Когда я не болтался в город, мы смотрели какие-то фильмы, потом часами их обсуждали, она заставляла меня рассказывать о жизни в Москве, о моих друзьях, выпытывая все подробности. Я возил ее на тренировки и иногда ждал, наблюдая, как она занимается. Она казалась совершенством. Ни одного изъяна. Я готов был смотреть на нее вечно, и знал, что мне никогда не наскучит.

Но в девятнадцать лет просто смотреть неинтересно, недостаточно. Я хотел ее, хотел физически, еще с прошлого лета, но если тогда мой разум меня останавливал, то теперь я чувствовал, что Маша тоже испытывает ко мне не сестринскую привязанность, а нечто более интимное. Когда мы ехали на мотоцикле я, сжимая зубы, страдал от болезненного возбуждения, чувствуя, как ее грудь прижимается ко мне сзади, а острые коленки касаются моих бедер. Я сопротивлялся зову своего тела, справляя сексуальную нужду с другими девушками. Остатки здравого смысла постоянно твердили мне, что Маша совсем девчонка и с ней нельзя, как с другими. Просто взять и перешагнуть.

Она обижалась, если я не брал ее вечером в город, потому что догадывалась, зачем я туда еду. И потом полдня могла не разговаривать со мной, но всегда приходила первая, прекрасно зная, где меня можно найти. У нее всегда было особенное чутье. Маша часами сидела около меня в гараже, пока я ковырялся с мотоциклом. Только теперь она кукол не раскладывала, а на меня смотрела… У И от его настойчивого взгляда из рук все валилось, а Маша поднимала. Мы ругались часто, из-за всякой ерунды. Вспыхивали оба на пустом месте, наговаривали кучу глупостей, потом остывали, мирились.

Однажды мы здорово повздорили из-за того, что я в грязных ботинках прошел по гостиной, которую она только что прибрала. На Машину сторону встал Тема, который всегда был за нее горой. Они и внешне походили друг на друга, как брат с сестрой. Меня жутко, до остервенения бесило, что с ним у Маши тоже дружеские отношения. Особенно раздражало, как они оба хихикали над дебильными комедийными передачами для идиотов, которые я не мог смотреть, на дух не переваривал. Вот я и вспылил. Всем влетело. Маша швырнула в меня тряпкой, обозвав придурком. Я хлопнул дверью и уехал в город. Завалился с парнями в какой-то кабак, выпил. Много выпил. На девок не смотрел, не интересовали они меня в этот вечер. Я о другой думал, той, что дома осталась, злая, как черт. Вернувшись в сумерках, я пошел не к себе, а в летний домик в саду. Не хватало еще в таком состоянии на глаза родителям попасться. Не мальчик уже, конечно, чтобы прятаться, но порцию нотаций как-то слушать не хотелось.

Маша, как всегда, нашла. От нее не спрячешься, везде отыщет. Мы снова разругались, потом она расплакалась, а я успокаивать начал. Не знаю, как получилось, что мы в постели оказались. Это само собой произошло, естественно и непринужденно. Я обнимал ее, она меня. Слезы стирал с ее щек пальцами, шептал что-то. Потом ее дрожащие губы к моим прижались, и все…. Я не думал больше. Мы целовались долго, исступлённо, страстно. Она была неумелой, робкой, но отзывчивой, чувственной, сводящей с ума. Ее тело под моими пальцами было отзывчивым, гибким, а она сама просто невероятной. Я забыл, что ей шестнадцать, я не думал о последствиях. Я даже не предохранялся. Все случилось так стремительно, в порыве. Меня трясло от желания, остановиться было невозможно, и Маша не пыталась меня остановить. Я все-таки дал ей шанс уйти, но она им не воспользовалась.

– Джульетта, ты понимаешь, что мне мало просто целовать и трогать тебя? – спросил я, отрываясь от влажных припухших губ, глядя в раскрасневшееся лицо. Она кивнула, сияющие васильковые глаза доверчиво смотрели на меня.

– Ты не пожалеешь? – тихо задал еще один вопрос, снимая с нее футболку, прижимаясь губами к юной округлой невинной груди. Ее пальцы в моих волосах, ее губы шепчут мое имя и слова согласия.

Возвращаясь мысленно в тот день, я понимаю, что у нас не было выбора. Мы бы все равно это сделали. Не в эту ночь, так в другую. Нас слишком тянуло друг другу, преодолеть эту потребность, желание было невозможно. И мы сдались, поддавшись инстинктам и, признаться, это было самое сладкое грехопадение в моей жизни, самое чувственное и волнующее. Потерял голову, забыл про осторожность и ответственность. Я затащил школьницу в мир взрослых игр, не предупредив, что я могу ей обещать только один месяц, который остался до конца лета.

Мы разными глазами смотрели на наши отношения. Я просто удовлетворял свое желание, которое уже давно не давало покоя, наслаждался юным телом, пробуждающимся от моих прикосновений и поцелуев, распускающимся, как весенний бутон, сорванный слишком рано. В ее романтичном видении наш роман должен был длиться вечно и закончиться свадебными колоколами, я же точно знал, что ничего подобного не будет. Что я вернусь в сентябре в Москву, к своей прежней жизни, а Маша останется здесь. Но я ей не говорил ничего подобного. Мы, вообще, мало говорили с того момента, как начали спать друг с другом. Страх быть обнаруженными только подстегивал наши чувства, придавая им остроту. Мы находили десятки мест, чтобы уединяться и отдаться своим желаниям.

И, конечно, долго подобное безумство длиться не могло. Нас застукали. Мама и Артем. Не знаю, что им понадобилось в домике. Их, вообще, не должно было быть дома. И не было, когда мы с Машей решили уединится в нашем потайном месте. А потом уснули, уставшие и счастливые, не додумавшись одеться. Если бы на нас была одежда, мы могли бы придумать тысячу причин того, почему оказались в одной кровати посреди дня. Но объяснить, почему мы голые спим, прижавшись друг к другу, было сложно, да я и не пытался. Вечером, когда пришел отец, нас ждала долгая воспитательная беседа за закрытыми дверями. Мама тоже присутствовала, и она как-то сразу заняла позицию Маши, и даже села рядом с ней, по-матерински обнимала. Все презрение и негодование лилось на меня. Я выслушал о себе много нового. Отец пригрозил, что если я не остановлюсь, то он заявит в полицию, а Машу социальные службы изымут из семьи и отправят в интернат. Мы с отцом наговорили друг другу много лишнего. Разговор происходил на эмоциях, мы кричали. Никогда не видел отца в таком гневе. Маша плакала от стыда, закрывая ладонями лицо, только усугубляя мое положение. Я злился и на нее тоже за эти слезы. Меня выставили чуть ли не насильником, а она даже слова в мою защиту не сказала. Позже у меня состоялся отдельный и очень эмоциональный разговор с матерью. Она ни в чем меня не обвиняла, но, когда закончила, я чувствовал себя таким мудаком, что хотелось в собственное отражение плюнуть.

Я уехал в этот же день, на скорую руку собрав вещи. И это был последний раз, когда я видел родителей.

Теперь, спустя годы, оставшись один на один с совестью в замкнутых стенах клиники, где проходило мое медленное восстановление, я понимал истинные причины своего долгого молчания. Ни ревность, не обида, и даже не злость. Это был стыд. И только моя гордыня до последнего момента находила ему другие названия, ища оправдания, прячась за пошлостью. Наверное, я заслужил презрение родителей, как и все-то, что происходит со мной сейчас. И даже то, что случится со мной дальше. Весь этот кошмар, в который превратится моя жизнь, я запустил сам, своими руками, и это случилось именно тогда, шесть лет назад….

Пройдет еще немного времени, прежде, чем я осознаю, что моя ошибка заключалась не в том, что я прикоснулся к ней, поддался соблазну тем сумасшедшим летом, а в том, что оставил ее – девочку, которой суждено было стать или моим счастьем, или погибелью. Выбор всегда за нами.

Всегда. Никакой фатум ни за что не отвечает. Только мы.

Глава 13

Москва. Полгода спустя.

Дмитрий

– Дмитрий Евгеньевич, подождите секунду, – я уже выходил из зала суда, просматривая решение, которое только что получил. Мой клиент не присутствовал на заключительном слушании, он отдыхал на Бали с очередной любовницей, будучи уверенным, что беспроигрышный адвокат Солнцев сделает свое дело, четко и без проволочек. Я и сделал, но осадочек остался премерзкий. Как сказала бы Маша, «дерьмовое ощущение».

– Да, Полина Александровна, – оборачиваюсь я, быстро убирая документы в кожаную папку. Мы стоим в коридоре здания суда, стараясь не мешать снующим туда-сюда людям. Очередное совместное дело, но обсуждать его я не хочу ни с кем, даже с Полей. Она смотрит на меня с понимающим, но тревожным выражением глаз.

– Поздравляю. Очередная победа, – говорит она, разглаживая невидимые складки на юбке. После нашего не самого красивого разрыва, мы ощущаем некоторую неловкость при общении. – Все нормально? – спрашивает Полина, заметив, что я не отвечаю на ее улыбку, продолжая напряженно хмурить лоб. – Выглядишь уставшим.

– Нормально, Полин. Не всегда попадаются клиенты, с которыми приятно работать, особенно в моей сфере, – лаконично и сухо отзываюсь я.

– Пойдем, пообедаем? Мне нужно кое-что спросить. Здесь нельзя. Кругом уши, – она выразительно оглядывается по сторонам, я едва заметно киваю. Раньше мы постоянно обедали вместе, обсуждая сложные моменты в работе. Хотя по большому счету делать этого не имели права. Разглашение личной информации, все-таки. Хотя, если дело уже выиграно и закрыто, почему бы не обсудить некоторые детали. Мой настрой кардинально меняется, делая разворот на сто восемьдесят градусов, и я внезапно ощущаю острую потребность поговорить с кем-то. Маша не поймет, она далека от той специфики, с которой приходится работать.

Не сговариваясь, идем с Полиной в кафе, в котором часто обедали раньше. Сейчас я предпочитаю ездить домой, если Маша не учится, или заказываю еду в офис, чтобы не тратить время.

– Как живешь? – интересуюсь я, продиктовав заказ официанту. Полина вполне искренне улыбается, передёргивает плечами.

– Отлично, Дим. Как видишь, жизнь без Солнцева есть, – добавляет с сарказмом. – Встречаюсь кое с кем, но пока отношения на стадии общения.