— Подсыплю всем на «Верфи» снотворного в еду. Может быть, ты в этом мне поможешь? Ты ведь обычно готовишь.

— Хорошо! — с энтузиазмом закивала девушка. И изумрудные ее глаза еще больше засияли отвагой и верой в своего героя. Бен отныне просто не имел права предавать такое доверие.

К вечеру Бен перебрал все медикаменты, измельчив и собрав в один пакет все, что служило так или иначе в качестве снотворного. И как он раньше не додумался! Ведь ему предоставлялись невероятные ресурсы! Воли и веры в себя, видимо, не хватало. Теперь он ради Салли и Норы был готов горы свернуть.

Условились, что в следующий раз, когда он прибывал на «Верфи», они с Норой подсыпали в еду пиратам снотворное. То, что аванпост остался бы без защиты, заговорщиков, разумеется, не волновало. В таком случае удалось бы получить доступ к транспорту, картам и прочим нужным вещам. План казался безупречным. Однако через пару дней стычки с ракьят возобновились и Бену пришлось отбыть вместе с Норой. Хотя Джейсон Броди считался мертвым, но дикари сдаваться не намеревались.

Все зависело отныне только от Салли, у которой под матрасом остался заветный мешочек. Но с момента их последнего разговора доктор верил своей несчастной девочке. Бенджамин верил в нее, в его милую Салли.

Однако он, видимо, забыл, против кого пошел…

***

Ей было больно!

Салли сжимала зубы, но стон, переходивший в бессильный крик, все равно срывался с ее губ. И она не знала, из-за чего: что ей больше страданий приносило. То ли очередной исключительно грубый физический контакт, то ли душевные терзания.

Черный Фрегат не появлялся с тех пор, как ее «принц», ее Бен подал ей фантом надежды, ослепительный, неуловимый. Он позволил поверить, что есть иное будущее, иная судьба, кроме участи «личной вещи». Но вот снова прибыл главарь, снова бездумно кинул на грязное тряпье. И впервые делалось от этого невероятно противно! Все из-за того, что сердце ныне звало только одного человека — Бенджамина! А он снова где-то перевязывал пиратские раны вместе… с Норой.

Прошло несколько дней, заветное двадцать восьмое число приближалось. Салли хранила честно под матрасом снотворное, когда на аванпост нежданно-негаданно прибыл Ваас. Со своей «личной вещью» вообще ни словом не обмолвился, жутко злой, даже разъяренный.

Главаря то ли рассердили чем-то, то ли просто он торопился, вообще не задумываясь о том, что чувствует его личная собственность из человеческой плоти. Конечно, кто же задумывается о чувствах вещей!

И никому, ровным счетом никому не было дела до ее боли и унижения. Да никто вообще не знал о ее существовании, не сожалел, не искал. Никто за ней не приходил.

С каждым резким движением главаря в ее теле, с каждой новой болью, девушка злилась на этот мир, злилась на недотрогу Нору, злилась на Бенджамина с его пресловутой жалостью.

Посмотрела бы эта Нора, что делают с существом, которое она так легко обвиняла в грехах! Посмотрела бы, как лапают до синяков истощенное тело длинные пальцы грубых ручищ, посмотрела бы на укусы, которые заменяли поцелуи. Ощутила бы, как относительно человеческие ласки заменяются чисто механическими движениями, которые навязала гадина-природа. Может, не стала бы перед Беном строить из себя принцессу, может, не стала бы обвинять!

Вновь все эти мысли нашептывал Черный Фрегат, но не передавал сил, не позволял сделаться соблазнительницей, покорной Ваасу. Да нет, прежде всего, сам главарь не давал ни единого шанса, словно намеренно доказывая, что его «личная вещь» — это не человек.

Салли ненавидела заодно Бена. Снова! Посмотрели бы сейчас эти двое «интеллигентов», как нелепо они — мертвый человек и его марионетка — напоминают двух собак, беспородных голодных псин, которые бегали в избытке по острову, перенося бешенство, воя до хрипа в ночи. Ощутила бы эта Нора то же, что эта бесполезная марионетка, которая только сжимала зубы, глядя тупо перед собой в прогнившие доски стены, когда ей снова становилось больно от каждого нового рывка ее палача. Нора… Как же она ненавидела эта имя!

А Ваас… Это был просто Ваас, ее мучитель. Для него она не существовала, по всей видимости, не как человек. Только она сама разучилась считать себя человеком практически, и вот такие «встречи» напоминали об этом.

Живучий пугливый зверек, которого раз за разом выгребают из норы, не обращая внимания на его истошный писк. Каждый раз, когда приходил главарь, Салли ощущала себя кротом, вытащенным на яркий свет. То же отчаяние, тот же испуг. И ни разу не удавалось привыкнуть, спустя столько времени. Страх, как гигантский питон, всегда сжимал кольцами холода.

Ваас иногда прибывал, иногда, вернее часто, пытал. Салли и это научилась считать удачей — истощенное измученное ее тело явно говорило, что в нем нет силы и условий для зарождения новой жизни. Салли знала, что вряд ли пережила бы это зарождение, ведь никто не обещал с ней обращаться лучше. Так ей предоставлялся шанс перекантоваться на этой Земле еще несколько лет. Зачем? Для чего? Многие живут просто по привычке, вот и она тоже. А любовь к Бену оказывалось хрупкой, эфемерной. Пусть прекрасной, но девушке не хватало воли вытерпеть ради нее еще одну ночь с «хозяином», особенно такую.

Руки и ноги холодели, голова кружилась, колени и грудь елозили по матрацу — все лучше, чем по жесткому столу. Главарь не позволял взглянуть на себя. Но нет, ей все-таки повезло, что он один такой был…

Она ныне смертельно испугалась, что в случае раскрытия побега Бена ее сделают общей. И Ваас словно намекал, что так и будет за неповиновение. Может, кто-то донес ему об их с Беном договоре? На какой-то период главарь был даже нежным с ней, по-своему, конечно. Настолько, насколько может быть нежным древний темный хаос в облике человека. И это казалось тоже удачей. Бен? Где он шатался ныне? Почему не спасал ее? Принцы ведь прилетают на пегасах и спасают! И «дракон» не успевает «растерзать» принцессу. Туманное сознание только злилось.

Все стоило называть удачей, чтобы не умереть. А зачем не исчезнуть из этого злого мира, она и сама не знала. Даже сумасшествие удача: она теперь получала удовольствие от убийств, почти что, вторая ее личность, видимо, более выносливая, не думающая о смерти. И не жалеющая себя. Но где же запропастилась эта вторая личность, когда Салли причиняли от неосторожности боль? Вторая личность могла бы что-то придумать, а основная, первая, нулевая, и моль не сумела б обидеть, покорная и сломанная. Может, до второй-то и пытался дозваться главарь? Да ничего он не пытался, просто забыл о ней, раздосадованный какими-то неудачами прошедшего дня.

Пиратов и правда постигли несколько неудач: сначала кто-то спалил пять конопляных полей, потом освободил двоих «доходных» рабов и вообще присоединился к ракьят в борьбе. Звали его, кажется, Джейсон Броди, и он стал для ракьят чем-то вроде символа борьбы под языческим благословением жрицы Цитры. Вроде бы его убили недавно. Этот кто-то чихать хотел на судьбу одной дочери алкоголика, продавшего ее за долги.

И этот кто-то для нее вовсе не существовал. Никакой надежды. Никакой борьбы. Только течение, что порой несет мирно и тихо, а порой бьет о скалы и ранит подводными камнями, закручивая в водоворотах.

Просто подождать… Все когда-нибудь находит завершение. Значит, эта ночь тоже не могла длиться вечно. В этом Салли всегда оказывалась права. Но что толку? Это было невыносимо!

Когда все закончилось, когда марионетку отпустили, девушка сжалась на отвратительно грязном матрасе в один клубок нервов, дрожа всем телом, по которому катились ручейки пота, ненормально остро ощущавшиеся на коже, будто это не влага вовсе, а иголки.

Девушка не выдержала и навзрыд заплакала, хотя такое поведение могло и не понравиться главарю. Но ей уже сделалось все равно. Пусть пристрелит, пусть повесит вниз головой, чтобы отрубиться и не проснуться никогда. Что еще он мог придумать? Чем еще запугать?

Салли закрывала лицо руками, истошно всхлипывая, переходя на крик. Далекий, никем не услышанный.

Она часто плакала, слабая, никому не нужная. Удары судьбы кого-то закаляют, а кого-то ломают, перебивают позвонок за позвонком слабый хребет. Перед Беном, перед ненавистной Норой, она старалась выглядеть равнодушной, напускала на себя безразличие к своей судьбе и судьбам всех других людей. И если второе она не играла, то первое являлось чистой фикцией: он жалела себя, жалела за то, что появилась на этот свет. Жалела и ненавидела.

— Зачем… Зачем я живу, — всхлипывала она, утыкаясь лицом в перегнивший поролон. Они все обитали на свалке. И она, и этот король всего сброда.

Ненормально и самозабвенно жалея себя, она забыла, что рядом с ней, никуда не уходя, так и остался главарь, который внезапно отнял ее руки от лица, сжав по привычке тонкие ее запястья.

Салли похолодела: вот снова начнется, вот снова боль, особенно испугалась, даже перестав всхлипывать, когда Ваас притянул ее к себе, приподнимая, отрывая от матраца. Он глянул на нее несколько удивленно, насколько позволял судить свет закопченной керосинки. Ваас точно только заметил, что перед ним вообще какой-то человек, до этого явно думал о чем-то своем, то ли о делах, то ли находясь в галлюцинациях. Или нет? Или так и планировал? Но вот заметил, что его личная вещь дошла до края и может сломаться, например, покончить с собой. Он, наверное, этого не хотел, ведь выбрасывать годные привычные вещи достаточно глупо. Может, поэтому просто притянул к себе.

Девушка безвольно опустила плечи и голову, но он поднимал ее за подбородок, уже без боли, плавно. И плавно же касался своими тонкими губами ее искусанных губ. Долго целовал, не особо бережно, так что Салли нередко не хватало воздуха, она просто задыхалась, но за такие моменты она все равно как-то сразу прощала большую часть причиненной до этого боли. Нечто, лежащее за сознанием, прощало. И она сама обнимала мучителя, не желая, чтобы он уходил, не теперь, прижималась к нему, словно искала защиты. От него же самого? Может, потому, что в такие моменты, он воспринимал ее хотя бы как человека, может, потому, что единственный не игнорировал ее существование. Никакой боли. Никакой опасности.