Ульяна Соболева - Подонок

— Спасибо. Сядь. Я так не достану. Ты вымахал за эти годы.

И улыбнулась. ЕМУ. Отшатнулся и тяжело рухнул на стул. Подошла ближе, открыла свою коробку, сунула ему в руки. Откупорила зубами какую-то бутылочку, а его застопорило, заклинило и все. Не может отвести взгляд. Намочила ватку. Начала щеку вытирать. Какая красивая. Недосягаемая. Недоступная.

— Вспомнила как когда-то так же руку твою мазала. Помнишь?

В глаза посмотрела, продолжает улыбаться. Ей идет. Кажется совсем девочкой. Вся в его вкусе. И не отпускает. Как в той долбаной песне…

— Нет.

— Ладно.

Но улыбки и след простыл. И он злорадствует и тоскует одновременно. По улыбке ее. Адресованной ему.

— Ну вот. Ничего серьезного. А теперь ногу показывай и ребра свои.

— Та щас. Все. Хватит в доктора играться.

Хотел встать, но она придавила его за плечи обратно к стулу и нагло стащила через голову его футболку. Это было не просто эротично, это было настолько крышечного, что у него заныло в паху и стон застрял в горле.

— Ужас! А вдруг там перелом? — всхлипнула и тронула ладонями его голую спину. — Это не синяк. Это синячище.

Пи***Ц! Что она творит? Какого хрена! Пусть не смеет его трогать…не трогает…трогает…трогает…да…еще…еще…еще. Глаза сами закрылись, а ее пальчики бегают по его ребрам.

— Здесь сильно болит? А здесь?

— Да…болит, — сам не понимает, что говорит.

— Я лед приложу. Подожди, не шевелись. Перелома, наверное, нет.

Демьян и не шевелится. Он сидит и даже не дышит, потому что знает, что вздох сделает и сорвет как после пробежки или тренажерки. И дыхание перевести не сможет.

— Вставай.

Встал послушно и смотрит на нее сверху вниз, как она лед в полотенце заворачивает и прикладывает к ребрам.

— Держи. Потом убирай, если сильно холодно. А я ногу посмотрю.

Резко поднялась, оказалась в миллиметре от его лица. Выдохнула и его обожгло ее дыханием. Выронил лед, сдавил за руки. Оттеснил к столу. За талию схватил и к себе прижал изо всех сил. Голова кружится, глаза маревом кровавым застилает, запах ее с ума сводит. И ни одной мысли. Только голод, жажда, адское желание обладать.

— За этим позвала? Этого хотела? Хотела же, скажи!

Губы ее пытается поймать, удержать за волосы пока вдруг не ощутил, как от пощечины взорвалась болью щека. Тут же отрезвило, а на место взорвавшейся похоти нахлынула злость.

— Ты идиот? Я по-дружески. Ты же мне как брат. Мальчишка совсем. Я…посмотреть, помочь. А тыыы!

И его тригернуло. От себя отпихнул изо всех сил.

— Мальчишки в детском саду, поняла? Не брат я тебе! Никто! Ясно? Доктора, блядь, из себя возомнила.

Закрыла ему рот ладонью.

— Не матерись! Поля услышит!

— Срал я на твою Полю.

Отшвырнул ее руку, вскочил со стула, но Михайлина схватила его за руки и развернула к себе.

— Ты! Хватит! Ты же не такой! Ты другой! Я знала тебя другим!

— Каким?

— Добрым…нежным…сочувствующим.

— Дура ты!

Руки выдернул, куртку на голове тело натянул и оторопел у самых дверей. Там малышка стоит, преграждает путь. В руках игрушечный молоток.

— Ты не холосый! Ты маму обидел! Ты плохой! Я тебя бить буду!

И замахивается на него, лицо злое, смешное.

«Я тебя побью, понял? Еще раз мою машинку возьмешь! Это мне мама подарила! Мне! Ясно?

Лицо Богдана злое, волосы на лоб упали…»

Лицо брата в детстве наложилось на лицо девочки. Словно одинаковые картинки. Только цвет волос разный и глаз. Тряхнул головой, повернулся к Михайлине. Она стоит в дверях кухни, смотрит то на него, то на Полину. Потом подошла к малышке, села на корточки, забрала молоток.

— Дёма уже уходит. Ему пора домой.

— Он плохой. Я буду его бить!

— Нельзя никого бить, Поля. Мама тебе говорила.

— Он не мой папа! Он плохой! Я думала папа, а он нет…плохой! Плохой! Ты говолила папа сколо у нас появится…а его нету. Не папа…не папа. Плохой! Где наш папа? Где он?

Обошел ребенка, открыл дверь и выскочил в коридор. Наконец-то вздохнул полной грудью. Быстрым шагом сбежал по лестнице, выскочил на улицу. Что ж это за трындец какой-то? Почему его так срывает? Почему рядом с ней ни дышать, ни смотреть, ни пить, ни есть.

Первые месяцы я хотела избавиться от нее. Хотела любыми способами стереть любое напоминание об этом изверге, боялась его наследственности, ненавидела малышку за то, что связывает меня по рукам и ногам. Всю беременность я нервничала, пропускала анализы, не стала на учет в консультацию. Я думала о том, что эта беременность может помешать мне забрать мою Дашу. Ведь Даша уже была, она уже поселилась в моем сердце, а ребёнок эфемерен. Он как что-то принадлежащее его отцу. Чужеродное. Не мое.

До первого крика в родильном зале, до первого взгляда в сморщенную мордашку и осознание, что я влюблена. Что больше никогда в жизни не буду принадлежать себе и никого, никогда не смогу любить сильнее, чем это маленькое существо. Взяла на руки, прижала к груди и…поняла — ОНА МОЯ. Прежде всего. Ее отец принимал в ней самое примитивное участие. И никогда не будет претендовать на нее. Это была безмерная радость — ведь Галаи от нас отказались.

— Почему он кличал на тебя?

— Мы поссорились. Взрослые тоже иногда ссорятся.

— Он злой и класивый. Лазве класивые бывают злыми?

Я успехнулась и поправила плюшевое одеяло. Прилегла рядом с Полей.

— Бывают. Но он не злой…просто обижен.

— Он к нам еще плидет?

— Возможно.

— Ладно. Ласкажи мне сказку пло Клошечку Хавлошечку и я буду спать.

— Про Хаврошечку не буду. Ты всегда плачешь.

— А ты плидумай холоший конец.

— Хитрая какая.

— Плидумаешь?

— Придумаю. Закрывай глазки и слушай.

Она уже давно спала, а я не могла уснуть. Все время невольно терла между собой пальцы, которыми касалась его спины. Как будто на них все еще осталось ощущение юношеской кожи. Она у него горячая, гладкая, шелковистая с золотистым отливом. И руки…не как у мажора, а грубые с выпирающими костяшками, жесткими ладонями. Не знай я Галаев могла бы подумать, что ему приходилось работать физически. В нем была какая-то зверская, примитивная привлекательность. Хищная, ядовито-сексуальная, вызывающая, харизматичная внешность. Торчащие в вечном беспорядке черные волосы, толстые брови, раскосые глаза, высокие, широкие скулы и большой, чувственный рот.

У него красивое тело. Юное, мужественное, поджарое. С стальными мышцами, выделяющимся прессом. Почти безволосая грудь и тонкая полоска от пупка под широкий кожаный ремень, чуть ниже под ширинкой внушительная выпуклость.

И взгляд. Волчий, дикий, необузданный. Пробирает до костей. Когда руками своими сгреб меня, сдавил, выдыхая мне в лицо. По всему телу дрожь прошла. И, нет, не отвращения. А незнакомая, будоражащая, огненная волна зацепила соски, скатилась к низу живота и разлилась истомой в промежности. От неожиданности я оторопела. Мне захотелось его ударить, сделать ему больно. Чтобы отрезветь… я ведь не могу к этому мальчишке вот так. Не могу ощущать…возбуждение? Он противен, он ненавистен …он…Он спас мою дочь. Вот так вот просто. В разгар нашей ссоры, не раздумывая, еще до того, как я поняла, что происходит просто взял, закрыл собой и упал с ней на обочину.

Он мог погибнуть вместе с ней. Но даже не подумал об этом. Промакивала его щеку и смотрела в эти зеленые глаза. Острые, жгучие…как будто разрезают на мне одежду. Трогают тело, жгут мою кожу. Мне почему-то казалось, что эти нервные руки с длинными пальцами умеют ласкать женское тело. И…это рот. Как близко он от моих губ. Если поцелует я …что я сделаю? И перед глазами адские картинки бешеного поцелуя, как сдирает с меня одежду и берет прямо там на кухонном столе…О, боже! Я ведь никогда ничего подобного не испытывала. После Боди…секс стал чем-то неприятным, отталкивающим, болезненным. Я даже не занималась мастурбацией, потому что мне не о чем и не о ком было фантазировать, а мои воспоминания только усугубляли мою якобы фригидность.

«— Фригидная сучка, которая даже задом вертеть не умеет, чтоб я быстрее кончил. Все оргазмируют от секса, а ты лежишь бревном. Покричи хотя бы.

— Если ты меня не любишь, Богдан. зачем мы вместе?

— При чем здесь любовь. Я сейчас тебя трахаю…сделай хоть что-то…не знаю потри себя там. Помоги себе. Ты когда-нибудь кончала?

— Нет

— Фригидная…ясно. К врачу сходи…»

К врачу я не пошла. Я научилась притворяться и все стали счастливыми…Он стал. А я? Я думала, что со мной что-то не так и что я никогда и никому не буду нужна, кроме Богдана.

* * *

Закрыла глаза и тяжело выдохнула. Я с ума сошла. Это же Дёма…Дёмкааа. Он мог бы быть мне младшим братом. От этих мыслей и от стыда начинают полыхать щеки и хочется сдавить свои груди, чтобы соски расслабились. Не ныли от напряжения.

Меня разбудил звонок в дверь. Встала сонная с постели, накинула на плечи кофту и поплелась к двери. Посмотрела в глазок и резко отпрянула. Мне кажется. Я все еще сплю. Снова посмотрела. Нет, не кажется. Стоит, облокотился о лестничные перила, жует жвачку смотрит то в глазок, то на потолок. Сегодня воскресенье…

Открыла дверь, кутаясь в кофту и почему-то думая о том, что я страшная, сонная. Неумытая. Ужас.

— Доброе утро.

Ткнул мне какой-то цветок, явно сорванный с клумбы во дворе. А меня умилило. Не знаю почему. Стало тепло в груди и губы невольно растянулись в улыбке.

— Я пришел починить кран.

— Ты умеешь чинить краны?

Взяла цветок и автоматически поднесла к лицу, понюхала. Но пахнет не цветком, а парфюмом Демона и его сигаретами. И мне нравится этот запах.