Анна Веммер - Подонок

Поэтому она вернется. И сама будет решать, хочет увидеть меня на скамье подсудимых или забудет о нескольких неделях у северного моря, как о страшном сне. Наверное, после вчерашнего она сделает все, чтобы меня посадить. И козырь у нее шикарный, я сам дал ей его в руки.

Но я смертельно устал от игры, которую сам же и начал.

Часы показывают девять. Время пролетело, как миг. Я беру поднос и захожу на чердак, одновременно жаждя увидеть Лиану и не желая поднимать на нее взгляд. В ее глазах настороженность мешается с надеждой.

– Доброе утро? – будто спрашивает она.

– Доброе. Это твой завтрак. Это, – я кладу на стул пакет, – одежда. Будь готова к восьми, я отвезу тебя домой.

– Может, поговорим? Андрей, я не хотела вчера… то есть я просто испугалась. Ты не можешь меня винить! Я боюсь камеры, я не думала, что ты мне навредишь, я просто… не знаю.

– Все в порядке, – как можно мягче говорю я. – Дело не в том, что ты боишься. Но тебе нужно вернуться домой. Я больше не хочу тебя здесь держать, это неправильно.

– Я сделала что-то не так?

– Я сделал что-то не так. Я не должен был тебя трогать.

– Но я была не против. – Голос у нее все тише и тише, угасает вместе с надеждой.

– Причем здесь “не против”? Я старше, я – последний человек из твоего прошлого, с которым нужно спать, я тебя держал взаперти, я считал тебя девушкой моего сына. И это только беглый взгляд на список причин, по которым ты должна вернуться домой и забыть все, как страшный сон.

Не удержавшись, я добавляю:

– Или пойти в полицию и написать заявление. Вариант для тебя неплохой. Я бы даже сказал справедливый.

– Ты говоришь странные вещи.

– Я говорю правильные вещи, Лиана. Даже если ты этого не понимаешь сейчас. Ешь, приводи себя в порядок и собирайся.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти. Хоть разговор и получился бессмысленным, на большее меня не хватит. Очень сложно рассказать о том, чего сам не понимаешь.

Звонит телефон, и я мельком смотрю на имя абонента. Когда доходит смысл прочитанного, мне хочется рассмеяться. Судьба играет с людьми, как кошка с мышками.

– Саша?

В трубке ее голос. Красивой раскованной рыжей девчонки.

Совсем непохожей на ту, по которой я вчера сходил с ума, но зато не такой запретной.

– С днем, мать твою, рождения!

Меня кидает от ярости к слезам. Андрей Тихомиров вызывает сейчас у меня одновременно желание кидать в стену легко бьющиеся дорогие предметы и желание забиться в угол и скулить там, как побитая собака.

Я слышала его разговор в коридоре. С этой Сашей. Ревность взметнулась ядовитой змеей, ужалила в самое сердце и принесла на хвосте горькое понимание: он сейчас пойдет к своей рыжей модели, которая не боится камеры, потом отвезет меня домой – и свалит в свою Прагу, фотографировать богатых идиоток для пафосных инстаграмов.

А я останусь в привычной серости. С той лишь разницей, что раньше я понятия не имела, что такое вкус жизни, а сейчас не готова от него отказываться.

Хочется разнести к чертовой матери весь дом. Бессильная ярость рвется наружу, а Андрея нет. Он ушел, оставил меня здесь сходить с ума, поехал к своей идеальной Саше.

– А чего чердак-то не запер?! – рычу я, хоть и понимаю, что меня не слышит даже собака. – Я же сбежать могу! В компьютер твой ненаглядный влезу!

Пинаю со злости кровать и прыгаю на одной ноге, жмурясь от боли. Еще одна монетка в копилку под названием “Причины порыдать”.

Вот такое вот двадцатитрехлетие. Зато не девственница. И почти не пленница. И… вообще никто, девочка без имени, без внешности, без жизненных планов. Невидимка на чердаке, моя суть – подлость, сделанная десять лет назад.

– Ненавижу тебя!

Лгу.

– Ненавижу!

Себе врать получается плохо.

– Ну почему ты ушел?! Сволочь!

Потом гнев утихает, и я просто лежу, смотрю в потолок и считаю трещинки на деревянной балке.

Надо одеваться. Нельзя доставлять Тихомирову удовольствие и униженно рыдать, умоляя оставить меня здесь или, что еще хуже, снова коснуться. Сейчас я встану, умоюсь, оденусь – и сяду в гостиной. Буду холодной и равнодушной, а три с лишним часа наедине с Андреем в машине добьют меня окончательно. Но то будет потом, дома. Там меня никто не увидит.

Только сил на все это не хватает, и я уговариваю себя. Вот, сейчас. Еще минутка, еще чуть-чуть… я проваливаюсь в сон незаметно для самой себя, а подскакиваю от звука открывшейся двери. Сердце бухает в груди, я вскакиваю с постели и кое-как приглаживаю волосы. Так и не переоделась… черт!

Неведомая сила, которой бесполезно противиться, несет меня вниз. Андрей замирает у входа в гостиную, смотрит и взглядом добивает все остатки надежды. Да, она еще теплилась до этого момента. На что я рассчитывала? Что он рассмеется, и мы, взявшись за руки, убежим в закат?

– Ты не готова?

– Я уснула. И я хочу есть.

– Закажешь что-нибудь дома. Все твои карты и деньги на месте, я ничего не трогал.

– Я не поеду голодной.

– Черт, Лиана, ты не могла поесть, пока меня не было? – Он злится и мне кажется, это злость не на вынужденную задержку, а на меня, не дающую резко и легко все оборвать.

– Не могла. Поэтому я буду есть сейчас. Тебе сделать?

– Я не голоден.

– Рыженькая покормила?

Андрей удивленно моргает.

– Что?

– Ты же к ней ездил. Сашенька, твоя любимая модель. Привезешь ее сюда вместо меня?

– Сергеева, прекрати.

– Что прекратить? У тебя теперь чердак освободится. И фотосессию ты свою не провел. Рыженькие тоже хорошо смотрятся за печатной машинкой.

– Почему она тебя так бесит? – спрашивает он.

– Она меня не бесит.

– Да?

– Да. Я за вас счастлива. Совет да любовь. Если пригласите на свадьбу, постараюсь выкупить первый кусок торта.

– Продавать торт на свадьбе – пошло.

– Не всем же так тонко чувствовать искусство.

– На что это ты намекаешь?

– Ни на что. Просто веду светскую беседу.

– Не очень светскую, судя по тону.

– Позвони Саше. Она наверняка и разговаривает идеально.

– Что ты творишь? На что ты сейчас рассчитываешь?

Я прохожу через гостиную мимо Андрея, чтобы действительно поесть что-нибудь на кухне. Хотя сейчас мне вряд ли кусок в горло пролезет. Хочется как следует двинуть ему по лицу, но я заставляю себя просто закончить пытку и сделать так, как сказал Андрей. Дома будет проще.

– Я рассчитываю на еду.

Когда я прохожу мимо него, рука мужчины ложится мне на талию. Миг – и я снова близко, снова чувствую его запах, снова ощущаю жар тела.

– Зачем ты привязалась к Саше? Чем она тебе не угодила?

– А чем угодила тебе?

– Между нами ничего нет.

– Мне плевать.

– Я вижу, – улыбается он. – Ты ревнуешь, Цветочек.

Ревную. А еще мне больно, а он словно не понимает, словно только его боль имеет значение.

– Я отдал ей флешку с фотками. Она попросила отдать исходники, потому что возвращается домой. И все.

– Тебя не было весь день. Ты что, их поштучно отдавал?

– Я гулял. Думал.

– О чем? – устало спрашиваю я.

Отпусти уже. Или не отпускай, но вот такое застывшее мгновение хуже безразличия.

– О тебе. О себе. О том, что дальше. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Продолжила работать, учиться на своих курсах. Со мной у тебя нет шансов построить нормальную жизнь. Я, может, уже и не в розыске, но точно не самая желанная персона в кругу твоих знакомых. И жить в России я не хочу, не могу физически здесь оставаться. Твой отец никогда не примет меня рядом с тобой и, более того, я ни за какие блага не встану рядом с ним. Он достанет тебя, заставит подчиниться, и будет только хуже. К тому же ты его любишь. И это не говоря уже о том, что трахать девку, которую похитил, аморально. А которую знал еще ребенком, аморально втройне.

– Тебя так волнует мораль?

– Поверь, она начнет волновать тебя, когда на нас спустят всех собак.

Я долго смотрю на него, пытаясь понять, действительно ли все это мучает Тихомирова, или он просто говорит логичные и правильные вещи, чтобы убедить меня. Но он отлично научился скрывать истинные чувства и мотивы.

– Хорошо, – наконец говорю я.

– Ты перестанешь упрямиться и поедешь домой?

– Да. – Я киваю. – Принимай решения сам. Только ты решал, окажусь ли я здесь, вот и решение об отъезде принимай в одиночку. Бутерброд тебе сделать?

– Твою мать, – ругается Тихомиров.

Мне вдруг становится смешно, но губ успевает коснуться лишь легкая улыбка, которая тут же оказывается стерта поцелуем. Нам обоим надо остановиться, но это выше возможностей и разумных решений. Выше всего, что способно помешать находиться непростительно близко друг к другу.

Мы целуемся бесконечно долго, потому что закончить – это значит расстаться. Но мне легко отбросить муки совести, не я терзаюсь вопросами «как правильно» и «что аморально», а Андрея ломает. Я чувствую в торопливых движениях усталую обреченность.

Ну и пусть. Зато мне хорошо сейчас, и я получила отсрочку, пусть и минутную. Не знаю, почему меня так пугает возвращение домой. Еще час назад я сказала бы, что это из-за совершенной растерянности, с которой я жила до новой встречи с Тихомировым, но сейчас, когда он ласкает меня языком и сжимает в руках, я уже не уверена, что дело лишь в депрессивном настроении.

Мне кажется, я падаю в пропасть. Снова.

– Так нельзя, – отрывается он от моих губ с видимым сожалением. – Тебе будет больно.

– Ты всегда такой правильный?

– Бывает, находит.