленность: «В лагере царила атмосфера взаимного подозрения, недовольства и пошлейших подколок, столь характерных для среды скопления необразованного быдла, что этому я даже не удивлялся. Я никогда не вписывался в такие сборища ввиду особенностей семьи и воспитания. Мы считали себя последними хранителями культуры… Как же смешно и нелепо это теперь звучит. Хранили, да, но она мертвела из-за нас, таких, как мы. Вот что я могу рассказать Салли о Мандельштаме? Что он писал хорошие стихи, которые не приободрят ее, и что поэта совершенно непотребно убили где-то в тюрьме. Станет ли ей легче от такого рассказа? Тогда на что все эти слова, на что вся эта культура, если в таких ситуациях она оказывается бессильна и не может никого утешить? Но без нее мы становимся тупым озлобленным сбродом, который развлекается еще более тупыми фильмами».

Не успел самодовольный голос закончить свою речь, как вновь на горизонте замаячил высоченный пират, похожий длинными руками и ногами на монстра из интернетной “крипипасты”, чудовища которой меркли по сравнению с обычными людьми. Человек вообще любит придумывать монстров, когда ему не грозит опасность, хоть настоящий монстр — собрат по видовой принадлежности…

Бен невольно поднялся с ящика, потерев копчик, который от сидения на жестких досках затек. Доктор невольно приблизился к снайперу, считая почему-то, что у того будет снова вода, хотя, кажется, это доктор ему давал фляжку, а не наоборот. Но разум слишком устал, чтобы подвергать разбору.

Не успел Бен что-то сказать, как пират пошатнулся, качнувшись, как колоссальное дерево на ветру, однако выпрямился, опираясь на свою крупнокалиберную винтовку. Он тоже успел уже вернуться в «мясорубку» на причале, и вновь прибыл живым. Гип решил, что причина нежданного головокружения — новая рана, однако лицо пирата выдавало насмешку над собой и крайнюю сосредоточенность, будто он боролся со своим телом в буквальном смысле слова. И явно проигрывал, потому что вскоре опустился на одно колено, роняя винтовку, а затем едва не упал, но тут его вовремя поддержал Бен, усаживая на свое место, прислоняя к стене:

— Эй? Жив?

Пират приоткрыл глаза, иссиня белые губы вновь сложились в измученной усмешке:

— Ничего, скоро пройдет, моим ребятам не говори, они не должны знать. Это мне наказание. За разврат, за жадность… Да за все, что совершает множество людей, помимо меня. Но умереть обречен почему-то именно я! Будь проклят этот мир, будь прокляты эти живые, — цедил он сквозь зубы, пока Гип снова осматривал его, понимая, что вражеские пули миновали эту медленно умирающую оболочку. — Если что, док, я тебе почти исповедался. Меня зовут Алвин Лунд. Да. И у меня был сын, которого убил ***ый маньяк. С тех пор я все понял. Я понял, что… К ч***ту! — вдруг вскочил Алвин, точно его подкинул эклектический разряд. — Нет, на*** я тебе тут душу излил. Мир получит от меня за все это! За все, что сделал со мной.

Снайпер вернул доктору фляжку, и вскоре вновь ушел «со своими ребятами» отстреливать воинов племени. Тем более, дело шло к ночи, листва и маскировка играли на руку «теням» с винтовками. Но они не ведали, что руководит ими и правда почти призрак.

Он убивал людей, собирался еще и еще отнимать жизни попавших головой в черный крест окуляра. Снайпер, кажется, не питал к ним ненависти, даже к врагу. Но точно желал утащить с собой на тот свет как можно больше тех, кто мог прожить дольше него. И в этой мести несправедливости и неисправности бытия и воли рока он становился неистовым.

***

Вскоре от Вааса поступил приказ оставить на некоторое время «Ржавый двор», но удерживать всеми силами причал, которой находился в некотором отдалении. Получалось, что ракьят контролировали ныне два аванпоста, деревню и храм Цитры, которые представлял собой развалины доисторического масштабного сооружения, увитого лишайниками и мхами, однако древние массивные ворота сдерживали натиск врагов так, что пираты даже к нему не совались. Или… не поступал приказ. Ваас по голосу вообще не слишком нервничал из-за потери двух аванпостов.

Бенджамин вскоре услышал и свое имя в кривом пересказе диалога между командиром аванпоста и главарем:

— Короче, тебя зовут на «Верфи Келла». У тебя ж там краля какая-то? Но это на день-другой, потом снова сюда, а то *** знает, что еще ракьят…

— Я понял! — практически опрометью бросился доктор из штаба, вскоре уже катясь в кузове джипа по грунтовой разбухшей от дождей дороге. Заросли колыхались по обе стороны, и никто не знал, что они могут таить, оттого по спине бегали мурашки, а голову сковывал странный обруч холода.

Погибнуть от случайной пули. Страшно? Да, это больно, наверное. Но неприятнее всего, что она именно случайная, что именно в тот миг…

Конечно, никто не застрахован, но вероятность такой гибели казалось жутко нелепой, и от нее почему-то разбирал нервный смех. Бен практически давился им, гримасничая и скалясь, а в животе все переворачивалось от мысли, для чего он мог понадобиться снова на том аванпосте. За месяц он практически не вспоминал о Салли, конечно, думал о ней, но постоянная усталость и дела превращали его в живого робота. А теперь он снова ехал к ней и к Норе, не знал, кого хотел больше видеть.

Однако ощущал себя виноватым: просто так на «Верфи Келла» его не посылали. Вероятно, там же находился и Ваас, почти наверняка, он снова что-то сделал с девушкой. И от осознания этого Гип ощущал соленый привкус во рту, то ли слез, то ль душевной невыразимой горечи.

Листва массивных деревьев в рясе из лиан все стелилась по обе стороны дороги, жара обжигала кожу, металл кузова разогрелся до опасной температуры, один раз по дороге остановились из-за того, что перегрелся двигатель. Тогда-то Гип бродил возле машины, подпрыгивая на месте, пытаясь так справиться со стрессом неизвестности. Заросли казались живыми, раскосые глаза ракьят чудились повсюду, их смуглая кожа, неслышная поступь босых ног. Бен бродил вокруг джипа, озираясь по разным сторонам. Благодатный край — все росло, никогда не случалось зимы, но водились страшные создания, водились неблагодарные люди. И ни убежища, ни земли обетованной.

Доктор слушал, как водитель ругался с кем-то по рации, видел, как над двигателем поднимался дымок. Бен ненавидел возможных своих убийц, но не за то, что они избавили бы его от мытарств, а за то, что Салли и Нора остались бы без защиты. Хотя какой он защитник… Думать не хотелось, тем более, вскоре с ближайшего аванпоста прикатился джип.

«Верфи Келла» встретили обычной ленивой озлобленной обстановкой, ничто не менялось, ничто не добавлялось, ни один предмет не изменил своего положения: старая недоделанная лодка тихо врастала в песок, с крыши штаба свешивались красные тряпицы, в алых майках разгуливали пираты, среди которых находился и проклятый главарь.

Ваас курил на пороге аванпоста, пространно всматриваясь куда-то вдаль за залив. Мутные его глаза практически не фокусировались, он уже неплохо накачался то ли наркотиками, то ли алкоголем — вечно витавший вокруг него запах табака и перегара не позволял определить точно. Вот и ответ, почему не нервничал по случаю взятия аванпостов. Взяли и взяли, а ему все равно, а ему весело. Впрочем, радостным он тоже не выглядел, судя по беспокойному виду, вообще ломка начиналась, но медленно.

— Прибыл, м***ла, — протянул приветственно главарь. — Она там. Сломаться решила, кажется. И с *** ли? Пора бы к этому привыкнуть, хотя, ***, Ваас, к этому привыкнуть реально? Ты спросил об этом, ***?

Бен не слушал бормотание пирата, который, судя по всему, говорил сам с собой под предлогом того, что доктор собеседник. Кажется, он всегда только с собой и говорил, не требуя реального слушателя. Хватало и тех несчастных, что сидели в клетках.

Доктор был зол, он просто ощущал, как в нем поднимается это невероятное чувство негодования, отчего он бесстрашно подвинул главаря на своем пути, а последний не отреагировал. Бен бросился в штаб, его окутывал полумрак, слепил с яркого солнца, а руки дрожали от неизвестности. Он уже боялся увидеть хладный труп девушки. И тут же мелькали совершенно эгоистические мысли о том, что обвинят его, ведь вечно его винили в том, что он не волшебник.

Девушка лежала в штабе все на том же грязном матрасе, нагая, распластанная, словно раздавленная лягушка. Она тихо скулила, едва уловимо, так, чтобы Ваас не слышал, а он и не желал слушать, он ушел.

Бен никогда не испытывал жалости к раненым пиратам, ни разу не пытался сделать им менее больно, да и вообще воспринимал человеческую жизнь, конечно, как ценность, но зато тело не как то, чему надо причинять как можно меньше страданий, если они неизбежно возникали в процессе лечения. Но Салли… Казалось, что если притронуться к этой хрупкой оболочке, то из нее выскользнет прозрачной птицей душа. Доктор ощущал, как сводит пальцы, а в горле встает ком. Он боялся оказаться беспомощным перед новой садистской придумкой главаря.

Гип начал осмотр, не ведая с чего начать. На бледной коже спины пострадавшей красовались ожоги, мелкие полосы, точно следы раскаленного ножа. Девушка с трудом повернула голову, глаза ее засветились, будто ей не было больно, будто она не страдала. С невыразимой нежностью она смотрела на Бенджамина, отчего ему делалось вдвойне тяжко, отчего он отводил взгляд, глухо и буднично интересуясь: