— Брат, послушай меня, — продолжил Иуда, все крепче и крепче сжимая мне руку. — Мы просто всё неправильно поняли. Это я — Пророк, а ты — Десница Пророка. Вот почему ты с трудом с этим справлялся. Потому что нам изначально предназначались другие роли.

Иуда присел напротив меня, оказавшись со мной на одном уровне. На такой высоте он снова показался мне равным. Но я знал, что это невозможно. Слишком много всего произошло, слишком многое подорвало мою веру, чтобы теперь вернуть всё на круги своя.

Как прежде уже ничего не будет. В этом я уже убедился.

— Нет, — подавленно прошептал я, прежде чем вообще понял, что говорю.

Я поднял глаза и увидел, что Иуда напряжённо на меня смотрит.

— Нет, — уже увереннее повторил я, почувствовав захлестнувший меня прилив адреналина, от которого в мой разум вернулась ясность, а в тело — жизнь.

— Нет что…? — нахмурившись, спросил Иуда.

— Нет всё. Я не буду каяться.

Иуда попытался вырвать у меня из ладони свою руку, но я крепко его держал.

— И покаяться за что? За то, что я нас спас? Удерживать здесь окаянных сестёр означало снова привести Палачей в нашу общину. Все окаянные сестры уже обручены, замужем или рожают детей. Они уже не настолько духовно чисты, чтобы стать невестами Пророка, даже если бы мы их и вернули, — я сделал столь необходимый мне вдох и продолжил. — И я не буду стоять и спокойно смотреть, как взрослые мужчины насилуют детей, Иуда. Я все еще верю во все это, в наше дело. Но я положу конец практике обряда Пробуждения. Это… варварство. Это просто неправильно!

— Нет, — стиснув зубы, процедил Иуда. — Это путь Пророка, явленный ему Господом!

Он поднялся на ноги, вырвав из моей ладони свою руку.

Мне стоило больших трудов произнести следующие слова. Я знал, какой они произведут эффект… Но все равно решил это сказать.

— Я не верю, что этот путь явил Бог. Как вообще Бог может с этим мириться?

Иуда распахнул глаза.

— Теперь ты решил…, — проговорил Иуда и, отшатнувшись, сел на каменные ступени.

Он прищурился и взглянул на меня, словно на незнакомца. Его лицо помрачнело.

— Теперь, в самое важное и судьбоносное для всех нас время, ты решил усомниться в Священном Писании? Когда ты больше всего мне нужен?

Я молча смотрел на него. От волнения у Иуды дёрнулась губа.

— Скажи мне, — сказал Иуда и помолчал, намеренно растягивая паузу. — Если бы тебе удалось заставить окаянную Саломею остаться в коммуне, ты бы тоже всё это чувствовал?

Мне показалось, будто мой брат-близнец ударил меня в живот. Он знал, что я испытывал к Мэй. Теперь он воспользовался этим против меня. Иуда наклонился вперед, опершись локтями на колени.

— Ну? Чувствовал бы?

Я задумался над его вопросом, очень серьезно задумался. Я представил себе обворожительную улыбку Мэй, ее длинные темные волосы и светло-голубые голубые глаза, которые больше всего мне в ней нравились. Но потом я зажмурился и увидел ее в объятьях Стикса. Увидел, как она на него смотрела. И то, как она теперь смотрела на меня. С жалостью, может даже с ненавистью.

Никакой любви и уважения.

«И о чём только я думал?»

У меня в голове творилась полная неразбериха. Я пытался представить себя женатым на Мэй здесь, в новом Сионе. Я бы ни никогда не взял в супруги никого другого. Но Мэй ни за что бы не стала терпеть такую жизнь. Она ненавидела это место, а я слишком ее любил, чтобы желать ей подобного.

Черт, я уже понятия не имел, что чувствую. Чем дольше я сидел в этой камере, снося боль и пытки, тем больше тускнели мои чувства к ней. Кому нужен тот, кто тебя презирает? Кому нужна женщина, которой отвратительно всё, чем ты являешься?

Мэй хотела, чтобы я был ей другом, а вместо этого я нанес удар ей в спину. Меня захлестнула тупая, невыносимая боль. Не считая моего брата, Мэй была моим единственным другом.

Сейчас мне очень был нужен друг.

Медленно и тяжело втянув в себя воздух, я встретился взглядом со своим братом.

— Я бы никогда не стал ее удерживать.

Иуда одёрнул назад голову. Я его шокировал. И я понял, что сейчас он не почувствовал обмана в моих откровениях, точно так же, как ранее и я не почувствовал лжи в его.

— Она не создана для нашего мира.

Казалось, Иуда пылал яростью. Всё началось с тлеющего уголька, который быстро превратился в жидкое пламя.

— Почему? — закричал он, поднимаясь со ступени, словно демон из ада. — Почему ты так себя ведешь? Мы с тобой рождены для этой жизни, но ты отворачиваешься от своего пути, от своего народа. От своего брата! Ради чего?

Я молчал. Иуда подошел ко мне и схватил меня за руку, от чего боль рикошетом отдалась в пальцах. Но взгляд Иуды снова устремился на мои татуировки.

— Я не хотел в это верить. Но тебя действительно развратили. Если бы ты по-прежнему оставался чист в своих убеждениях, ты бы не боролся против них с такой злобой.

Он наклонился и холодно спросил:

— Ты хочешь, чтобы тебя снова посадили в ту камеру? Хочешь, чтобы наказания продолжились? Хочешь остаться в одиночестве до конца своей греховной жизни?

В глазах моего брата мелькнул проблеск прежнего Иуды. За всей той властью, которой он был наделён, за верой, что защищала его, словно щит, он искренне умолял меня покаяться. В тот момент я увидел, что он так же, как и я в своё время, боится оказаться никудышным лидером.

Рука Иуды скользнула вниз и снова упала на мою ладонь. Я с трудом сдержал всплеск захлестнувших меня эмоций. Я уже долгое время задыхался без веры в других людей. Его рука была спасательным кругом. Я тонул, а он так отчаянно пытался меня спасти.

Мы только пытались друг друга спасти.

— Покайся, брат, — мягко и с болью в голосе умолял Иуда. — Вместе мы сможем сделать наш народ великим. Мы сможем подготовить правоверных к Вознесению. Небеса будут нашими.

Он сжал мне пальцы и поцеловал меня в голову.

— Если наступит конец света, мы всё равно погибнем. У нас нет непорочной окаянной сестры, чтобы спастись посредством брачного союза. Мы в любом случае обречены, Иуда. Все потеряно. Это конец.

На какое-то время повисла тишина.

— Нет, это не так, — произнёс он.

Я замер. Иуда взволнованно вздохнул.

— Я нашел ещё одну.

Я поднял голову и вгляделся в его радостное лицо.

— Что? — надтреснувшим от шока голосом произнёс я.

Руки Иуды опустились мне на плечи.

— Покайся, брат. Ничего ещё не потеряно. Все идет в точности по плану. Наши люди проходят подготовку. Они учатся сражаться. Дьявольским отродьям не удастся захватить нас до Вознесения, — не сводя с меня глаз, снова сказал он. — Покайся. Покайся и вернись, чтобы встать рядом со мной. Это суждено было сделать нам двоим. Давай закончим это, как и начали. Вместе.

От такого потрясения я лишился дара речи. Мне хотелось сказать «да». Хотелось согласиться. Хотелось вымыться, поспать, поесть в особняке. Мне хотелось всего, что делал мой брат… но не так, как это было нужно ему.

Я не мог.

Я отстранился от него.

— Я не буду каяться в том, что сделал. Я был прав. Наши обряды должны измениться. Окаянным сестрам здесь не место.

В мгновение ока, знакомый мне любящий брат исчез, и на его месте снова возник Пророк-самозванец. Выпрямившись, он от меня отвернулся, вся его поза теперь выражала лишь равнодушие.

— Брат Михаил! Брат Якоб! — позвал Иуда.

Позади меня открылась дверь. У меня разрывалось сердце, но я не двигался. Иуда обратился к стоящим у меня за спиной людям.

— Он отказывается каяться. Он грешник, и его наказание должно продолжиться.

— Да, Пророк, — ответил брат Михаил.

Я уставился на своего брата, пытаясь снова поймать его взгляд. Но он не обратил на меня внимания и, не обернувшись, вышел из комнаты.

Большие руки схватили меня за плечи и рывком поставили на ноги. Чтобы не заорать от боли, я прикусил язык. С трудом волоча моё обмякшее тело, последователи-охранники затащили меня в карцер. Я был выше и крепче их обоих. Но я совсем ослаб. И не мог дать отпор.

Как и всегда, меня заставили встать, и на меня посыпались удары. Кулаки врезались мне в ребра, почки и грудь… но я ничего не чувствовал.

Я делал всё возможное, чтобы не упасть. Сегодня они не тронули мое лицо, но при каждом ударе и выпаде они улыбались, и я видел в их глазах презрение. Но я не мог их ненавидеть. Когда-то я был таким же, как они. Они на сто процентов верили в наше дело. Считали меня грешником, находящимся во власти дьявола.

Может и так.

Я знал, что дьявол реален. Меня охватила паника. Может быть, я и впрямь стал жертвой зла. Может, моей душе суждено гореть в аду.

Я уже не знал. И когда у меня в голове завертелись эти вопросы, я понял, что, в данный момент, мне все равно.

Брат Михаил нанес мне последний стремительный удар в спину, и я упал на пол, согнув от боли колени. Уперев ладони в каменный пол, я изо всех сил пытался дышать.

Братья Михаил и Якоб подняли меня на ноги и вытащили из карцера. При каждом сделанном мною шаге меня трясло. И с каждым новым шагом во мне нарастал гнев. Я чувствовал, как он заполняет каждую клеточку моего тела, как мне в вены, словно через капельницу, просачивается злоба.

Дверь в тюрьму распахнулась. Почувствовав рядом кого-то ещё, я поднял голову и увидел у входа двух новых охранников. Оба они были темноволосыми и темноглазыми, с хорошо развитой мускулатурой. У обоих были короткие стрижки, а на щеках темная щетина. Они казались родственниками. Оба были одеты в привычную черную форму и тяжелые ботинки последователей-охранников, и каждый из них держал в руках АК-47. Они вздёрнули подбородки в сторону моих конвоиров и, взглянув на меня, в отвращении скривили губы.