– Уже и не помню. Наши жены давно дружат. Неважно, в общем. Так что с телефоном?

– Разбил, – прикуривая сигарету отвечаю я. – Неважно, в общем. – передразниваю я с улыбкой.

– Третий телефон. Проблемы с нервами?

–Ты считаешь?

– Я беспокоюсь. До сих пор пишешь своей возлюбленной из Москвы?

– Нет. Но звучит так, словно я романтический герой.

– Если ты себя так видишь, – с иронией пожимает плечами Каперски. – Значит, не пишешь?

– Нет.

– А она?

– Ты пришел поговорить о моих женщинах? – скептически интересуюсь я.

– Я пришел, чтобы ты тут не спятил от одиночества.

– Это невозможно. Я люблю одиночество.

– Тогда зачем бить телефоны, которые молчат?

Я моргаю, отводя глаза. Джош всегда знает, что сказать и как выстрелить в нужный момент. Мы действительно с ним похожи. И я нуждаюсь в настоящем друге очень давно.

– Спасибо, что помогаешь мне, – искренно отвечаю я.

Печальный опыт научил меня тому, что некоторые вещи нужно делать сегодня, иначе завтра может не наступить, или завтра может не быть тех людей, которым ты хотел сказать нечто важное. Я слишком долго опаздывал. Я пропустил свою долбанную жизнь, потратив годы на поиски свободы.

– Мне не сложно, – отвечает Джош, отодвигая в сторону пустой стакан. – Пора домой. Жена ждет, мы договаривались с ней поужинать в Марио.

– Круто, – без энтузиазма киваю я. – Передавай ей привет.

– Все будет нормально, парень, – Каперски по-дружески хлопает меня по плечу и направляется к выходу. – Не вставай. Я закрою дверь.

– До завтра. Отлично отдохнуть.

– Выспись, Марк.

Я слышу, как хлопает входная дверь, обвожу свою большую просторную кухню с современной дорогой техникой, оформленную в серебристо-белых тонах. Кристальная белоснежная плитка на полу, на которой я стою босыми ступнями, кажется ледяной, и все вокруг – тоже, холодным и пустым, девственно-чистым.

Я выстроил себе идеальный дом, наивно полагая, что он как-то сможет изменить мою жизнь к лучшему. Не вещи и не деньги меняют людей, а поступки и действия. Я смотрю на пустой стакан, который оставил Джош и думаю о том, как не сойти с ума, не свихнуться и продержаться еще немного.

Я возвращаюсь в постель и снова засыпаю, но уже не так быстро, как в первый раз. Посреди ночи меня снова будит шум, но это не стук в дверь. Где-то ближе. Совсем рядом. Протягивая руку, включаю ночник, и вздрагиваю от неожиданности…. И облегчения.

На полу, возле кровати, лежит Моник. Даже не лежит, а валяется, потому что шум, который я услышал, это был грохот падающего тела. Вскочив с постели, я подхожу к Моник. Перевернув ее на спину, проверяю пульс, отвожу волосы с лица, пытаясь заглянуть в глаза, смотрю ее вены. Похоже, всего лишь пьяная. Никаких новых проколов на сгибах нет. Да и разит от нее, как от мужика, который неделю не просыхал. Поднимаю девушку на руки и тащу в ванную, чтобы привести в порядок и смыть вонь. Никогда не думал, что докачусь до подобного.

После укладываю ее в постель, а сам ухожу в другую комнату. И не могу уснуть. Самое странное то, что мне даже не интересно, где она была, с кем или под кем. Все потеряло смысл. Мне больше ее не жаль. Я устал от Моник. От ее проблем и срывов.

Я встаю за час до выхода из дома, и все это время курю и пью крепкий кофе, ни о чем не думая. Моник все еще спит наверху, и, наверное, тоже ни о чем не думает. Хоть что-то общее между нами.


Проходит еще несколько дней. Моник молчит, я ни о чем не спрашиваю. Мы ведем себя так, словно она никуда не исчезала. Хожу на работу с утра, она на пробежку и на пляж с мольбертами. Билл Райт не звонит, чтобы сообщить результаты своего расследования, да и я забываю о нем. Какой смысл сейчас?

Через неделю я возвращаюсь со съемок раньше. Моник готовит ужин в фартуке с котятами. Она выглядит мило и по-домашнему. Пахнет блинами или оладьями. Я заглядываю через ее плечо. Все-таки оладьи.

– Ты рано, – улыбается она. Я беру одну готовую оладью с тарелки и откусываю.

– Вкусно, – хвалю я с довольным видом. – Съемки заканчиваются, осталось три эпизода. Вот, кстати, мы с тобой говорили… – кладу на стол папку с документами. – Почитай и подпиши. Я положил тебе крупную сумму на счет. Сможешь купить квартиру или дом, и еще останется. Это все, что я у меня есть, если честно.

Ее лицо застывает, она смотрит на меня без единой эмоции на лице. Белая маска. Огромные черные глаза, в которых можно утонуть.

– Моник, извини…Ты старалась, но я не могу. Прости, – мягко касаюсь ее плеча. Она не шевелится. – Я знаю, как тебе нравится этот дом, но я строил его для себя, для моей семьи. Понимаешь, еще до тебя. Я не хочу его делить, потому просто возьми деньги.

– Ты думаешь, мне нужны твои деньги? – металлическим голосом спрашивает Моник. Она медленно опускает ресницы, вытирает руки и снимает фартук. – Я уйду завтра. Хорошо?

– Конечно, – отвечаю я, с тревогой наблюдая за ее механическими движениями. Словно заводная кукла.

– Спасибо, – еще одна неживая улыбка.

– Я сейчас уеду ненадолго. С Джошем договорились выпить по стаканчику. А когда вернусь, помогу тебе собрать вещи.

– Я справлюсь. Иди, Марк. Отпразднуй свой развод. Бумаги подпишу. Сейчас прямо.

Моник роется в одном из выдвижных ящиков, находит там ручку и открывает папку, листая документы.

– Ты не читаешь.

– Мне все равно, – ставит подписи на последней странице, захлопывает папку, и поворачивается ко мне, впиваясь пальцами в край стола. – Все, как видишь. Без слез и истерик. Ты счастлив?

– Нет, – качаю головой. – Не ты сделала меня несчастливым.

– Дело не во мне… – ухмыляется Моник. – Я знаю, что говорят в таких случаях. Конечно, не во мне. Мы оба знаем, как ее зовут.

– Моник! – я делаю шаг вперед, но она вытягивает руку, не давая подойти ближе.

– Тебе пора. Я в порядке. Не волнуйся, – Моник вымученно улыбается, обходит меня справа и направляется к лестнице.

Я выдыхаю. На самом деле ожидал худшего. Битой посуды, расцарапанного лица, истерических воплей и оскорблений. Выхожу на улицу и иду по тротуару в неопределенном направлении. Про Джоша я соврал, потому что не хотел оставаться с ней наедине. Моник нужно время, чтобы прийти в себя, успокоиться, и мне тоже. Нелёгкое решение. Но верное. Я и так был чертовски терпеливым, я дал ей огромное количество шансов, которыми она не воспользовалась. Я предлагал Моник обратиться к психологу, снова получил категорический отказ, а мириться с ее загулами и проблемами с алкоголем я не намерен.

Гуляю несколько часов, пытаясь убедить себя в том, что сделал все возможное и невозможное для того, чтобы как-то склеить брак, но именно Моник не хотела меняться. Хотя по большому счету виноваты оба. Разве мог брак, заключённый на пьяную голову, продлиться долго и вылиться во что-то серьёзное? Хватит с меня серьезности. Снова возвращаюсь к одноразовым отношениям. И никаких головных болей, никакого чувства вины и ответственности. Все до банального просто. Голая физиология и удовлетворение потребностей. По-другому, у меня не получается. Потому что единственная женщина, с которой могло бы получиться, выбрала не меня. Хотя она даже не выбирала…. Я сам виноват.

Нет. Не могу. Не сейчас. Когда я думаю о Маше, все внутри покрывается кромкой льда, звенит и грозит треснуть, разлететься на крошечные осколки. И поэтому я не думаю.

Возвращаясь домой в сумерках, замечаю, что ни в одном из окон не горит свет. Неужели уже ушла?

Я захожу в темный холл, и сразу чувствую, что что-то не так. Щелкаю выключателем и вижу, что ее сумочка и туфли на месте. В груди неясная тревога, звенящая тишина давит на барабанные перепонки.

– Моник. Ты спишь? – громко спрашиваю я. И мне кажется, что мой голос зловещим эхом отражается от стен.

Я чувствую, как пульсирует венка на виске, как ладони становятся ледяными, пока я на ватных ногах поднимаюсь по лестнице в ее спальню.

Моник нет в комнате. Шёлковая рубашка аккуратно разложена на постели. На полу стоят тапочки, в ванной шумит вода…. С облегчением выдыхаю, нервно смеясь над своими страхами. Идиот.

– Моник, ты меня с ума сведешь, – говорю я, открывая дверь ванной комнаты.

С губ срывается свистящий хрип, когда я вижу Моник….

Красные ручьи выливаются из переполненной ванной, превращаясь в лужи, которые сливаются в кровавые озера. Ее глаза закрыты, на губах улыбка, и я не сразу понимаю, что она сделала…. Словно уснула. Но у меня нет времени на самообман. Моя жена вскрыла себе вены, пока я гулял по городу и утешал себя оправданиями. Если она мертва, то это я… я ее убил. Неважно, кто держал лезвие. Я хотел, чтобы она ушла из моей жизни, и она решила уйти из обеих… и из своей тоже.

Я набираю 911, вызываю бригаду скорой помощи, и бросаюсь к ванной, выключаю воду и достаю Моник из горячей кровавой жижи. Я весь пропитался ее кровью. Она течет, льется по моему телу, рукам, сводя с ума. Я задыхаюсь от запаха смерти и металла. Я что-то кричу, рычу, пока перетягиваю ее руки, не глядя на зияющие страшные раны. Как она могла, как осмелилась….

Я ищу ее пульс на шее, ничего, но мне кажется, Моник еще дышит, и я пытаюсь разбудить ее, докричаться до нее. Я не позволю тебе сделать меня убийцей. Ты не уйдешь так. Нет.

Я не помню, как оказался в больнице. Но в памяти засели длинные коридоры, по которым я метался, заламывая руки, врезаясь в стены. С того момента, как приехали врачи и занялись Моник, я словно отключился, впал в ступор. Туман и кровь. Повсюду. Я ехал с ней на скорой помощи, насквозь сырой… Я был близок к сумасшествию, как никогда раньше. Я потерял счет времени.

Смутно помню, как появился Джош и его жена. Нашли меня, бьющегося головой о стены белых коридоров. Они увели меня, отвезли к себе, заставили вымыться и дали чистую одежду. Я не хотел никого видеть, не нуждался ни в чьей помощи. Джош дал мне пощечину, а потом заставил выпить виски. После этого я уснул на диване в гостиной.