– Все, Маш. Все, успокойся. Успокойся. Прости меня, прости, – повторяет он, пока я неистово бьюсь под ним. Надо было раньше так биться. Жалкая ты…

– Ненавижу тебя. Ненавижу, – кричу я, хотя понимаю, что это неправда. Не могу я его ненавидеть, особенно когда он смотрит на меня так испуганно растерянно, с окровавленным лицом. Приступ ярости кончается жалостью к себе, и я затихаю, тихо всхлипывая. Дима отпускает меня, помогает натянуть брюки, хотя это было плохой идеей, потому что сначала явно стоило принять душ. Он обнимает меня, как маленького ребенка, прижимая к себе, и я почти засыпаю под успокаивающий стук его сердца прямо там на лестнице.

– Вышло как-то неловко, но я пытался дать понять, что мне не нужен развод, Маш, – произносит он, когда я почти проваливаюсь в сон. Убаюканная его нежностью, по которой я так истосковалась. Ничто сейчас не оторвёт меня от него, никакая сила, и даже капающая на мои волосы кровь из его носа, который я разбила. Он это заслужил. Пусть мучается, пока мне хорошо.

– После всего, что ты вытворил, я не уверена, что хочу продолжать, Дим, – произношу я сонным хриплым голосом. Он целует меня в щеку, заляпывая своей кровью.

– Я больше не буду.

– Как в детском саду, Солнцев, – поднимаю голову и смотрю на него. – Нам нужно остановить кровь.

Помимо разбитого носа, вижу несколько царапин на щеке. Удовлетворённо вздыхаю и нежно провожу пальцами по всклоченным волосам мужа. Мне хочется убить его и расцеловать одновременно. Но пока еще больше убить.

– Маш? – заметив мой кровожадный взгляд, напряженно зовет муж.

– Зачем было спать с этой дешевкой?

– У тебя нет никаких…

– Я сейчас снова тебя ударю, – цежу сквозь зубы. – Я видела презервативы в твоих карманах, и я даже считала, черт побери, их меняющееся количество. Мы не в суде. И мне не нужно ничего доказывать.

– Давай оставим все в прошлом, Маш? Не будем ворошить…

– Как удобно. Погулял, развлекся и можно все в прошлом оставить, – усмехаюсь я. Солнцев стискивает челюсти, обхватывает мое лицо ладонями, сжимая сильно, оставляя отпечатки пальцев на скулах. Его взгляд лихорадочно горит, прикованный ко мне.

– Я без тебя умирал, Маш, – хрипло произносит он. – Каждую минуту, я с ума сходил. Я был сам не свой. Словно под наркотиком или в дурмане каком-то. Я убить тебя хотел, чтобы не мучится больше. И его тоже. Что ты делаешь со мной, Маш? Ты и сама не понимаешь…. Никогда не поймешь. Если бы ты могла заглянуть в мое сердце, ты бы ужаснулась и расплакалась. А потом бежала бы от меня обходными дорогами к своему клоуну в татуировках. Ты думаешь, я к нему ревную? Да он ничто. Мне ничего не стоит стереть его из нашей жизни, но только все это теряет смысл, если я тебе не нужен.

От его слов у меня внутри все переворачивается. Я обнимаю его и целую в губы, чувствуя металлический привкус во рту.

– Ты нужен мне. Конечно, нужен, – шепчу я исступленно.

Мне кажется, что я обманула нависшую угрозу над нашим браком. Я думала, что теперь ничто нас не сломит, не разрушит нашей любви. Ведь мы пережили худшее…. Разве нет?

Глава 27

Любовь – это трудный путь. Трудный, потому что он либо вознесет тебя к небесам, либо низвергнет в преисподню.

Пауло Коэльо

Два месяца спустя

Марк

Фильм вышел в первые недели января, и уже к концу февраля мое имя знала, мне кажется, каждая женщина от пятнадцати до бесконечности. Я не мог понять подобного ажиотажа вокруг моей персоны, и, хотя и Джон и Роберт предупреждали об оборотной стороне славы, я к подобному не был готов. Меня каждый день приглашали на телешоу, преследовали, пытались взять интервью, заснять в самом неприглядном виде, и я даже обзавёлся личным пиар-директором. Не скажу, что мне не льстило всеобщее обожание, хвалебные статьи. Фан-клубы в интернете и толпы поклонниц у дома. Несомненно, льстило. Я не мечтал об известности и статус секс-символа меня скорее смущал, чем радовал.

Мне кажется, что я согласился на это только ради Маши, потому что она обожала Мейна. Как режиссера, восхищаясь его странными фильмами. И герой похож на меня реального. Я, как наивный мальчик, почему-то надеялся, что, если дело выгорит и картина не провалится в прокате, Маша будет гордиться мной. Будет смотреть на афиши в кинотеатре и улыбаться, вспоминая обо мне. Наверное, цель достигнута. Ей не удастся так просто меня забыть. Пусть она не отвечает на мои письма, я приду к ней по-другому. Абсолютная глупость, но я уверен, что она не пропустит фильм. И непременно пойдет, чтобы посмотреть на меня, может быть, тайком от мужа.

Я не знаю, что подтолкнуло меня согласиться сняться еще в одной картине. Тоже скандальный мега-популярный режиссер, звездный состав актёров и сценарий, который просто пропитан предчувствием Оскара. Но это мне напел пиар-директор.

Популярность – странная вещь. Сначала напрягает. И ты пытаешься сбежать. Скрыться. Потом привыкаешь, втягиваешься и хочется еще. Не скажу, что в моем случае все так и было. Что-то действительно сложилось. Возможно, я хотел, чтобы меня было больше, еще больше, чтобы мое имя гремело со всех каналов, мое лицо смотрело со всех газет. Я хотел, чтобы ей некуда было скрыться.

Но я и так знаю, что Маша помнит меня, а значит, согласился на новую роль я не только ради нее, но и немножечко для себя. Джош меня не поддержал, решив, что я заигрался в звезду. Но мне действительно стало нравиться давать интервью, улыбаться поклонницам, раздавать автографы, позволять себе то, что простые смертные не могут. Я жил на широкую ногу, не пытаясь как-то контролировать свои расходы. Дорогие вечеринки, лучшие курорты. Джош устал наблюдать, как все его старания снова постепенно катятся к черту и просто перерастал мне звонить. У меня появлялись новые друзья, совсем другой круг общения, самые дорогие и красивые женщины, но я не был счастлив, не был доволен.

Но в действительности я не был удовлетворён. Ни новой женщиной, ни новой машиной. Во мне зияла дыра, пустота, выжженная именем Джульетты. Когда становилось совсем невмоготу я брал свой байк и носился по городу на бешеной скорости. Что я искал? Свист ветра, песок и пыль в лицо. Или смерть… Все слилось в один пустой бесконечный день. Бессмысленный и пустой.

Я хотел рисовать свою жизнь разными красками. Я искал свободу, чтобы оттенки были гуще и ярче, но нашел тюрьму, тупик, из которого нет выхода и целые ведра черной и липкой, как смола, краски. Я чувствовал себя мухой, которая угодила в эту вязкую жижу, брыкающуюся, но уже еле живую.

Я четко понимал, читая заголовки о звездах, которые нажрались наркоты, таблеток, покончили с собой, погиби в аварии, пьяной драке… понимал, что я следующий. Это просто вопрос времени.

А потом случилось то, что никто не мог предвидеть. В одном из заголовков я прочитал имя Джоша Каперски. И не поверил своим глазам. Самый внимательный и супермедленный водитель в мире погиб в автокатастрофе. Я долго сидел в своем номере в Майами, глядя на черные буквы, которые, сливаясь, превращались в огромную черную кляксу. Мой единственный друг погиб, а я узнал об этом из газет. Единственный, кому было не все равно, кто думал обо мне, не как о смазливом и безмозглом мальчике, которого можно выгодно продать.

Я сорвал съемки, разругавшись с режиссером и вернулся в Лос-Анджелес. Успел на похороны, и жена Каперски плакала на моем плече, повторяя, что Джош был бы рад узнать, что я про него не забыл. Наверное, во мне есть что-то роковое. Я сам этого не осознаю. Я люблю людей, желаю им счастья, но они все равно умирают. Сходят с ума, разбиваются. Может быть, Джульетте повезло, что она далеко.

Меня сняли с роли, и я стал еще более известным. Но как скандальная и нестабильная личность. Что ж… теперь Маша точно обо мне услышит.

Я закрылся в своем доме и несколько недель пил до умопомрачения, пока в один прекрасный день не приехала мама и не надавала мне звонких оплеух. После чего засунула в холодный душ прямо в одежде. Ей удалось вытащить меня из жуткой депрессии, и мы вместе приводили в порядок дом, разбирали счета. Которые теперь мне было нечем оплачивать. Я умудрился спустить все гонорары на развлечения и шлюх. Мне нужна работа, и самая высокооплачиваемая. Я понимал, что придётся выйти за дверь и взглянуть в лицо реальности, но упорно оттягивал этот момент. Мама не могла находиться около меня вечно и в тот день, когда она улетела в Москву, я написал Маше.

Я писал ей несколько часов, которые вылились в целую ночь и еще полдня. Начал и не смог остановиться. Не о любви к ней, потому что слишком много уже об этом было написано, и не это главное между нами. Я писал ей о том, что случилось в моей жизни с тех пор, как мы виделись с ней в последний раз, о Моник, которая оказалась Софией, фильме и славе, которая сделала меня еще большим кретином, чем я был, о Джоше Каперски и банкротстве, о бесконечном одиночестве и бессмысленности бытия. О моем глупом желании напомнить о себе через экраны кинозалов, о нашей несуществующей жизни в моих фантазиях. Я писал ей, и мне становилось легче даже от этого. Боже, если бы я знал, что она читает, то стал бы почти счастливым.

Однажды Джош во время наших задушевных бесед сказал мне, что я обожаю страдать, что и Машу выбрал в дамы своего сердца, потому что получить ее не могу. Что мне нужна мечта, иллюзия, нечто недосягаемое, как та свобода, за которой я гнался. Не знаю, что из его слов было истинно, а что нет. Но когда однажды утром после очередной пьянки я открыл глаза и, превозмогая жуткую головную боль, увидел на соседней подушке ее лицо, я подумал, что все еще вижу сон, и от этого вдруг стало отчего-то очень больно. Ее васильковые глаза смотрели на меня с неизбывной грустью, которой не было конца, и потом она коснулась моей щеки холодными тонкими пальцами и едва слышно прошептала:

– Мне так плохо, Марк….

Я вздрогнул, пронзенный ее болью до глубины души и поцеловал кончики ее пальцев. Мой взгляд заблудился в лазурных лабиринтах, из которых не было выхода, и я навеки стал пленником этих глаз. Прозрачная слезинка скатилась по бледной щеке, я стер ее пальцем, пробуя на вкус. Соленая и настоящая.