Уже на пороге, прощаясь, Елизавета тихо шепнула мне:

– Сходи с ней, Дима. Не пускай ее одну.

– Разумеется. Вам и просить не нужно было.

Мама Маши уходит, а мы с ней остаемся одни в мгновенно накалившейся обстановке. Как насупившийся ежик, Маша с воинственным оскорбленным видом сидит в кресле, обняв себя за плечи и подогнув ноги.

– Еще и маме нажаловался. – с презрительным фырканьем бросает мне Маша. Я подхожу к креслу и сажусь перед ней на корточки. Ладони кладу на колени своей жены.

– Посмотри на меня, Маш, – мягко говорю я. Она еще больше хмурится, но не пытается меня оттолкнуть. – Пожалуйста. Я был не прав, накричав на тебя. Я извинился. Теперь посмотри на меня, я должен видеть твои глаза, когда скажу тебе кое-что важное.

– То, что я дура ты мне объяснил доходчиво, – шипит она, но поворачивает голову ко мне и смотрит в глаза. Меня не обманешь, я вижу скрывающуюся на дне синих глазах боль и страх, и растерянность. Она маленькая напуганная девочка, а я тот, кто всегда должен стоять рядом и защищать ее, даже от самой себя.

– Ты не дура, Маш, – качая я головой, нежно переплетая пальцы наших рук. – Ты моя жена, моя любимая сумасбродная жена. Ты превратила мою жизнь в американские горки, но я могу сказать с уверенностью, что ты лучшее – что подарила мне судьба. Это правда, Маш. Я люблю тебя любую. И тебе не нужно ничего мне доказывать.

– А как же открывать заново, иначе ты потеряешь интерес? Твои слова? Или я опять все придумала, – в ее голосе звучит горечь, и я с внутренним содроганием понимаю, что долгие месяцы Маша накручивала себя, вспоминая тот наш разговор. Все это время пытаясь быть достойной, удивительной, непредсказуемой. Она и бизнес-план этот придумала, чтобы меня поразить. Маленькая… Если бы я знал!

– Мои, Маш, но с того момента, как я сказал, что люблю тебя, они потеряли смысл, – произношу я, касаясь ладонью ее щеки. – Ты – самая невероятная женщина, и тебе ничего не нужно делать, чтобы я каждый день осознавал, как сильно мне повезло.

– Ты адвокат, – всхлипывает Маша, закусив губу. – А вы врать умеете. Красиво и виртуозно.

– Я никогда не врал тебе, – искренне говорю я, – И никогда не буду. Я хочу, чтобы ты знала, как много места занимаешь в моей жизни, в моем сердце. Я многих терял, Маш. Мою мать, отца, сестру. Это больно. Чертовски больно. Я чуть с ума не сошел. Я жить не хотел, но все вокруг говорили: крепись, будь сильным. И я был. Никого не осталось. Пустые стены. Одинокие ночи, женщина, которая была больше другом, чем любовницей. Серые дни. До конца жизни. Я все знал про свою жизнь на десятилетия вперед. А потом появилась ты. Ураган, цунами, ты снесла меня и опрокинула. Я в себя прийти не мог, я смеялся ночами над своим безумным наваждением. Я жить начал. Я, как в кино бывает, цвета и краски рассмотрел. Светло так стало, по-настоящему, словно меня из мешка вытащили. И я дышать начал полной грудью. Вот, что ты со мной сделала. Все, что я мог пожелать, я в тебе обрел. И если ты любишь меня, ты больше не будешь рисковать собой, Маш. Ты не будешь пугать меня до чертиков. Слышишь?

Я зарываюсь обеими ладонями в белоснежные локоны, пропуская шелковистые пряди между пальцами. Приподнимаясь, прижимаюсь губами к ее виску, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце. Она плачет, я вижу мокрые дорожки слез на ее щеках, которые я собираю губами.

– Прости меня, Дим. Пожалуйста, прости, – шепчет она. Я крепко обнимаю ее, привлекая к себе.

– За, что маленькая? Ты преподнесла мне подарок, о котором я даже не мечтал. Давай сохраним его, ладно? – я кладу ладонь на ее живот.

– Я все сделаю. Ко всем врачам схожу. Клянусь, – щебечет Маша, накрывая мою ладонь своими прохладными пальчиками, – Я такая глупая. А ты самый лучший и самый умный.

– Почаще напоминай себе об этом, – улыбаюсь я.

Глава 14

Марк

Ее звали Моник Лоран. Наверное, ее имя – это единственное, что я знал о ней. Все остальное оказалось ложью. Призрачной, туманной, выдуманной со вкусом, красивой тайной. Она любила истории: о себе, обо мне, о будущем и прошлом. Сочиняла сходу. Я так не умею. Она появилась, чтобы подарить мне надежду, а потом забрать ее.

Я не запрограммирован на счастье. Мой удел быть за кадром. Тем, кто стоит на заднем плане. Моник Лоран пришла в мою жизнь, чтобы напомнить об этом.

Она родилась в Руане, во Франции, в обеспеченной семье, и рано потеряла родителей, попав на воспитание к сводному брату отца, тоже какому-то богатому отморозку, который приставал к ней в сексуальном плане, что и стало причиной ее бегства в Лос-Анджелес. Она сказала, что искала забвения.

Я поверил. Потому что сам был таким.

В городе Ангелов так легко отвлечься, затеряться среди толпы таких же безликих. Поэтому я и уехал из Рима, выбрал для восстановления клинику в Калифорнии. Вегас тянул меня к себе. И я всегда буду возвращаться сюда, где бы ни был мой дом.

Моник тоже попала под очарование Лас-Вегаса. Ауры легкости, раскрепощенности, абсолютной свободы. Мне нужно было пройти мимо. Не заметить ее. Но снова вмешался космос, и наши темные материи притянулись друг другу. Словно одна пустота могла перекрыть другую… Наивные.

Мы встретились во время прогулки во дворе клиники, где я проходил мучительные этапы восстановления. Почти полгода…. Вечность. Я был разбит, обозлен, обижен невниманием вчерашних друзей и одинок. Я нуждался в людях, но так их ненавидел, что боялся получить в ответ нечто подобное.

Несколько раз… На самом деле не меньше десяти мы виделись в небольшом больничном парке. Я на костылях, она на ходунках. Она всегда сидела на лавочке, а ходунки стояли рядом.

Почему я обратил на нее внимание? Потому что мне было скучно. Потому что медсестры меня не привлекали из-за их предпенсионного возраста, потому что мне становилось лучше, разбитое тело срасталось и хотело удовольствия. Потому что она была хорошенькая, не от мира всего и странная. Я не хотел обычную. Экстрим, но в эмоциональном плане.

– Меня зовут Моник Лоран, и я из Руана. А ты из России? – спросила она на английском, когда я в очередной раз прыгал на своих костылях мимо, пытаясь краем глаза заглянуть в ее блокнот, в котором она все время что-то рисовала.

– Да, – кивнул я. – Меня зовут Марк. Как ты узнала, что я русский?

– Доктор сказал, – улыбнулась Моник, протягивая мне блокнот. У нее было удивительное лицо. Темные ресницы, брови, очень белая кожа и черные короткие волосы, карие глаза и пухлые губы. Она напомнила мне Вайнону Райдер. Да, сходство было невероятное. Не то, чтобы я очень любил эту актрису или считал ее очень привлекательной, просто в ней сквозила толика безумной энергии, которая мне импонировала в тот момент.

– Ты спрашивала у доктора обо мне? – поинтересовался я, обратив внимание на ее пальцы. Кольца не было. Я открыл блокнот, в котором на каждой странице были нарисованы лица людей, выполненный карандашом. Очень точно. Я узнал многих пациентов и врачей. Себя. Меня было много. Я ей явно понравился.

– Да, спрашивала. Ты – единственный молодой сексуальный парень на всю клинику. Так уж вышло, что взглянуть больше не на кого, – ее улыбка стала ослепительной, несмотря на легкую кривизну зубов. Я просто замер, очарованный этой девушкой.

– Отлично рисуешь, – похвалил я, возвращая блокнот. – Спасибо за комплимент. Я могу его вернуть тебе. Я тоже давно поглядываю, но в таком виде – киваю на свои костыли. – не до флирта с красивой девушкой. А что с тобой случилось?

Моник сморщила носик, переводя взгляд на свой блокнот, открывая на чистом листе и что-то черкая там.

– Авария, – ответила она. – Неудачно вышло. Я немного выпила. – она вскидывает голову, глядя на меня своими большими почти черными глазами. – Но я не алкоголичка. Я посещаю психолога, это обязательная процедура, чтобы полиция не начала дело. Мои права отняли. И я тоже не в том состоянии, чтобы танцевать с парнями в клубах.

– Не хочешь спросить, что со мной случилось? – интересуюсь я ее, решив не развивать тему, которая ей была явно неприятна.

– Йоу, парень, ты каскадер, – она смеется заразительно и легко. – Вся больница обсуждает твои татуировки, Джимми Броуди, и твой член.

Поперхнувшись, я прочищаю горло.

– Что, прости?

– Ну, его член тоже обсуждают. Но вживую видели-то только твой, – Моник совершенно не смущена темой беседы. В ней есть что-то от Мейна.

– Ты хочешь об этом поговорить? – иронично интересуюсь я.

– Я бы предпочла увидеть, чтобы убедится, что слухи не врут.

– Ты сейчас шутишь? – уточнил я на всякий случай.

– Нет, но я не стану делать этого сейчас.

– И почему же?

Лицо Моник стало серьезным.

– Я девственница. И первый секс у меня будет только с мужем.

Я снова потерял дар речи.

– Но мы говорили не о сексе. Или я что-то не понял?

– Я соглашусь посмотреть на то, что все обсуждают только, если ты на мне женишься. Но этого не случится, поэтому предлагаю стать добрыми друзьями и скрасить печальные дни в клинике.

– С тобой мне скучно точно не будет. Я весь в предвкушении. Даже про костыли забыл, – улыбаюсь я. Моник светлеет, ее лицо розовеет от удовольствия.

– Есть предложения, как нам отметить начало великой дружбы?

– Как насчет кино?

– У меня нет ноутбука, – она пожала плечами. Я самодовольно ухмыльнулся.

– Значит, будем смотреть у меня.

Но как выяснилось, Моник совершенно не могла долго сосредотачивать внимание на чем-то одном. Первые полчаса она смотрела, потом начинала ерзать, болтать, шататься на ходунках по комнате и лазать по моим вещам. Удивительно. Но меня это не раздражало. Напротив, ее нервная энергия и привлекла меня. Хаос – вот, что она внесла в мою размеренную больничным распорядком жизнь. Глоток свежего воздуха в тюрьме.

Мы стали встречаться каждый день, говорили часами, а если расходились по своим палатам, то все свободное время переписывались. Я не пытался к ней приставать, хотя находил ее привлекательной и сексуальной. Моник, как истинная француженка была миниатюрной, едва доходила до середины моей груди. Стройная, изящная, красивая. Она любила красные платья, которых у нее было бесконечное множество. Мы часто находились вдвоем, могли позволить себе небольшой роман, но ее слова о девственности и замужестве меня почему-то тормозили. Я не поверил ей, но подсознание штука сложная и живет по своим законам.