– Ты – золотая жила, Марк, – произносил он в такие моменты. – Через несколько месяцев все женщины мира будут мечтать о том, чтобы слизать пот с твоего пресса.

Я только качал головой в ответ на подобные замечания. Наверное, мне должна льстить высокая оценка самого Роберта Мейна, но на самом деле я ощущал полное равнодушие. Мне было плевать, что в итоге у нас получится. Я согласился на эту авантюру из уважения к Мейну, и, если уж до конца быть честным, устав от его е-мейлов с обновленными версиями сценария. Иногда человеку проще дать то, что он хочет, чем убедить его оставить тебя в покое.

Как ни странно, но Каперски разделял мнение Роберта по поводу грядущего успеха фильма. Мы не раз спорили с ним по этому поводу.

– Ты просто не видел себя со стороны. Роль создана для тебя, – заверял меня Джош во время коротких перерывов на кофе и сигарету.

– То есть роль тупого гонщика, который все время бухает, жрет наркоту и трахает все, что шевелится, по-твоему, создана для меня? Мне должно это льстить, Джош? – с иронией спрашиваю я.

– Ты неправильно расставляешь акцепты. Твой герой – Майкл, он ищет себя, он свободен от чужого мнения и обладает невероятной харизмой. – рассуждал Каперски с умным видом знатока-киномана. – Он романтик в глубине души, которого не понимают окружающие, и поэтому его поведение – своеобразный вызов обществу.

Я закатываю глаза, поднося к губам сигарету.

– Я так глубоко не копал. Как ты можешь видеть то, чего я не замечаю, и, следовательно, не могу сыграть? Так?

– Не так. Тебе и не нужно ничего играть. Это ты и есть. Мейн видит тебя таким. Даже имя подобрал похожее. Абсолютное слияние. Я думаю, старый козел немного влюблен в тебя.

– Фу, Джош, – с отвращением морщусь я. – Всем известно, что дом Роберта до отказа заполнен самыми дорогими шлюхами Голливуда.

– Это ничего не значит. Как человек творческий, он может обрести музу в человеке любого пола, – возразил Джош. – Поверь мне, девушки будут с ума сходить по Майклу, как только картина выйдет в прокат. Ты должен быть готов к тому, что твоя жизнь резко изменится. Слава и успех – это самый тяжелый вид наркотика, а ты очень поддаешься зависимостям. Будь острожен, Марк.

– Ты снова за свое? – раздраженно спрашиваю я. – Мое поведение в последнее время настолько идеально, что я вижу нимб над головой в отражении зеркала в ванной, когда бреюсь утром.

– Как твои дела с Моник? – меняет тему Каперски. Я отвожу взгляд, пожимая плечами.

– Она снова пропала. Уже неделю нет, – отвечаю я глухим голосом. – Я даже в полицию не обращался. Сама появится.

– Что-то случилось? – с тревогой спрашивает Джош, обеспокоено глядя на меня. – Она же не могла уйти просто так. Ты говорил, что ваши отношения стали лучше.

– Лучше – это имелось в виду, что мы перестали ругаться и спорить каждый день по всякой ерунде. Но, если серьезно, то я сказал ей, что хочу развестись. Она несколько месяцев была адекватной и трезвой. Снова начала рисовать, записалась на танцы живота. Мне казалось, что это тот самый момент, когда я могу ей сказать, что не вижу будущего для нашего брака.

– Ты снова облажался, парень, – вздохнув, качает головой Джош. – Если женщина записывается на танцы живота, значит она собирается привлечь внимание своего мужа. Она старалась ради тебя, а ты ей про развод.

– Я не могу с ней жить, Джош, – устало выдыхаю я. – Мне очень жаль, что я так поступаю, но это сильнее меня. У нас мог быть шанс в самом начале, пока Моник не начала исчезать. Это же ненормально. Я даже не знаю, где и с кем она бывает в дни, пока я, как дурак, ищу ее повсюду.

– Я понимаю тебя, Марк, – участливым тоном произносит Джош. – Поверь, я не собираюсь осуждать твое решение. Развод всегда причиняет кому-то боль. Это неприятно и обидно, если одна из сторон хочет сохранить отношения. Но ты честен с ней, вот что главное. Ты обращался в полицию?

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Там все сложно. Я не говорил тебе. Но Моник живет по поддельным документам. Она была замужем. Муж и сын погибли, она подсела на наркотики, во что-то вляпалась. Решила начать жизнь с нуля, и начала с имени.

Джош какое-то время изумленно смотрит на меня, задумчиво отстукивая пальцами дробь по поверхности стола. От вибрации звенит железная маленькая ложка в кружке, раздражая слух.

– Ты уверен, что это правда? Проверял информацию?

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Зачем?

– Ну, а как ее звали до смены имени, ты спрашивал?

Пожимаю плечами. Каперски изумленно смотрит на меня, не скрывая своего раздражения.

– Почему ты не проверил ее слова, Марк? Ты не думаешь, что девушка больна? Что ты, вообще, о ней знаешь?

Разумные вопросы, которые задает мне Джош, рождают во мне волну паники. И я понимаю, что действительно должен был что-то предпринять. А не пустить ситуацию на самотек. Быстро и лаконично рассказываю другу все, что мне известно о Моник. Оказалось, совсем немного. Да, полный ноль, если честно.

– Послушай, Марк, – наклонившись вперед, тихо говорит мне Каперски. – У меня есть человек в органах, с доступом в разные информационные базы. Я обращусь к нему, и мы вместе приедем к тебе домой. Он посмотрит ее личные вещи, и, может быть, найдет то, что ты не видишь. А потом будем думать дальше.

– Хорошо… Да. Я тебя понял, – растерянно киваю я.

Мейн орет в громкоговоритель, что перерыв окончен и требует меня на площадку. Я возвращаюсь в кадр с тяжелым предчувствием скорой катастрофы. Мое состояние улавливает камера, и Роберт, матерясь на чем свет стоит, прогоняет меня домой, заявив, что не засчитает этот день и еще влепит мне штраф за сорванные сроки. Ублюдок. Теперь я начинаю понимать, почему прославленного режиссера так терпеть не могут актеры, которым довелось работать с этим самодуром.

Возвращаясь домой, я стараюсь не думать о Моник, хотя получается плохо. Я ничего не знаю о женщине, с которой прожил вместе полтора года. Сирота, художница, вдова.... Это все. Она никогда не говорила о себе. Больше о других людях. Придумывала истории о случайных прохожих: счастливые семьи, неверные жены, капризные дети, влюбленные старики, страшные сказки, придумывала и сама радовалась. И плакала иногда, и смеялась. Странная. Но все мое окружение, актеры, сценаристы, режиссеры, модели, поэты и композиторы…. Кто из них не странный? Я давно уже перестал каждого человека ограничивать какими-то рамками.

И мне нравилась в Моник эта ее непохожесть на других.

До того, как она начала исчезать, словно ее не было никогда.

Приняв горячий душ, я ложусь в постель голодный, потому что нет сил греть купленный еще вчера в ресторане ужин. По привычке, ни на что не надеясь захожу в чат, в котором окошечко пользователя Маша123456 выделено серым. Неактивна. Она не заходила сюда несколько месяцев. Не читала моих писем, не отвечала на звонки. Я перестал ей писать сразу же, как вышел из запоя. Черт, звучит дико. Иногда не могу поверить, что все это происходит со мной. Вспоминая свое детство и юность, я не в силах понять, как оказался здесь, что я делаю, куда иду. Возможно, мне никогда не узнать ответов на свои бесчисленные вопросы, бесконечные попытки найти свой путь, обрести мифическую свободу. От кого теперь я убегаю?

Что со мной не так? Люди вокруг меня страдают, даже если я люблю их и желаю видеть счастливыми.

Какое-то время смотрю пустым остекленевшим взглядом на неактивный аккаунт Маши, и швыряю телефон в стену, яростное рычание срывает с губ. Это то, что я начал чувствовать недавно. Гнев.

Третий телефон за месяц. Почему она так жестока? Почему, черт возьми?

Я ненавижу ее, потому что не могу не думать о ней.

Все стало только хуже. Я коснулся ее, вдохнул и отравился. Нет никакого выхода для меня, только взять ее, украсть и спрятать от всего мира. Но я не осмелюсь. Не настолько безумен.

И женат, черт побери.

Не помню, как я вырубаюсь. Не замечаю сколько проходит времени. Я давно не вижу сновидений. Усталость просто сваливает меня с ног, и я выключаюсь на несколько часов, давая мозгу небольшую передышку. Меня будит грохот внизу. Открывая глаза, я не сразу понимаю, что происходит. И пока ищу брюки, до меня доходит, что это кто-то барабанит в дверь.

Матерясь под нос, я спускаюсь со второго этажа вниз и открываю замок.

– Привет. Что с телефоном? – сухо спрашивает Каперски, проходя мимо меня в дом. Вслед за ним следует невысокий мужчина с цепким тяжелым взглядом неопределенного возраста в синей рубашке, галстуке и джинсах. Странный комплект, но я не знаток моды. Могу чего-то не понимать.

– Это Билл, – представляет Джош своего спутника. – Билл Райт. Он посмотрит комнату Моник. Ты не против?

Я обречённо вздыхаю, разводя руками.

– Раз уж вы здесь….

Отдых накрылся медным тазом. Мне стыдно за эти мысли. Я же должен быть благодарен Джошу за то, что он хочет помочь мне разобраться с исчезновением Моник. Пока Билл занимается своим делом, мы с Каперски отправляемся на кухню, где мне приходится делить свой ужин на двоих. Джош принес пиво, и, в принципе, я даже рад, что он здесь. Мы говорим о его семье и детях, о работе, о фильме, о мерзком характере Мейна. Ни слова о Моник.

Билл заходит к нам где-то через полтора-два часа все с тем же непроницаемым выражением лица и маленьким целлофановым пакетиком, в котором лежат некоторые вещи Моник.

– Я возьму? – спрашивает Билл Райт, заметив мой хмурый вопросительный взгляд.

– Да. Вы нашли что-нибудь?

– Я сообщу вам о своих выводах через пару дней, – сухо отвечает Билл. Переводит взгляд на Джоша, едва заметно кивая ему. – Я поехал. Что-то прояснится, наберу.

– Да, хорошо. Спасибо, Билл, – благодарит приятеля Каперски.

– Не за что, Джош.

– Откуда ты его знаешь? – спрашиваю я, когда мрачный тип уходит. Каперски пожимает плечами, наливая пиво в стакан. А я все время пью из бутылки или из банки.