«Меня не касается», - повторяю как мантру, а звучит это скорее, как заезженная пластинка.

И я почти ушёл, вышел из этого места, которое меня душит. А потом понял, что никуда я, чёрт побери, не иду. У меня в машине всё ещё лежат её сапоги. И не помешает дождаться, чем закончится дурочкин поход в логово Гремлина.

Возвращаюсь назад в приёмную. Вежливо улыбаюсь секретарше и прошу ещё раз показать документы.

- У меня возникло ещё парочка уточнений, - охотно поясняю я своё возвращение. Снимаю пальто. - Люблю сразу доводить все дела до конца.

- Да, конечно, - щебечет Верочка и шуршит бумагами. Настоящая серая мышка.

Машинально отвешиваю комплименты. Вижу, как розовеют щёчки девушки, не привыкшей к повышенному мужскому вниманию. Уверен, что Гремлин, её не потрахивает, хотя в таких вот застенчивых скромницах порой кипят такие страсти - закачаться можно, - думаю отстранённо, просто констатируя факт, а в голове щёлкает кровавый счётчик, отсчитывая минуты, которые Вика проводит в кабинете своего бывшего босса.

За толстой дверью ничего не слышно, закрыта плотно: как ни напрягай слух - лишь невнятные звуки. Зато воображение услужливо рисует картины одна другой краше.

Вика и этот белобрысый Дон Жуан с мясистыми губами и сальными глазками. Его большие руки на её тонкой талии. Его ядовито-мятное дыхание на её длинной шее. Его толстые пальцы-сосиски прикасаются к груди. К торчащим соскам.

Он может сейчас беспрепятственно задрать ей юбку и поиметь прямо там, на массивном дубовом столе. За какие-то хреновы деньги, которые почему-то ей позарез нужны, раз она пришла сюда ещё раз после того, как он домогался. А она не дала. Тогда. Но запросто может дать сейчас. Ей больше терять нечего. Я уже постарался. Преграда удалена, путь открыт. Берите, пользуйтесь.

Внутри меня уже стоит рёв, как на арене. Мне не хватает воздуха, я машинально рву воротник рубашки. Верхняя пуговица, ломаясь, отскакивает и падает на пол.

- Жарко у вас, - растягиваю губы в улыбке, уловив испуганно-ошарашенный взгляд Верочки. Видимо, у меня сейчас такое лицо, что девушка предпочла бы избавиться от меня поскорее. Смотрит настороженно, сглатывает нервно. Но я выравниваю дыхание, заставляя зверя, что живёт внутри меня, прижать уши.

Твою ж мать! Что она делает там так долго?!

- Отправьте ещё и вот эти документы, - командую, склоняясь к компьютеру.

Верочка преувеличенно бодро щёлкает мышкой, и каждый щелчок болезненно бьётся пульсом в моих висках. Ещё немного - и я высажу на хрен дверь в кабинет Громилова.

— Благодарю вас, — говорю вежливо и распрямляюсь, зажимая намертво в руке собственное пальто.

И всё же делаю шаг к ненавистной двери, как она распахивается сама. Вика несётся стрелой мимо. Слепое лицо. Волосы – шлейфом. Кофточка, порванная на плече, обнажает тонкую ключицу и грудь в полупрозрачном лифчике.

— Вика! — ахает секретарша, но та её не слышит, выскакивает пулей.

Дурак! Чего я ждал? Хватаю её жёлто-чёрную куртку, что ютилась на стуле, и несусь следом.


21. Виктория

Пока Верочка варит кофе, пока распечатывает какие-то документы, отвечает на телефонные звонки и носится по бухгалтериям, я доигрываю её пасьянс.

Суеверно загадываю, что если он сойдётся, то всё у меня получится.

А пасьянс сходится. Воодушевлённая, провожаю глазами Берга, выплывшего из кабинета настоящим айсбергом, ледяной горой с непроницаемым лицом и небрежно перекинутым через руку пальто. Едва Берг выходит, бегу в кабинет Гремлина.

Вальяжно раскинувшись в кресле, этот божок местного разлива сидит довольный и издевательски улыбается.

- Ну, что, Виктория? Денежек захотелось?

- Только тех, что причитаются, - снова вскидываю я подбородок повыше.

- Так нужно быть сговорчивей, милая. Строптивых, знаешь, нигде не любят. А проявила бы к хозяину благосклонность, глядишь, имела бы куда больше, чем эту жалкую зарплату, - он закидывает ногу на ногу. - И не стояла бы сейчас навытяжку, как солдат на плацу.

- Чего вы хотите, Павел Андреевич? - надежды мои, глядя на его самодовольную рожу, тают со скоростью мороженого в жаркий день.

- Быстро соображаешь, - улыбается он гаденько. - Что ж, я могу дать тебе денег. Но с одним условием...

Он мог бы не делать эту многозначительную паузу. Не вышла она у него. Стал ёрзать на кресле, как собака на заднице, словно та чешется от глистов. Мне и так понятно, чего он хочет.

- Не строй из себя недотрогу, маленькая шлюшка, - подтверждает он мою догадку.

- Мне деньги на лечение ребёнка подруги нужны, - ещё пытаюсь я достучаться до того, что там у него в груди. Но этот похотливый кобель только смеётся мне в лицо, скаля зубы.

- Оставь, оставь, Победина, эти слезливые истории для объявлений в метро. Подайте, Христа ради, - гримасничает он. - Мне глубоко плевать на твои проблемы.

- Я свои деньги прошу, а не ваши, - закипает во мне гнев на эту жалкую мразь. - Заработанные.

- Так заработай, - лениво откидывается он к спинке кресла. - Ты думаешь, я тут с тобой в игры играю? Шуточки шучу? Я, Победина, если поставил цель, то добьюсь. И тебе деться некуда, деточка, поверь. Я тебя достану. И всё равно закончится тем же самым: раздвинешь ноги как миленькая. А потом будешь бегать за мной и просить ещё.

- Уверены, что настолько понравится? - склоняюсь я к нему через стол, переходя на вкрадчивый шёпот.

Его мерзкое рыло расплывается довольной улыбочкой.

- Только хер ты дождёшься, - сообщаю всё с той же ласковой интонацией, а потом рявкаю: - Да подавись своими деньгами, урод!

Плюю ему в лицо, но и его реакция не заставляет себя ждать. Он хватается пятернёй за мою кофточку. Я вырываюсь. Ткань трещит. Последнее что я вижу, выскакивая из кабинета - перекошенное ненавистью лицо Гремлина. Озлобленное и упрямое.

- Вика! - кричит мне вслед Верочка. Но я уже бегу по коридору, не знаю куда. В груди клокочет ярость, а горло сжимает спазмом рыданий, уже готовых вырваться, выплеснуться диким воплем отчаяния.

«Прости меня, малыш», - осознаю я, что подвела и Ванечку, и Ленку. Что сделала всё не так. Не смогла, не сумела, не перешагнула через себя.

- Вика!

Я оглядываюсь на окрик машинально. И так же машинально добавляю скорость, увидев Берга. Сворачиваю, удирая от погони. Дёргаю за ручку первую подвернувшуюся дверь. И до вселенной наконец доходит весть о загаданном на пасьянс желании - мне везёт. Дверь не заперта. Я на всех парах влетаю в кладовку.

Но на этом моё везение и заканчивается. Спотыкаюсь и лечу куда-то на груду швабр и гремящих металлических вёдер.

Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! Поднимаюсь в кромешной тьме, потирая ушибленное колено.

- Вика! - Берг распахивает дверь.

Тоже спотыкается, матерится, но свою злость обращает не на несчастную швабру, а на меня. - Ты совсем безмозглая или прикидываешься?

- Что тебе надо от меня, Алекс?

От света из двери я не вижу его лица, только силуэт, что возвышается надо мной даже не ледяной горой - столетним дубом. Огромным и могучим.

- Ты какого хрена попёрлась к Громилову?

- Тебе какое дело? Куда хочу - туда и хожу.

- Никакого, - наступает он. - Только за то время, что ты у него проработала, могла бы узнать своего начальника и получше. Чтобы не совершать таких идиотских поступков.

- Получше или поближе? - скалюсь я, понимая, что ему прекрасно видна моя улыбка. Но он смотрит не на лицо. Я интуитивно прижимаю руки к груди: блузка разорвана, и через тонюсенький капроновый лифчик, конечно, видны мои вечно торчащие проклятые соски.

- Ну, могла бы и поближе, - усмехается он, - только, насколько я понял, не воспользовалась этой возможностью. Или уже воспользовалась?

— Тебе-то какое дело, Берг?

— Вообще никакого, — он хватает меня за руку, и это определённо его ошибка.

— Руки убери, — рычу я.

— А то что? — лыбится он.

— Да, пошёл ты! Все вы одинаковые! — я бью наотмашь. Только не ладонью, а выставляю вперёд коготки, как разъярённая кошка. Мечу в его самодовольную рожу. Стереть эту гаденькую улыбочку. Но он уворачивается, а ногти противно скользят по шее, сдирая кожу, и больно впиваются в жёсткий воротник его рубашки.

— Ах ты, сука, — всего на секунду он отпускает меня, да и то для того, чтобы перехватить двумя руками и отшвырнуть, прижать к стене рядом с дверью.

Я распластана, как препарированная лягушка, а он буравит меня глазами, решая, как лучше меня убить: сразу переломить шею или отгрызать от меня по кусочку и выплёвывать. Мне тяжело дышать под его рукой. Каждый вдох даётся с трудом, каждый выдох сминает мою грудную клетку всё сильнее. Ещё чуть-чуть — и захрустят рёбра. Но он словно не замечает. Поднимает моё лицо за подбородок и вдруг впивается в рот поцелуем.

Сминает, терзает, расплющивает мои упрямо сомкнутые губы. И наконец убирает каменное предплечье с моей грудины. Я урываю глоток воздуха. И со всей силы упираюсь в его грудь, пытаясь освободиться. С таким же успехом я могла бы упереться в каменный утёс. В утёс, который я ненавижу. Только на его дикий звериный поцелуй низ живота сводит таким неожиданно сильным желанием, что губы сами отвечают. Рассудок бьётся в агонии, а руки обхватывают затылок Алекса. Это не я. Я не могу это принять, но сопротивляться могу ещё меньше.

Я задыхаюсь, но уже не от нехватки воздуха. От его запаха, который будит во мне воспоминания, оголяет до предела инстинкты, заставляя повиноваться его рукам, что уже добрались до моей груди. О, боги! От продажных сосков, предавших меня уже не единожды под его пальцами, меня простреливает по позвоночнику до самого копчика — остро, до темноты в глазах, до пожара между бёдер.