Их принимали женщины, потому что верили, что однажды и их сына кто-то вот так же накормит и приютит дома. Поначалу я их боялась, они совсем не похожи на нас, глаза как небо, разговор непонятный, смотрят на нас, будто мы вчерашний хлеб в магазине. А потом поняла, что они такие же невольники в чьих-то руках. Мужчин у нас практически нет, только старики, поэтому никто не отказывался от дополнительной помощи. Они такие же дети, недавно окончившие школу.

Я спрятала своих собак в укромное место, мало ли что может с ними случиться, вдруг они бросятся на них, как однажды на того парня. Да, и сама старалась на глаза не попадаться, как мне и велел почти каждый сосед. Сестра ежедневно ходила на хлебокомбинат, сейчас везде нужны рабочие руки, зарплату ей не выплачивали, а давали едой, нам и этого хватало, плюс ко всему, еще и из огорода были свои продукты.

А я помогала нашему почтальону, мы с ним в последнее время очень сблизились, он рассказывал мне о войне, о том, как вести себя нужно, как бежать и где прятаться. Бегала по всему городу с этими конвертиками, газетами. Первыми отдавала хорошие письма с поздравлениями или из фронта от сыновей и мужей. Но, когда видела треугольную похоронку, вручала дрожащими руками, и, по возможности, не старикам, а их дочерям и внукам. Затем сразу же убегала с полными от слез глазами, чтобы не видеть их мучений. За это ненавижу себя.

В этот раз я зашла на почту, взяла в охапку стопку писем, стараясь не смотреть, какие из них хорошие, а какие плохие.

— Стой, Соня! Тебе тоже письмо, вот. — Павел Егорович протянул мне конвертик. Не треугольный, я облегченно вздохнула. — Можешь дальше не разносить, беги домой.

За столько дней, это для меня радостная новость, на почте одна женщина на меня с завистью посмотрела. Старалась не думать об этом, поэтому поспешила домой, но остальные письма все равно взяла с собой, работать тоже нужно.

Уже был вечер, Наташа, наверняка дома, она приходит не так поздно и ее волосы всегда пахнут свежей пшеницей, чем-то теплым и приятным. Она не жаловалась и почти со мной не разговаривала. Я уже собралась кричать через дорогу, что письмо наконец-то пришло, но заметила в нашем дворе двух немецких солдат, которые улыбались моей Наташе, планируя зайти к нам в дом, девушка вела себя спокойно, старалась улыбаться мне, а затем взволнованно, как бы случайно, перевела на меня взгляд. Я, не раздумывая, двинулась в сторону дома, чтобы не оставлять сестру одну с ними, но чья-то рука меня потянула обратно.

Я возмущенно обернулась и встретилась взглядом с голубыми глазами, такими знакомыми. Юноша поднес к губам палец, приказывая одним взглядом замолчать. Густав тоже здесь, даже не думала, что когда-нибудь его снова увижу, как он оказался именно в нашем городе. Внутри опять что-то сжалось, и пробежало приятное тепло где-то в желудке.

— Не иди туда, пересиди. — Приказал он на ломаном русском, сколько раз слышала русские разговоры его соотечественников, этот был наиболее для меня приятен.

— А как же моя сестра. — Я опять посмотрела на дом.

— С ней ничего не сделают. Мы сюда пришли не впервые, нам приказали разузнать, есть ли в селах евреи, немцы и предатели. — Он до сих пор держал меня за руку. А потом перевел взгляд, с акцентированием на слове «евреи».

— Зачем..

— Чтобы однажды вернуться вновь. — Он сказал это с каким-то сожалением. Долго думать не нужно, чтобы понять, что следующий визит не будет дружеским. Об этом нужно сказать другим, подготовить их.

— Что мы вам сделали? — Спросила я, давясь слезами, это слезы обиды. Сколько раз уже я слышала о чистоте нации, о том, что евреям, цыганам здесь не место, что их нужно истреблять. Но никто до сих пор не дал ответа на вопрос, за что?

— Есть люди, которые решают, кому жить, а кому нет, эти люди чтят чистоту нации — Отрезал Густав. — Не задавай больше вопросов, ясно? — я замолчала, больно прикусив губу.

И мы сидели за домом, ожидая, когда же выйдут немцы, я думала только об одном, только бы с Наташей ничего не произошло. Я искоса смотрела на Густава, он такой серьезный, сконцентрированный. Как и при первой нашей встречи, он и тогда держался как истинный ариец, о которых я читала в книгах. У него красиво очертаны скулы, ровный нос, острый чуть приподнятый подбородок, придающий ему мужественный вид. Я раньше не смотрела на мужчин и парней, не замечала их так подробно, как сейчас. Я немного отвлеклась.

— Ты что смотришь? — Я испугалась, что он заметил мое внимание, я действительно очень явно его рассматривала.

— Ничего, просто ты…симпатичный. — Я опустила глаза вниз и больше не поднимала. Краска пробиралась до ушей, я нервно перебирала пальцами.

— Сколько тебе лет? — его голос немного смягчился.

— 14.. — Он поднял бровь.

— Маленькая еще, поэтому такая добрая и наивная. Мне 19. — Я слегка улыбнулась. Действительно, наивности во мне с лихвой.

Когда дверь дома открылась, Густав подтянул меня ближе к себе, от сего я даже дышать перестала. Они уходили. Но мою руку все еще держали. Его ладонь очень теплая.

— Теперь иди, аккуратно. — Он выпустил меня, но я остановилась. Посмотрела ему прямо в глаза. Не могла подобрать слов, от чего еще больше терялась.

— Спасибо тебе…я тебя еще увижу когда-нибудь?

— А ты этого хочешь? — Он улыбнулся.

— Хочу. — сразу же ответила я и осмелилась взглянуть на него.

— Тогда встретишь, а теперь беги, пока не увидели. — Он тоже начал уходить, только в противоположную сторону.

Я осторожно вошла в дом, сестра убирала со стола. На глазах испуг, руки дрожали, поэтому предметы валились на пол.

— Они что-то сделали тебе? — Я помогала ей мыть посуду.

— Нет, ничего, просто ужасно непривычно. — Наташа устало потерла переносицу.

Я вспомнила про письмо, достала его, развернула и начала читать вслух, улыбаясь.

«Девочки мои любимые, держитесь вместе, меня перевели в Москву, теперь я там в госпитале, много раненных и больных, но мы справляемся, я в безопасности. Как вы? Все ли хорошо, я слышала, что к нам в город немцы ходят. Надеюсь, вас они не тронули, я ужасно скучаю вечерами по вам, вы мне снитесь, Наташа такая румяная и счастливая, в платье свадебном и Соня, танцующая и заливисто смеющаяся. Держитесь вместе, не отпускайте ни на шаг друг дружку. Люблю вас, ваша мама».

— Вот видишь, все хорошо! Наташка.. — Я посмотрела на нее.

— А от Сережи нет писем уже 5 дней…

20 июля 1941

— «Повестки!!!» «Новые повестки!»

Крик заставил меня проснуться, я и не заметила, что проспала целый чай. Все из-за Ани, которая засиделась у меня дома допоздна. Сумбурно оделась и поспешила выглянуть в окошко, мимо пробежал с горой газет и какой-то коробкой Максимка, сын почтальона, он тоже иногда мне помогает. Он оббежал босыми ногами улицу. А Аня все еще мило посапывала на кровати, растянувшись снежинкой, она даже не слышала того, что на улице творилось. Пришлось на улицу выйти одной, на полпути остановила мальчонку.

— Что значит повестки? — В недоумении покосилась я на сумку на плечах мальчика, где виднелась куча бумаг, и все они имели одинаковый вид, как под копирку.

— Нужны люди на фронт! Не справляются наши солдаты. Девушки тоже могут идти, но по желанию. Жаль, что мне нельзя, маленький еще. — с досадой подытожил Максим.

— Вы что, ироды, всех мужчин наших забрать собрались, что за напасть? — Взревела тетя Тоня. Она выбежала из дома, как и сотни людей, за спиной ее показался сын, единственный сын, который выжил, и ему едва исполнилось 17.

А потом начались спор, проклены, крики. Каждая женщина начала отстаивать своего ребенка. Но, что толку от их комментариев и ругани несчастных матерей? Это все равно не остановит поезда, ведущего детей на фронт. Это от нас не зависит, когда-то уже они также ругались во время начала голодомора, но он их все-равно одолел.

Я побежала будить Наташу. Но ее в комнате не было, только записка «На почте», она все ждет его письма, каждый день перечитывает то от мамы, то от Сережи. Но одно хорошо, после родной весточки она немного посвежела, на лице иногда появлялась улыбка, она даже разговаривала со мной. Но все реже выпускала на улицу одну и ей очень не нравилась моя подработка почтальона.

Я поела, умылась и вышла на уже притихшую улицу. Люди разошлись к тому времени по домам, кто-то еще ходил по улице и проклинал немцев, власть. По дороге я встретила деда, который нелестно отзывался о войне и немецких убийцах. Я понимала, что этого делать нельзя, предчувствие меня не подвело. Мимо проходил немецкий офицер, я едва успела спрятать лицо в капюшон. Немец ударил старика, что тот упал навзничь. У меня вырвался стон, но я вовремя закрыла рот рукой. Бедняга еще что-то буркнул и зло посмотрел на врага. Я отвернулась со скрипом в сердце и побежала вперед, опасаясь, что увижу что-то страшное. Я знаю, что ужасная трусиха, что нужно было помочь старику, но во мне сыграла жажда собственной безопасности.

Срочно нужно найти сестру, пока я еще до кого-нибудь не нарвалась.

— О, Соня, рано ты на работу. Сестру твою видел, письмо ей. я не осмелился отдать — Он резко замолчал и переменился в лице.

— Нет, дядь Паш, ну не может быть этого.. — Я посмотрела на треугольник в его руке.

Руки почтальона дрожали. А я попыталась угомонить приступ паники. Теперь только две догадки, или это мама, или Сережка. Так взять письмо из его рук я и не осмелилась.

— Сонечка, их бригаду подорвали прямо ночью. Бери скорее, а показывать сестре или нет, тебя никто не осудит, я понимаю, как это страшно. — Я не решалась взять конвертик, стояла и прикусывала губу, почувствовала железный вкус крови.