— Подходит. Когда можно начинать?

— Да хоть сегодня. У на работников не хватает. Можешь остаться. Мы скоро закрываемся.

— Хорошо. Я только позвоню няне. У меня дочка маленькая.

Набрала номер соседки, но та не ответила. Я перезвонила еще несколько раз. Наверное не слышит. Сериал на всю громкость включила.

— Так ты останешься?

— Да.

Кивнула и выдохнула. Завтра будет и хлеб, и любимые сосиски Поли, и даже Егоровне шоколадку куплю. Ничего…значит не сложилась карьера преподавателя. Я не пропаду.

Убирать было тяжело с непривычки в ноги как будто иглы впились, а пальцы занемели от холодной воды. Горячую владельцы ресторана на ночь отключали. Я еще несколько раз попыталась дозвониться до соседки, но теперь ее сотовый был вне зоны доступа. Уснула, а он разрядился. Спят уже давно. Мы с ней договаривались если меня долго нет, то Полечка у нее остается.

Сотовый снова зазвонил. Теперь номер был скрыт. Я ответила яростным рычанием:

— Слушай ты, Ульрих! Не звони сюда никогда. Моя сестра не продается! Ясно?!

Но там молчали. Никто не отозвался.

— Алло. Кто это?

Тишина. Только слышно чье-то прерывистое дыхание. И, мне кажется, я начинаю понимать, кто это может быть. От этой догадки мурашки ползут вдоль позвоночника и сердце бьется быстро, бешено. Глаза наполняются слезами. Звонит проверить жива ли я после того, что сделал…я кожей чувствовала, что это он. Каждым ноготком.

— Подонок! — прошипела в трубку и выключила сотовый совершенно. Сунула в карман аккуратно сложенного платья и заперла в шкафчике. Прислонилась к нему лбом и закрыла глаза. Дура! Наивная, тупая идиотка, которая попалась на удочку. На его «давай кран починю» на его «Как ты пахнешь», на то, что Поле он понравился. Все было спектаклем, все было подлой, низкой игрой с целью унизить, растоптать, размазать. Он хуже Боди…хуже своего отца. Они били честно, в лицо, а этот…ударил ножом в спину. Ненавижу подонка. Никогда не прощу и никогда не забуду. А перед глазами снова и снова лицо его наглое, взгляд сумасшедший, пальцы нервные, умелые. И губы зудят от воспоминаний о поцелуях…На теле все еще следы от его ласк остались. Ничего… я забуду, я проживу без них. Без Галаев. Надо было сразу увольняться, когда его увидела. Надо было бежать.

Утром я уже валилась с ног, еле доползла до шкафчика, чтобы переодеться. Включила сотовый, и он тут же зазвонил в руках.

— Михайлина Владимировна, это Любовь Валентиновна — заведующая. Вам отказали в просьбе об опеке над Лерочкой. Слышите? Отказали. Мы еще вчера хотели позвонить, но забегались…

Я облокотилась об шкафчик и почувствовала, как кружится голова, как начинает сильно стучать в висках.

— Как отказали? Почему отказали?

— Им поступил какой-то звонок от социальных работников. Даже не знаю, что там случилось. Говорят вас уволили с работы…и еще какое-то видео по сети гуляет.

— Что?

— Я говорю в опеке отказали. Вы будете оспаривать, брать адвоката или мы можем отдавать Лерочку на удочерение?

— Даша! ЕЕ зовут ДАРЬЯ! Запомните! И, да, буду подавать снова, адвокатов буду брать! Вы ее не получите, слышите? Вы ее не продадите этому проклятому Ульриху!

— Я… я понимаю, что у вас сейчас черная полоса в жизни и вы нервничаете. Но подумайте. Лер. Дашеньке будет лучше в Германии, она ни в чем не будет нуждаться. Ну что вы сможете ей дать?

— Я ее семья! Сестра родная! Любовь дам и защиту.

— Какую? Вы себя защитить не можете! Личную жизнь свою от чужих глаз скрыть! Куда вы ребенка заберете в разврат?

Я отключила звонок, подошла к раковине и плеснула воду в лицо. Обдало холодом, отрезвляя, убирая туман усталости из мозгов.

Я приеду домой, посплю и решу, что делать. Пора напомнить генералу об его обещании.

За ночную смену мне неплохо заплатили. Я заехала в супермаркет купила любимые сосиски Поли, фрукты, шоколадку для соседки. Возле дома на лавке уже сидели бабульки завсегдатаи с семечками и газетами в руках.

— Доброе утро.

— Какое ж оно доброе? Егоровну ночью скорая увезла, померла Егоровна там…инсульт. Бедная…как быстро.

— Что?

Пошатнулась и выронила сумки, перед глазами все закружилось.

— Оставила девочку на больную женщину. Ей еще с вечера плохо было врачи приезжали, а она шлялась где-то всю ночь.

— Бросает вечно на Егоровну. Потаскушка молодая!

Я шатаюсь и почти не слышу их. Бросилась в подъезд, через ступеньку на свой этаж, дверь ключом открыла.

— Поля! Полинушка моя! Я дома! Где ты?

Никого нет в квартире, пусто. Я по комнате мечусь, за голову схватившись, потом голос второй соседки услышала.

— Дык полиция увезла ребенка. В три часа ночи соседи вызвали. Плакала она, тебя звала, одна осталась. Беги давай…а то сейчас быстро детей отбирают и не спрашивают. Потом заграницу продают…Беги…беги…

— Ддда…да. А кто забрал? Участковый?

— Да, с тетками какими-то приехал. Квартиру твою осматривали.

— Спасибо. Бегу…бегу.

На улицу выскочила. Документы забыла, все забыла. В голове только одно пульсирует — Поля моя там одна, Полечка маленькая. Страшно ей. Надо такси поймать, денег еще немного осталось. Нет…мало. Только на автобус хватит.

Выскочила на дорогу, чтоб перейти к остановке и увидела, как она на меня едет — красивая белая иномарка. Та самая. От удара и от боли все почернело. Кажется, я закричала имя дочери и…утонула в черноте, ушла в нее с головой.

Демьян

На душе было не просто мерзко — там выжженая пустыня, там завывает ветер, песок дерет горло и легкие, мучает жажда. По ней. Сильная, до ломки, до прострелов в висках и бешеного, адского стука сердца.

Он сделал это. Сделал то, о чем мечтал с того самого момента как она укатила со своим долбаным любовником. Опустил ее в грязь, втоптал и раздавил там, как гадкое насекомое…только почему ему кажется, что гадкое насекомое это он сам, а грязь вонючей жижей затапливает его изнутри. Он сам весь вонючий и грязный. И нет удовлетворения. Нет триумфа, радости, подъема. Ни черта нет. Он пустой. Грязный, пересохший и пустой.

И только глаза ее видит.

«Люби меня, Дёма»…эти слова вскрыли ему вены, разорвали душу. Он мог бы остановиться. Мог бы. Он хотел. Выскочить из аудитории, найди Панка, отобрать у него сотовый и прекратить трансляцию.

Но не остановился. Оно смешалось все вместе. Адская похоть, злость, ревность и вызов ее. Панкратов подначивал, что училка согласилась. Что он ее отымеет вместо самого Демона. Тот и дойти не успеет как Панк разложит ее на столе и оприходует.

Ему тогда показалось, что так и могло быть. Слишком рядом стоят, слишком похотливо глазки Панка горят, и эта…в блузке своей указочкой по доске водит. Сексуальная до судорог. Всегда, в любой одежде.

Панка захотелось мордой о доску, а ее…грязно вые***ть. Прямо там. Что он и сделал. Только закрывал ее от камеры спиной. Все что видеть могли это его задницу и ее коленки.

Ее уволили. Сразу же. Не прошло и дня.

Видео Демон не пересматривал. Попытался. Но его стошнило. Что-то пошло не так. Что-то гадски пошло не так.

Он цеплялся за право мести. За воспоминания о цинковом гробе с телом брата, о бледном лице отца, о каменной плите с выбитым именем и портретом Богдана. Отец тогда так и сказал «все из-за суки этой, все из-за нее. Она мне сына сломала…отобрала моего мальчика. Будь она проклята, тварь».

Он тоже проклинал. Не раз и не два. Проклинал когда мастурбировал на ее образ, проклинал когда трахал девчонок и видел ее лицо, проклинал, когда на могилу Боди цветы носил, проклинал, когда ни с одной не складывалось…Потому что на нее не похожи.

Нирвана встретил его у дверей универа. Радостный, какой-то весь на подъеме. Какого хера непонятно. Он с ним давно не общался.

— Ну чо…красава. Отымел ее таки. Ну ты самцоооо, ну самцооо. Я смотрел и завидовал. Повертел бы хоть. Людям показал. Зад у тебя отменный, но меня все же вставляют женские булочки. Ты б ее сиськи…

— Завали пасть!

— Че?

— Пасть, сказал, завали. Проехали. Не хочу обсуждать.

— Ну, да. Вставил ей и теперь неинтересно. А я может подробности хочу. Ей же вся мужская часть универа теперь мечтает засадить и я в том числе…

Сам для себя не заметил, как схватил Нирвану за шкирку и впечатал в колонну. Как и всей мужской части универа ему хотелось отрезать яйца вместе с Нирваной.

— Только подойди к ней я тебе голову сверну и зубы пересчитаю.

— Так я даже если хотел бы. Не смог. После того, что случилось. Ей теперь долго никто не вставит.

Ослабил хватку, глядя в небольшие глаза Нирваны с туманной поволокой после парочки косяков марихуаны. Нарик хренов. Вечно чем-то закидывается. У отца деньги только на это дерьмо и тянет. Как Демон раньше не замечал и как раньше не бесило, черт его знает. Сейчас раздражало до трясучки.

— Что случилось? Ты о чем?

— Дык…училку машина вчера сбила. Почти насмерть. Весь универ об этом гудит. Она в реанимации. В неотложке. Вот-вот ласты склеит.

Сильно впечатал Нирвану в колонну, перепрыгнул через несколько ступеней, через ограду и к моту. Поднял железного коня на дыбы и со всей мочи по газам. Так чтоб ветер в ушах засвистел.

И в голове только слова Нирваны. В разных тональностях, эхом, бьют по мозгам, по нервам, по горлу. Мот кидает из стороны в сторону, равновесие не держится. Кажется, что все ползут черепашьим шагом. Он обгоняет, мельтешит среди машин. Объезжает пробки, вслед несутся маты перематы, когда по рынку промчался, срывая крытые брезентом ларьки.

И другие мысли — Нирвана ошибся, это просто чей-то вброс…Не могла ее машина. Это неправда. Не с ней. Она не может вот так…не оставит его, как мама. Она же молодая, красивая, нежная. Она не может умереть.