Гонщик суетился на кухне: на столе уже стояли две чашки, а на плите разогревался чайник. Я прошла внутрь и аккуратно присела на краешек стула, наблюдая за мужской широкой спиной.

Через пять минут из наших кружек поднимался вверх пар, а напротив меня сидел Егор Свободин.

— Пей, — кивнул на чашку, в которую был налит чай. Я кивнула, но так и не притронулась к ней, смотря в одну точку на фарфоре. — Соня, ты замёрзла. Тебе нужно согреться. А для этого ты должна выпить этот успокаивающий чай, — через какое-то время втиснулся в мои мысли мужской низкий голос.

Егор говорил уже твёрдым, не терпящим возражений тоном. Я кивнула и обхватила ладонями чашку с двух сторон, грея руки. Подняла её и, поднеся к губам, отхлебнула. Кожу губ сразу же обожгло, и я зашипела, поставив вновь кружку на стол.

— Осторожней, — гонщик подорвался и подлетел ко мне.

В считанные мгновения Свободин оказался рядом и, приподняв мой подбородок двумя пальцами вверх, прошёлся подушечками по нижней губе. Приоткрыла губы. Почувствовала обжигающий холод. Шумно выдохнула.

— Больно?

— Нет, — машу головой.

— Хорошо, — говорит он, в последний раз проводя большим пальцем по губам, и тут же отстраняется, отходя от меня на пару шагов назад. — А теперь мы с тобой поговорим.

Моё сердце тут же сжимается. Замираю. Дыхание останавливается. Перед глазами в ту же секунду всё расплывается, и мне приходится помотать головой, чтобы сбросить с себя дурноту.

Между нами в эту же секунду всё накаляется, чувствуется напряжение, от которого я веду плечами. Отвожу взгляд — мне стыдно и больно смотреть в глаза Егору.

— Почему ты мне соврала, Соня? Почему не сказала, что у вас с Шестинским был роман?

— Что?

Я вскидываю взгляд вверх, не веря в то, что сейчас услышала. О чём он говорит? Какой роман с Шестинским? Не могу ничего понять.

Машу головой, надеясь, что мне это всего лишь послышалось. Смотрю на Егора, который хмурится, сложа руки на груди, отчего мышцы на его руках выделяются сквозь свитер.

— О чём ты говоришь, Егор? Какой роман? Я не понимаю тебя, — голос опять срывается и становится тише шороха камышей.

Я пристальней вглядываюсь в глаза гонщика, чтобы найти ответы на свои вопросы. Но его глаза сейчас темнее бездны, а я кожей чувствую его злость, его широкие ладони сжимаются в кулаки.

— О вашем с завом романе. Почему ты мне ничего не сказала? Почему обо всём этом я узнаю от других?

— От каких других? — в удивлении и шоке смотрю на мужчину, до конца не понимая, что вообще происходит.

Обстановка с каждой минутой всё накаляется, и мне физически становится тяжело дышать и вообще здесь находиться. В голове сумбур, каша, клубок, который я пытаюсь распутать и всё понять. Но у меня ничего не получается. Будто что-то от меня ускользает.

— Мне сказала Дарья Крылова, что у тебя с Шестинским был роман. Почему ты мне не сказала? Почему соврала о том, что он на тебя не имеет никаких видов? — голос его еле скрывал раздражение и злость.

И в этот момент память услужливо подкидывает мне сцену, в которой я вижу Егора, целующегося с Дашей Крыловой, моей коллегой, прямо перед стенами клиники.

Сердце пронзает укол ревности, и всё внутри меня вспыхивает, жаля меня своими ядовитыми змеиными языками.

Я подрываюсь, не в силах совладать со своими эмоциями и чувствами.

— И сейчас это говорит мне тот, кто целовался с этой самой Дарьей Крыловой. Понравилось?! — вскипела я. — В отличие от тебя, у меня ничего не было с Шестинским. Он не целовал и не обнимал меня. До сегодняшнего дня ни разу. А вот ты как раз это делал. В то время, как я ждала от тебя сообщения, ты миловался с ней у всех на виду!

Умом понимаю, что следует успокоиться и нормально, спокойно обо всём поговорить, но вот ничего у меня не выходит. Стоит только той картине предстать перед глазами, как меня охватывает жгучая ревность.

— Я не целовал её, — рычит он, и жевалки на его скулах ходят ходуном, руки сильнее сжимаются в кулаки — мой взгляд падает на его сбитые до крови костяшки пальцев. И сердце пронзает укол вины, но тут же я отодвигаю её.

— Значит, мне показалась, что вы целовались перед зданием клиники? А я-то думаю, почему она взяла неделю выходных, а оказывается, чтобы рядом с тобой быть!

— Что за чушь ты несёшь? — раздражается Свободин. — Я тебе не раз говорил, чтобы ты уходила из этой клиники, и спрашивал, что у тебя с этом Шестинским. А ты мне соврала. Глядя мне в глаза, врала. Ты специально брала лишние смены, чтобы быть с ним рядом? Да?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Работа — это моя жизнь, как ты этого не понимаешь?! Я не уйду. Это моя детская мечта! И никакой Шестинский тут ни при чём! Хватит приплетать его сюда. Это ты обжимал Крылову и на глазах у всех её целовал, а не я Шестинского.

— Я твой мужчина, а не Крыловой! Твой!

Делает шаг в мою сторону, хватает меня за плечи и встряхивает.

— Я целовал тебя! Одну тебя. А ты мне врала. Зачем, Соня? — я смотрю ему в глаза, в которых бушует шторм, вихрь, который подхватывает и меня. — Думаешь, если бы ты сказала, я бы отказался от тебя? Да ты мне чуть ли не важнее гонок стала за эти несколько, мать его, недель! Я тебе говорил не один раз, что таких красивых девушек, как ты, прежде никогда раньше не встречал. Ты одна. Единственная.

Я тяжело дышу, хватая губами воздух. Смотрю в его глаза неотрывно, желая поверить. Поверить в то, что это действительно так — он не целовал Дашку. Что я действительно ему важна. Важнее даже этих чёртовых гонок, где он подвергает свою жизнь риску. Но перед моими глазами вновь появляется их образ: как она обнимала его, целовала его в губы. И самый чёткий, прямой удар в сердце — его руки лежали на её талии.

Как же я хочу поверить. Хочу. Но мои глаза меня не обманывают. Я своими собственными глазами всё это видела.

— Я не поверил Крыловой, когда она мне сказала, потому что думал, чувствовал, что ты не такая. У тебя всегда всё на лице написано — каждая эмоция, как у маленького ребёнка, — качает головой. — Ты как открытая книга, Соня — только посмотришь на тебя, и всё сразу поймёшь. Но когда я увидел тебя целующейся с Шестинским… Почему ты не сказала, Соня?

Эти его слова — как нож в спину. Резко. Больно. Глубоко. И он, будто провернув нож несколько раз, всаживает его ещё глубже. Мне физически стало больно. А моя душа, кажется, в этот момент разбилась на миллиард осколков.

Я не знала, что ему ответить. Меня душили слёзы, которым я не позволяла пролиться. Сдерживала себя из последних сил. Сдерживала и смотрела. Смотрела в его глаза. В его лицо, запоминая каждую его чёрточку. Цвет глаз. Их глубину. Каждое изменение в мимике. Его колючую щетину. Его запах, вдыхая его глубоко в себя.

Мне было больно делать этот шаг. Физически. Морально. Будто каждую секунду времени на моё тело наносили глубокие порезы. На сердце. Его словами. Его неверием мне.

Выдыхаю — в носу, в глазах щиплет, а в животе скручивается тугой узел.

— Мы с тобой разные. Слишком разные. Ты не веришь мне. А я… Я… — голос еле слышен, шелестит как ветки одинокой ивы, склонившейся над озером. Моргаю, и одинокая слеза ласкает реснички, падает на щёку и катится вниз по коже, падая вниз, словно в бездну. Смотрю в последний раз в его синие глаза. — Нам не быть вместе.

И, вырвавшись из его цепких рук, словно разорвав оковы, бегу в сторону выхода. Быстро обуваю сапоги, чтобы он не смог меня догнать и остановить — если захочет, — хватаю пальто и сумку и не одеваясь вылетаю из квартиры.

Бегу, не оглядываясь назад, а меня душат слёзы, которые я уже не сдерживаю, и они катятся из глаз.

Я лечу по лестнице вниз, не разбирая дороги, лишь бы быстрее спуститься, выйти из этого душного дома. Дыхание сбивается, душит, в боку начинает колоть, но я не обращаю на это никакого внимания.

Лечу по ступенькам, не разбирая дороги, пока у меня не заканчиваются силы и я не падаю на бетонный пол, больно ударившись коленками. Но и на это не обращаю внимания. Это ничто по сравнению с тем, как разрывается моё сердце в этот момент. Громко всхлипываю, уже не сдерживаясь, зажмуриваюсь.

Душу разъедает словно кислотой, оставляющей на ней ожоги. А слёзы так и катятся, обжигая кожу лица.

Глава 31


Соня


Душа разрывается на части, а в ушах стучит колотящееся сердце. Но не от быстрого бега, а от боли, что сейчас съедает меня заживо.

Пальцы рук сжимаются в маленькие кулачки, ногти впиваются в кожу ладоней. Голова опущена, а с губ срываются неконтролируемые всхлипы. По щекам катятся дорожки слёз.

Так невыносимо больно, что хочется кричать, раздирать своё сердце руками, чтобы оно перестало болеть и саднить. Хочется заглушить эту боль, чтобы не чувствовать её. Не чувствовать совсем ничего.

Посторонний шум неподалёку врывается в мои мысли и заставляет замереть.

Неужели это Егор? Эта мысль быстро меня отрезвляет, хоть и на какое-то мгновение.

Я вскакиваю с холодного бетонного пола и вновь пускаюсь вниз по ступенькам. Колени саднят и болят. Передвигаться становится сложнее. Но я сквозь стиснутые зубы терплю эту ноющую боль. Не могу себе позволить остановиться и, если это действительно Свободин, быть пойманной этим человеком. Не хочу, чтобы он догнал меня и увидел, в каком я сейчас состоянии.

Кто угодно, но только не он.

Поэтому сквозь боль физическую стараюсь передвигаться как можно быстрее вниз к выходу.

Я не считаю этажи, потому что и так знаю, что их здесь очень много. Для меня главное сейчас — спуститься вниз, вызвать такси и уехать домой. Только там я могу дать волю своим слезам, чувствам.