Мэри Брэддон - Победа Элинор

— А вы не слыхали, мистрис Джепкот, чтобы я входил в комнаты? — спросил Ланцелот.

— Вы? Мистер Дэррелль? Как это можно? Ни вы и никто другой не приходили.

— А как вы думаете, мог ли бы я прокрасться в ту комнату так, чтобы вы не знали этого? Вот, например, в то время, как вы спали, мог ли я войти так, чтобы вы не слыхали?

— Но я не спала, мистер Ланцелот, и как мог бы войти кто-нибудь в комнату, чтоб я не слыхала этого, тогда как я слышу как каждый листочек за окном шелестит?

— Боюсь, мистрис Монктон, что но крайней мере эта часть вашего обвинения не имеет никакого основания, — сказал Ланцелот угрюмо.

— Джепкот, — сказала мисс Лавиния, — ступай туда и посмотри хорошенько в целости ли ключи моего любезного дядюшки.

— Да, мистрис Джепкот, осмотрите хорошенько, — сказал Ланцелот, — и удостоверьтесь, не трогал ли их кто-нибудь в то время, как вы спали, пояснил Ланцелот.

Ключница ушла и через три минуты вернулась.

— Ключи в сохранности лежат, мисс Лавиния, — доложила Джепкот.

— А может быть, они положены уже на место? — спросил Ланцелот.

— Никак нет, мистер Ланцелот, они ни на волос не сдвинуты: они точно так лежат, как лежали, когда умирал бедный наш господин, и также прикрыты его платком.

Ланцелот глубоко вздохнул. «Удивительно, какими послушными игрушками в его руках были эти глупые старухи, — думал он, — еще сами помогали ему вывернуться из беды!»

— Довольно, Джепкот, — сказала мисс Сара, — вы можете идти. Помните только, что вы отвечаете за каждую вещь в дядюшкиных комнатах до прибытия писаря мистера Лауфорда. Великий грех будет на вашей душе, если ключи мистера де-Креспиньи будут перемешаны.

При последних словах Джепкот испуганно посмотрела и проворно ушла из комнаты. Положим, что она заснула минут на пять или около того: ну а как в это время, действительно, что случилось, так ведь, пожалуй, с нее станут взыскивать по закону? Она имела слабое понятие о силе закона и не понимала, какого рода наказание могло быть за пять минут сна. Добрая старуха привыкла в последние десять лет проводить все вечера в дремоте и не имела понятия, что в то время, когда она закрывала, по ее словам, глаза от света, она частенько спала прикрепим сном целые часы.

— Итак, мистрис Монктон, — сказал Ланцелот после ухода ключницы, — я полагаю, что вы сами теперь должны убедиться, что весь этот сон в зимнюю ночь есть не что иное, как галлюцинация вашего воображения?

— Не смейте говорить со мною, — закричала Элинор, — помните, кто я и пускай это воспоминание заставит вас молчать.

Элинор посмотрела на него с улыбкою презрения. Ее нескрываемая ненависть к нему была не последним мучением, которое он испытывал в эту ночь. Вдруг раздался громкий звонок.

— Слава Богу! — воскликнула мисс де-Креспиньи, — наконец прибыл писарь мистера Лауфорда. Он все уже приведет в порядок, и если окажется какая-нибудь подмена в бумагах любезного дядюшки — при этом она бросила подозрительный взгляд сперва на Ланцелота, потом на Элинор — то я надеюсь, что он тотчас же поймет и объяснит все, как следует. Хоть мы и бедные сироты, не имеющие ни покровителей, ни защитников, но, надеюсь, что найдутся еще добрые люди, которые захотят защищать наши права.

— Кажется, нам не за чем здесь оставаться более, — сказал Монктон. — Готова ли ты, Элинор, идти домой?

— Готова, — отвечала она.

— Ты ничего не хочешь более сказать?

— Ничего.

— Так надевай бурнус и пойдем. Прощайте, мисс Сара, прощайте мисс Лавиния.

Мистер Лэмб, писарь уиндзорского нотариуса входил в комнату, когда выходили оттуда Джильберт Монктон с женой, это был тот самый старик, которого видел Ричард Торнтон в Уиидзоре. Элинор заметила, что он удивился, увидев Ланцелота Дэррелля! Он даже остановился, бросив на него испуганный и вместе с тем любопытный взгляд, но молодой художник даже не взглянул на него.

Джильберт Монктон подал руку жене при выходе из залы и помог ей спуститься с крыльца.

— Мне очень хотелось бы, Элинор, чтоб этот документ был найден, — сказал он, — но, конечно, это очень трудно в такую темную ночь. Нетрудно ли тебе дойти до дому?

— Напротив, очень легко.

При этих словах она глубоко вздохнула. Все случившееся сильно расстроило ее, а потеря документа поразила ее как громом. Всякая надежда погибла. Этот гнусный мошенник всегда выворачивался из беды и торжествовал, его мошенничества, как и преступления, всегда увенчивались успехом.

— Сейчас очень уже поздно? — вдруг спросила она.

— Да, поздно, первый час.

В молчании дошли они до дому. Дорога показалась для Элинор гораздо скучнее, хотя она шла не одна, а с мужем, но это потому, что прежде ее поддерживала надежда, а теперь отчаяние грызло ее сердце.

Наконец вот и Толльдэль. Буфетчик дожидался их, других же слуг отправил спать. Даже в эту ночь тревог и неприятностей Монктон старался сохранить благопристойность.

— Мы были в Удлэндсе, — сказал он старому буфетчику, — мистер де-Креспиньи умер.

Монктон был уверен, что отсутствие жены и его самого возбудило удивление в его мирном семейном быту и надеялся этим способом успокоить общее любопытство. Но не успел он сказать, как дверь из гостиной отворилась и влетела Лора.

— Слава тебе, Господи! — кричала она, — наконец вы возвратились. Боже! Сколько я выстрадала сегодня! О Господи! Да какую ж это страшную муку я вынесла, не зная, что и придумать куда вы девались, что случилось! Все ужасы приходили мне в голову.

— Но почему же, милая Лора, вы до сих пор не спите? — спросил Монктон.

— Спать? — воскликнула она, — спать в то время, как у меня голова чуть не лопнет от ужасных предположений? Я уверена, что тому всегда бывает не до сна, у кого голова горит, как у меня всю эту ночь. Я не знала уже что и думать. Во-первых, Элинор ушла ни слова ни кому не сказавши куда и зачем, во-вторых, вы ушли ни слова никому не сказавши куда и зачем, и потом обоих вас я ждала, ждала, целые часы проходили, а вас все не было. А тут я сидела одна-одинешенька, все считала часы и никого не было, чтоб успокоить меня, только один мой Скай не отходил от меня. Нервы мои дошли до такой степени раздражения, что я боялась оглянуться назад и стало мне страшно так, что сам Скай казался мне каким-то адским псом. Ну расскажите же мне, ради Бога, что такое случилось.

— Пойдемте в гостиную, Лора. Я все вам расскажу, только, пожалуйста, не говорите так громко.

Монктон вошел в гостиную, за ним Лора и Элинор. Заботливо затворил он дверь и сел у камина.

— Пять раз подкладывала я угольев в камин, — воскликнула Лора, — но, кажется, все уголья в мире не могли бы меня сохранить от дрожи и ужаса, мне все казалось, что кто-то выходит из-за двери и заглядывает мне через плечо. Если б не было тут Ская, так я, кажется, с ума бы сошла. Что же такое случилось?

— Случилось… — начал было Монктон, но Лора не дала ему договорить.

— О! Не говорите, ради Бога не говорите! Лучше я не буду знать. Я наперед знаю, что вы хотите мне сказать! Лучше всего будет, Элинор, если вы ночь проведете со мною, если не хотите, чтоб я с ума сошла к завтрашнему дню. Неудивительно после этого, что мне все казалось, будто вся комната наполнена привидениями!

— Полно-те дурачиться, Лора! — сказал Монктон с нетерпением. — Вы спрашиваете, что случилось, ну я и скажу вам, что просто мистер де-Кресниньи умер.

— Да, я догадывалась, что так, именно по вашему виду и голосу: вы так торжественно начали. Но ведь это ужасно! Не то именно, что он умер, вы сами знаете — я мало его знала, да и когда видела его, так он всегда или дремал или ворчал — нет, а то ужасно, что вообще люди умирают, мне все чудится тогда, что покойники входят в комнату ко мне ночью и заглядывают в зеркало через мое плечо, когда я волосы убираю себе на ночь, вот как это бывает в немецких романах.

— Лора!

— О, ради Бога не сердитесь на меня! — воскликнула мисс Мэсон сквозь слезы — Разумеется, тому легко презирать этот суеверный страх, кому даны крепкие нервы. Ведь я и сама была бы рада если б Бог сотворил меня мужчиной, или нотариусом, или кем-нибудь в этом роде, так, чтобы я не была нервозна. Поймите, я совсем не суеверна — о! Я совсем не такой ребенок, я совсем не верю в привидения и не боюсь их, но мне так страшно!

Досада, выразившаяся на лице Монктона, уступила место жалости к этому бедному, слабому ребенку, он должен сказать, что человек, которого он позволял ей называть своим женихом, теперь известен ему как недостойный мошенник! Теперь известен! Нет! Он только оправдывался перед своей совестью, потому что давно, с самого начала это было ему известно и он допустил, что это бедное дитя полюбило Ланцелота Дэррелля! Разрушились ее надежды, погибли и его надежды, и в своем эгоистическом сокрушении он чувствовал сострадание к этой бедной, беспомощной девушке.

— Так умер мистер де-Креспиньи? — спросила Лора после некоторого молчания, — знает ли о том Ланцелот?

— Знает.

— Неужели он был там, в Удлэндсе, несмотря на своих старых, брюзгливых тетушек?

— Был.

С тоскою, почти с ужасом посмотрела Элинор на Лору. Страшное разочарование, смертельный удар готовы были поразить все ее надежды. Элинор видела руку, поднятую для нанесения удара, видела кинжал, готовый нанести удар и содрогалась при мысли, какое страдание должна вынести бедная беспечная девушка.

«Но что значит ее горе в сравнении со страданиями моего отца? — вдруг подумала она, — а разве я виновата в ее горе? Во всем виноват Ланцелот: его гнусные дела причиною всех горестей и несчастий».

— Как же вы думаете, ему достанется все наследство? — спросила Лора.

— Не знаю, душенька моя, — отвечал опекун серьезно, — я думаю, ни вам, ни мне дела нет, достанется ли ему наследство или нет?