— Это неправда!

— Отлично! Считай, что я преувеличиваю! Но будь добра уважать мои просьбы!

— Больше похоже на приказ!

— Понимай как хочешь. Я уеду утром. Вернусь через неделю. И если к этому моменту ты, наконец, не решишь, что для тебя важнее — сохранить лицо перед бывшим или перестать трепать нервы мужу, то… — осекается, заметив, как я шире распахиваю глаза.

— То что, Сережа? — спрашиваю полушепотом, машинально усевшись на прикроватную тумбу, внезапно почувствовав слабость в ногах. — Что?

— Не знаю, Маш… Но вряд ли тебе это понравится, — даже не думает ко мне подходить, и взяв с полки первую попавшуюся футболку, небрежно забрасывает ее на плечо и скрывается в ванной, щелкнув замком на дверной ручке…


Если наша жизнь состоит из мелочей, то я без раздумий могу перечислить, без каких именно мои будни теряют краски. Мне не хватает похрапывания за спиной в темной спальне, ведь Сергей храпит, негромко, но вполне различимо в ночной тишине… Не хватает аромата его духов и даже запаха табака. Я скучаю по стуку его пальцев по клавиатуре, который всегда действует на меня одинаково — усыпляет своим монотонным звучанием. Я тоскую по его голосу, бархатному, проникающему под кожу, когда он, позабыв о своей брутальности, сыплет мне комплименты, делая это настолько неподражаемо, что у меня перехватывает дух. Боже, я просто мечтаю услышать простое «привет» в его исполнении, потому что за прошедший с его отъезда день он так ни разу и не позвонил…

— Сем, ну не делай так! Не дай бог, уронишь! — больше не в силах наблюдать за тем, как мой сын подбрасывает довольную Софийку, делаю ему замечание.

— Мам, я ведь аккуратно! — смешно морщась, жалобно выдает мальчишка, все же прекращая свою игру и устраивая непоседу на своих коленях.

— Кстати, почему ты еще не одет? Руслан заедет уже через двадцать минут, — вспоминаю, что по пятницам у Семена очередная тренировка по боксу — его новое увлечение, в которое он окунулся с головой. Теперь посреди комнаты подростка болтается алая груша, которую он нещадно колотит с семи до половины восьмого вечера, то ли гонясь за подтянутой фигурой, добейся которой, он обречен до конца своих дней купаться в восторженных женских взглядах, толи опасаясь, что в случае опасности не сумеет за себя постоять.

— Сейчас соберусь, — он встает, целует малышку в макушку, и я невольно улыбаюсь, наблюдая за его трепетным отношением к младшей сестре. — Я звонил дяде Руслану. Предупредил, что поеду с папой.

— С папой? — не столько спрашиваю, сколько удивленно повторяю за сыном, пропуская сквозь пальцы свои густые волосы.

— Он хочет посмотреть, чего я добился за месяц.

— Как это мило, — не могу сдержать сарказма, надеясь, что он не заметит моего недружелюбного настроя. Если после развода, поборов боль и, утерев последнюю слезу со своей щеки, я открыла в себе способность ненавидеть этого черствого человека, а он, без сомнений, сухарь, крушащий все на своем пути в угоду собственного удовлетворения, то сейчас, потеряв сон от напряжения в отношениях с мужем, я с удивлением поняла — чувство злости и раздражения на Медведева способно увеличиваться в разы… — Ты уж не подведи.

— Мам?

— Что?

— Папа водил меня в свое кафе… — как-то странно взглянув на меня, бросает Семен, уперевшись рукой в дверной косяк.

— Разве, оно уже работает?

— Нет. Это была экскурсия, — он улыбается, и продолжает сверлить меня своим взглядом.

— Ясно, — я спускаю ноги на паркет и пытаюсь влезть в тапки, при этом строя смешные рожицы хихикающей посреди гостиной дочке.

— Мам, там довольно неплохо.

— Я чего-то не понимаю? Что за реклама папиного бизнеса? — начинаю собирать игрушки, но вдруг осененная догадкой, резко выпрямляюсь, прижимая к груди плюшевого медведя. — Он что, тебя подослал?

— Не совсем. Просто сказал, что хочет подарить его тебе…

— Давай ты не будешь лезть в дела взрослых?

— Я и не лезу. Просто ведь это здорово иметь свое кафе!

— Что за странная страсть к общепиту? Попроси отца попридержать его для тебя.

— Папа хочет уехать, — пожав плечами, Семен принимается разглядывать ногти на своих руках.

— То есть? — удивляюсь во второй раз за последние пять минут. — Насовсем?

— Сначала летит с дедом в Америку. Сказал, что у них мужские каникулы, — улыбнувшись, сын опускает глаза на свои ноги, у которых пес, до этого беззаботно слоняющийся по комнате, принимается грызть сброшенную на пол диванную подушку. — Дюк! — раздув щеки, грозно шпыняет его ребенок.

— Он звал меня с собой, но ты ведь не разрешишь мне прогулять школу?

— Нет, — я качаю своей головой и запускаю в собаку резиновую кость, отчего она подскакивает как ужаленная и проскальзывает в приоткрытую дверь, напрочь позабыв о порче мебели.

— Ладно, — тяжко вздохнув, Семен отталкивает от своей опоры и поправив задравшуюся толстовку, принимает свое поражение: никакие уговоры не помогут ему заполучить мое одобрение. — Пойду одеваться. Папа заедет через пять минут.

* * *

У Маши красивый дом. Даже высокий забор, наполовину скрывающий от посторонних глаз современное строение, не в силах спрятать всего величия и четкости линий добротной постройки. Не знаю, почему в свое время и сам не позаботился о семейном очаге, где моя бывшая жена была бы куда счастливее, могла бы разбить сад и устраивать пикники на газоне… Наверное, причина в моей зацикленности на собственных желаниях — для меня куда важнее было добиться высот в работе, нежели возится с выбором особняка.

— Привет! — запрыгнув в машину, Семен довольно мне улыбается, отбросив назад спортивную сумку. За последнее время он, кажется, стал еще выше.

— Поехали? — я поворачиваю ключ и в последний раз прохожусь взглядом по темной черепичной крыше, не забыв улыбнуться мальчишке, уже вовсю колдующего над магнитолой, в поиске нужной радиостанции.

— Вот это фингал! — потешается над моей физиономией, и я на автомате касаюсь пальцем кожи под правым глазом. — Это ведь дядя Сережа?

Я удивленно взираю на мальчишку, а он лишь бессовестно подмигивает, сверкая белозубой улыбкой:

— У него ссадина на щеке. Не расстраивайся, — приятельски хлопнув меня по плечу, Семен пускается в объяснения. — У тебя не было шансов. Ты хоть и подтянутый, но дядя Сережа боксер. Говорит, в молодости серьезно занимался.

— Отлично. Учту на будущее, — теперь тру свой побаливающий нос, пусть уже не такой распухший, как полторы недели назад, но все еще желтый на горбинке. — Думаю, через пару дней все окончательно сойдет.

— Расскажешь из-за чего вы поругались?

— А должен? Правильнее будет оставить это лишь между мной и Титовым.

— Как хочешь. Хотя, я и так догадался.

— Да что ты? — подозрительно щурюсь, отвлекаясь от дороги, и наезжаю колесом на кочку. — Черт.

— Да. Из-за мамы. С дня рождения бабушки они почти не говорят, хотя, обычно, по вечерам они постоянно о чем-то болтают…

— Так, значит, сейчас все иначе? — сбрасываю скорость, старательно следя за движением.

— Я не спрашивал маму, но мне кажется, что он ей не звонит. Уж очень она хмурая ходит.

— Ясно.

— Пап, он хороший. И очень любит маму. Хоть и говорит, что порой, она ведет себя, как ребенок.

— К чему ты мне это говоришь? — удивляюсь такому замечанию, слетевшему с уст тринадцатилетнего подростка.

— Я не хочу, чтобы они ругались. Если ты сделал что-то нехорошее, из-за чего они теперь они в ссоре, может быть, тебе стоит их помирить?

— Я думал ты на стороне отца! — укоризненно бросаю, остановившись у заправки.

— Я просто не хочу, чтобы мама грустила…

Я замираю изваянием, старательно переваривая услышанное, но единственное, на что меня хватает — легкий кивок головы. Думал ли я когда-то над тем, в какое положение ставлю женщину, несправедливо мной преданную и брошенную в угоду своим желаниям? Никогда. Ни в тот момент, когда бесцеремонно вторгся в ее новую жизнь, и уж точно ни в ту минуту, когда учинил потасовку с ее супругом. В словах Семена есть доля истины — я не имею никакого права во второй раз разрушать многолетние труды той, что за все это время ни разу не поставила меня под сомнение в глазах самого дорого мне человека, сейчас с таким наслаждением поедающего шоколадный батончик, найденный в моем бардачке.


— Я заберу ее часиков в шесть? — передав дочку в руки свекрови, я ставлю на тумбу подарочный пакет, прекрасно зная, что лучше вручить его молча, если не хочу выслушать увесистую порцию ее насмешек.

— Ладно. Когда мой сын возвращается? — интересуется, заставая меня врасплох, и я очень рада, что в эту секунду стою к ней спиной, проворачивая вставленные в замочную скважину ключи. Мне не хочется признаваться, что за прошедшие семь дней он так ни разу меня не брал, предпочитая узнавать у Семена, как обстоят дела в его семьи. Мне стыдно произносить вслух, что я стушевалась и не осмелилась сделать первый шаг, и уже дважды пекла его любимый пирог, надеясь, что сегодня он, наконец, переступит порог нашего дома.

— Господи! Только не говори, что не знаешь! — как-то глумливо, еще выше задрав подбородок, произносит моя свекровь, расстегивая курточку на внучке. — Ты просто эталон женской глупости!

— Светлана Викторовна! — разворачиваюсь, предостерегающе глянув на пенсионерку.

— Что? Разве я неправа?

— Я не хочу ругаться в такой день, — вздохнув, ощущаю, как мое и без того плохое настроение стремительно падает к нулевой отметке. — Не забудьте про витамины. Они в боковом кармане сумки.

* * *

— Вам цветы, — долговязый курьер с акне на впалых щеках, кладет на прилавок букет пионов, протягивая мне ручку для росписи.

— От кого? — чиркнув в нужной строке, я не тороплюсь брать их в руки, чувствуя, как внутри зарождается подозрение: Сергей всегда дарит мне розы…