Дул пронизывающий мартовский ветер. Филип остановился, поднял воротник пальто и стал отсчитывать этажи. Пи-Джей жила на двенадцатом.

Он появился здесь осенью, в час, когда солнце начинало опускаться над Гудзоном — как и сейчас. В окне двенадцатого этажа тускло горела лампа, но она уже не принадлежала Пи-Джей. Филип закрыл глаза и мысленно перенесся в квартиру. Высокие, прекрасно сохранившиеся лепные потолки; плюшевый диван и бежевые обои в тон обивке; столики со столешницей, покрытой гладким мрамором; картины старых мастеров и статуэтки. Совсем не похоже на обстановку дома Дональда и Джанины Аршамбо, где вырос Филип: темные столы красного дерева, покрытые кружевными скатертями, драпированные кресла, овальные шерстяные коврики. Все это означает в нашу эпоху, что хозяева принадлежат к обеспеченному классу, всегда вовремя платят по счетам и могут выделить средства на обучение двух приемных сыновей в колледже. Но — ни картин, ни скульптур. Обо всем этом размышлял Филип в тот памятный день, когда стоял в комнате с окнами на Центральный парк и думал, признает ли его Пи-Джей и не испытает ли разочарования.

— Нет! — тихо вскрикнула Пи-Джей, когда Джесс и Филип вошли в спальню, где она угасала.

— Я хотел увидеть вас, — проговорил Филип дрожащим голосом. — Я хотел встретить мою мать.

Колени его дрожали.

Пи-Джей с трудом приподняла голову.

— Ну вот и увидел, — слабым голосом выговорила она. — Если хочешь взглянуть поближе, я стащу эту фигню, и ты увидишь лысое чудовище, которое тебя родило.

Филип не знал, откуда у него взялось мужество. Может, оно было порождено годами раздумий о матери, о том, не от нее ли унаследовал он страсть к рисованию? Так или иначе, он нашел в себе силы приблизиться к постели, присел на ее краешек и повернул голову.

— Посмотрите на меня, — попросил Филип. — Мне нужно видеть ваши глаза.

И он увидел ее ясные глаза, до которых не добрался рак. Такие же изумрудные, как и у него.

Тогда Филип протянул Пи-Джей розу — розу, купленную несколько часов назад, когда он еще думал, что мать приедет в «Ларчвуд-Холл».

— Извините, — робко проговорил Филип, — она чуть-чуть завяла.

— Господи, Боже мой! — Пи-Джей вздрогнула и расплакалась. — Какой же ты красивый!

Она погладила его по щеке.

А сейчас на щеках, бровях и ресницах Филипа таяли снежинки. Он был благодарен судьбе за то, что успел увидеть мать, узнать ее, хотя она слишком быстро погибла от рака груди.

И вот в четверг он вновь встретится с Джесс, той женщиной, что принесла ему великое счастье, сменившееся неизбывным горем. Что ж, жизнь состоит из черных и светлых полос, а между ними — часы, дни, годы пустоты, заполняемой разными никчемными занятиями вроде юридических консультаций и ожидания хороших или плохих времен.

Филип повернулся и медленно направился к станции метро. Скоро он приедет на вокзал и сядет в поезд на Ферфилд. Сегодня вечер среды, а это значит, что на столе красного дерева, стоящем на шерстяном ковре, для него будет накрыт ужин.

Едва он показался в дверях, как Джанина Аршамбо крикнула:

— Позвони брату на сотовый телефон. Он сходит с ума.

Филип невольно улыбнулся, ибо мать произнесла слова «сотовый телефон» таким неподражаемым тоном, будто это полезное изобретение человечества заслуживало столь же серьезного внимания, как автомобиль или математика. Хорошо, что на этот раз она не пригласила к ужину никого постороннего — например, девушку из респектабельной семьи в надежде удачно женить Филипа. Более того, мать не забросала его своими обычными вопросами: как он доехал, что ел днем, почему не привез белье для стирки (она хотела стирать ему рубашки, считая, что сын очень занят, а у нее времени хоть отбавляй).

Он повесил пальто, ослабил галстук и прошел на кухню, где на плите медленно закипала черная эмалированная кастрюля. Потянув носом, Филип заметил:

— О-о, тушеная говядина!

— И булочки. — Джанина стряхнула пылинку с его рукава и, отвернувшись, помешала в кастрюле. — А теперь звони брату. Спроси, когда он и Камилла приедут.

Филип знал, что приедут они в четверть восьмого, поскольку так всегда бывало каждую среду. И каждое воскресенье в половине третьего. Джозеф и его жена так же неизменно придерживались своих привычек, как и Джанина Аршамбо: тушеная говядина в темно-синих мисках и пшеничные булочки. Филип удивлялся, как ему два года назад пришло в голову предложить матери продать этот дом и перебраться в кондоминиумnote 6. Ни за что на свете она не расстанется с этим старым домом, как не станет играть по средам с подругами в бридж вместо того, чтобы готовить ужин для двух взрослых сыновей.

Автоответчик сообщил Филипу, что Джозеф Аршамбо, к сожалению, не может подойти. Филип взглянул на часы.

Шесть минут восьмого.

— Наверное, уже едут.

Филип представил себе, как Джозеф Аршамбо крутит баранку своего «БМВ», объясняя сидящей рядом жене, что не отвечает на звонки, поскольку Филип неизвестно куда подевался, и бормочет себе под нос: «Тут крупнейшая сделка, а ему вдруг вздумалось где-то шляться». А Камилла лишь молча кивает. За годы, проведенные в браке, она научилась не вмешиваться в дела и отношения братьев. Да она к тому же была слишком озабочена результатами третьей попытки лечения бесплодия, чтобы вникать в вопрос о том, какая кошка пробежала между братьями.

Телефон продолжает звонить, но Джозеф не отвечает. «Ну, попотей, братец, попотей. Будь я проклят, если сразу скажу тебе, чем все закончилось сегодня!»

Филип не сердился на него за это. Он был обязан сидеть в офисе и дожидаться вердикта Макгинниса и Смита. И не имел права витать в облаках и вообще предаваться сентиментальным воспоминаниям, как нередко случалось с ним в детстве.

— Можно я накрою на стол? — предложил Филип, как предлагал каждую среду, и услышал обычный ответ матери:

— Если хочешь. Давай-ка сегодня поставим синие миски. Он прошел в столовую и начал доставать посуду из буфета.

— Как ты мог исчезнуть? — очень тихо, чтобы не услышали мать и Камилла, выговаривал Джозеф брату. — Смыться в тот момент, когда решалась наша участь!

Филип стоял перед ним у буфета как нашкодивший маленький мальчик и старался не смотреть в лицо брата, черты которого выдавали его ирландское (а возможно, польское) происхождение. Филип никогда не выяснял, какое именно.

— Прости. У меня было дело.

— Дело? Ты даже не предупредил Мэрилин!

Филип, пройдя мимо брата, разложил на столе столовые ложки.

— Это Сэнди, а не Мэрилин. Если бы у нас был постоянный секретарь, а не эти временные девочки, может, ты запомнил бы имя.

— Наплевать, — лучезарно улыбнулся Джозеф. — Теперь мы можем позволить себе секретаря.

И он направился к дверям.

Филип, вздрогнув, бросился за ним и схватил за руку:

— Они у нас в кармане?

На ирландско-польском лице Джозефа раздражение мгновенно сменилось ясной улыбкой:

— Мы переедем в центр, братишка. Большие люди отныне с нами.

Филип закрыл лицо руками. Он победил. Они победили! Испустив ликующий клич, Филип двинул Джозефа кулаком в грудь.

— «Макгиннис и Смит», — благоговейно прошептал он. — Невероятно!

— Да, черт возьми, невероятно!

Джозеф стиснул младшего брата в объятиях, и они начали хохотать, хлопать друг друга по плечам л прыгать на шерстяном ковре, как мальчишки, чья бейсбольная команда выиграла свой первый официальный матч.

Глава 7

Пока желтое такси мчалось по Шестой авеню, пролетая мимо пешеходов, велосипедистов и обгоняя другие машины, Джесс рассеянно смотрела в пыльное окно и благодарила небо за то, что неделя закончилась. Это была одна из тех недель, когда всякая неприятность, которая может случиться, случается, и происходит то, чего никто не ожидал.

Все началось сразу после того, как она вернулась из Кейпа. Ей позвонил Уэнделл, менеджер ресторана шикарного клуба «Лисьи горы Гринвича» и предложил заказ на пошив новых штор и прочих аксессуаров для бального и банкетного залов.

В первую минуту она была ошарашена и польщена.

— В клубе только и разговоров, что про столовую Селии Бойнтон. Мне нужен специалист, на которого можно положиться. Уверен, вы справитесь.

Еще бы он не был уверен! Сколько лет Уэнделл наблюдал, как Джесс выполняла самые сложные заказы, посвящая весь свой досуг тому, чтобы достойным образом одеть Чарльза.

Но времена меняются, и она уже не знала, наверняка, угодит ли теперь тем, кто прежде неизменно оставался доволен ее работой. Возможно, Селия обращалась к Джесс из чистого тщеславия. К тому же одно дело — обслуживать одну Селию Бойнтон, и совсем другое — целый клуб, где ее работу будут постоянно изучать и критиковать все. О Джесс и ее шторах станут судачить не меньше, чем о том, с кем она была в связи, и о том, что теперь в ее жизни нет Мужчин.

«Насколько мне известно, она ни с кем не встречается». «Верно. После развода она совсем одна».

«Видно, у нее финансовые проблемы — иначе ради чего она работает?»

Такие разговоры велись и о других бывших членах клуба, например, о Кики Ларсон и Мэгги Браун, бросившихся (или брошенных?) в черную пучину развода. Кроме того, Джесс подозревала, что не одна женщина ее круга сохраняет только видимость брака, желая избежать перемывания костей.

Поэтому ей захотелось отказать Уэнделлу, с гордостью заявив, что она слишком занята и не сможет исполнить работу так тщательно, как клуб того заслуживает. Возможно, подобный ответ благоприятно сказался бы на ее репутации. С другой стороны, столь крупный и престижный заказ обеспечил бы Джесс швейной работой на несколько недель вперед, а соответствующая запись смотрелась бы весьма солидно в деловой истории «Дизайна от Джессики».

Решив принять предложение, Джесс отправила Грейс, свою самую надежную помощницу, в клуб, велев провести необходимые измерения, а затем представила Уэнделлу колоссальный счет, отчасти надеясь, что руководство клуба не пойдет на такие непомерные траты. Три дня спустя деньги поступили на счет, а Грейс объявила, что переезжает в Таксон, куда начальство перебросило ее мужа.