– Даже не говорите, что вы не знаете! Это моя девочка. Вы должны помочь нам. Вы должны.

Мое сердце пронзило это отчаяние в ее голосе. То, что она относилась ко мне как к своему ребенку. И я тут же вспомнила, как себя чувствовала тогда. Мне было страшно, да. Но еще я чувствовала, что меня любят, защищают, оберегают. И я подумала, вдруг я просто цеплялась за худшие воспоминания, а не за вот такие.

Открылась дверь, прервав ход моих мыслей. Доктор Чен ниже, чем я ее помню, не такая уж и устрашающая. Она тепло мне улыбнулась:

– Джубили. Как ты?

Этого я ожидала.

– Все еще с аллергией на людей.

Она кивнула и улыбнулась:

– Понятно.

Следующий час мы анализировали те двенадцать лет, что не виделись, в том числе случай из старшей школы, годы моего заточения дома, последний мой казус, который чуть не убил. Она делала быстрые пометки в карте, задавая мне вопросы по ходу беседы, но не отвлекалась ни на что, чем и нравилась мне все больше. Хотя когда я рассказала ей историю про Айжу, она сказала:

– Давай в следующий раз оставим искусственное дыхание парамедикам?

И наконец она осмотрела мою сыпь под бумажной рубашкой.

– Что менялось в последнее время? Стиральный порошок? Лосьон? Новые простыни?

– Нет, все по-старому.

– А новые люди? Кто-то недавно был у тебя дома?

Я подумала об Айже и Эрике.

– Да. Ко мне заходили… друзья – я же могла их так называть?

– Полагаю, они сидели на твоей мебели. – Она замолчала на мгновение. – Они оставались на ночь?

– Нет! – Вот только лицо мое предательски покраснело, когда я подумала об Эрике в моей комнате. В моей постели. Я пыталась собраться с мыслями. – То есть, конечно, они сидели на мебели. И – нет, не ночевали.

Она кивнула.

– Я хочу понять, может, был какой-то непрямой контакт. С людей постоянно падают чешуйки кожи, и хотя в прошлом это не было для тебя проблемой – твоя аллергия появлялась только при непосредственном контакте с кожей, – я подумала, может, годы отшельничества привели к тому, что твоя кожа стала чувствительнее, и теперь реагирует даже на чешуйки. Подумай, что так касалось твоего тела? Ты не спишь на простынях, на которых кто-то другой спал. Может, ты носила чью-то одежду или что-то такое?

На этом вопросе мое сердце ушло в пятки. Толстовка Эрика.

– Я носила кофту. Которая мне не принадлежит.

– Хм. – Она постучала по губам ручкой. – Такое возможно. Особенно если человек сначала ее носил, а потом отдал тебе.

Я подумала о том, как она пахнет – не средствами для стирки, а чем-то древесным, как и он, и когда она произнесла это, я была уверена, что она права.

– Когда ты надевала ее в последний раз?

– Эм… Прошлой ночью.

– Но сыпь появилась раньше, верно? – Она заглянула в записи. – Неделю назад?

Румянец залил мои щеки.

– Я вроде как ее каждую ночь надевала. Но у меня никогда не было такой реакции на одежду других людей, простыни. – Я подумала о своих детских бунтах, когда я забиралась в еще теплую постель матери и переодевалась в ее одежду.

Доктор Чен кивает.

– Аллергии могут быть такими вот странными. У меня был пациент, который всю жизнь ел креветки, а потом вдруг, когда ему было двадцать шесть, он чуть не умер, поедая морепродукты. Это загадка. Это, конечно, крайность, но ты понимаешь, что я имею в виду. Аллергии и то, что их вызывает, могут меняться безо всяких причин. – Она отложила записи на стол. – А по поводу этого – тебе больше не стоит брать у кого-то вещи, если они не чистые. Постирай ту толстовку!

Я думала об этом, но эта мысль меня печалила.

Доктор Чен терла руки под горячей водой и надевала резиновые перчатки.

– А теперь давай проведем тщательный осмотр, выпишем тебе достаточную дозировку гидрокортизона и эпипенов. А потом тебя отпустим. Хорошо?

После осмотра я оделась и сидела в кабинете в ожидании доктора. Я пыталась вспомнить свой приезд сюда двенадцать лет назад, мама сидела рядом на пластиковом стуле. Я была уверена, что на ней было что-то с глубоким вырезом, вызывающее, но что именно, я не помнила. И тут я поняла, что не могу представить ее. Я помню ее голос, а вот лицо какое-то нечеткое.

Доктор Чен зашла и села по ту сторону стола.

– Итак, Джубили. Я не хочу вызывать лишнее волнение, но меня действительно беспокоит, что ты стала реагировать даже на непрямой контакт.

Я молча смотрела на нее.

– Тебе нужно быть невероятно осторожной, пока мы с этим не разберемся. Это значит, вообще никаких прикосновений. Я знаю, что ты понимаешь, но я не могу не обращать на это особое внимание. Мы понятия не имеем, как отреагирует твое тело.

– Хорошо, – ответила я, но последнее, что услышала, это «пока мы с этим не разберемся». И я уже знала, что сейчас она спросит, можно ли меня изучать. Сделать меня одним из ее исследований. И еще я знала, что сейчас я уйду. Опять.

– Не знаю, читала ли ты мои научные статьи…

Я покачала головой.

Началось.

– Я проводила клинические исследования китайских травяных лекарств в течение последних пяти лет. Ими лечат серьезные пищевые аллергии. Мы добились того, что шестьдесят процентов больных излечились.

Я знала, что это должно было меня впечатлить. Аллергия считается сложной болезнью в медицинском сообществе. В плане эволюции она бессмысленна, особенно моя. Почему мое тело борется с тем, что является его единственным шансом на продолжение рода? И никто не знал, откуда она берется. Окружающая среда? Наследственность? Когда причины появления проблемы неизвестны, найти решение практически невозможно. Но мое лицо ничего не выражало, потому что я не знала, к чему она клонит.

Она продолжила:

– Я не думаю, что ты будешь хорошим кандидатом. По крайней мере, не сейчас. Твоя аллергия такая… редкая. Я понятия не имею, сработает ли это так же, как с пищевыми аллергиями.

Я кивнула.

– Ты когда-нибудь слышала об иммунотерапии?

Я покачала головой.

Она сложила руки перед собой.

– Это общепринятое лечение для тех, у кого аллергия на укусы пчел, или если она проявляется как насморк. Пациентам вводят небольшое количество аллергена, в теории организм привыкает к ним за какое-то время, чтобы снизить реакцию иммунной системы на аллерген. Это часто приводит к облегчению симптомов аллергии на долгое время уже после того, как лечение прекращено.

– Это вроде лекарства?

– Я бы так это не называла. Это скорее система контроля – способ управлять аллергией, снизить чувствительность настолько, что человек может иметь дело с тем, на что у него аллергия.

Она посмотрела на меня, чтобы удостовериться, что я понимаю разницу.

Я кивнула.

– Сейчас такое делают с аллергией на еду – на арахисовое масло или на яйца. Это пероральная терапия, пациенту каждый день дают немного арахисового масла или чего-то еще, пока переносимость не улучшится. Первые исследования показали неплохую динамику.

– Ясно. Какое это отношение имеет ко мне?

– Доктор Бенефилд считает, и я с ним согласна, что у тебя некая мутация в генах. – Меня удивило, что мне не стало неловко при слове «мутация», как это было обычно, я подумала об Айже и улыбнулась. – Из-за которой у тебя не хватает одного из миллионов белков, которые есть у всех людей, на который у тебя и аллергия.

– Понятно, но вы сказали, что невозможно понять, на какой именно.

– Что же, это не совсем правда. Последовательность генов могла рассказать нам, но двенадцать лет назад это бы стоило миллионы долларов и заняло бы несколько лет, если не десятилетий, чтобы попробовать выделить нужный белок.

Сердце заколотилось в груди.

– А теперь?

– Это стало дешевле. И немного быстрее.

– Насколько быстрее?

– Думаю, мы сможем найти его за год. Или даже быстрее.

– А когда вы его найдете…

– Мы выделим белок. Сделаем лекарство с крошечной его дозой и будем давать его тебе каждый день, в надежде на то, что ты выработаешь переносимость. На то, что твое тело перестанет с ним бороться.

Я откинулась в кресле, стук сердца отдавался в ушах. Лекарство. Ладно, «система контроля». Тем не менее. Я чуть покачала головой, все еще не веря.

– В чем подвох?

Она заложила ручку за ухо, как это делала моя мама я сигаретой.

– Никакого подвоха нет. Но ты должна понимать, что это может не сработать. И это все еще дорого. Тебе нужно будет согласиться участвовать в моем нынешнем исследовании. Мне нужно будет уладить всю часть с бюрократией и написать статью в журнал. Ну если только у тебя вдруг не завалялось несколько сотен тысяч долларов.

– У меня чуть меньше, – проворчала я.

– Я так и думала, – ответила она, но в ее голосе было слышно тепло.

Мы смотрели друг на друга, пока я обдумывала предложение. Я так часто мечтала об этом моменте в детстве. Чтобы доктор сказал мне, что есть лечение, по крайней мере, шанс на него, вместо того чтобы глядеть на меня так, будто бы хочет меня препарировать и разложить в чашке Петри, чтобы потешить свое эгоистичное любопытство исследованиями. Так почему же теперь я не была рада? Почему я не в нетерпении? Почему сердце колотилось скорее от страха, чем от эйфории?

– Спасибо, доктор Чен. – Я смотрела ей прямо в глаза. – Но мне кажется, надо это обдумать.


Днем в библиотеке, пока я разбирала книги, на меня вдруг напала такая усталость, словно я марафон пробежала. Может, это от шока? Поверить не могла, что есть лечение, которое может мне помочь. У меня запорхали бабочки в животе просто при мысли об этом – кажется, я все же начинала радоваться.

Но все омрачает более сильное чувство – страх, который вырос из крошечного сомнения в офисе доктора в полноценный ужас. Мне придется ответить самой себе на вопрос, которого я избегала с приема: я действительно хочу вылечиться? Конечно, я мечтала об этом, когда была маленькой, о том, чтобы быть нормальной, о том, чтобы меня обнимали, о том, чтобы играть с другими детьми на площадке, когда мне станет легче. Но что дети вообще понимают? Может, мое сидение в сторонке спасло меня от сломанной шеи на брусьях. Может, благодаря аллергии я живу гораздо дольше предначертанного. Может, это она, именно она, оберегала меня от травм.