Надо думать, что замутить. Когда-то вместе с Нирваной прикидывали магазин с IQOS открыть, вложить деньги деда, а теперь деньги ушли на другое, намного более важное.

— О, бля! Нихрена се! Демон ты ли это?

Увидел Нирвану с двумя девками блондинками. Как всегда, под чем-то, девок за задницы придерживает. Ухмылка злорадная до ушей. После их последнего разговора дружба больше не заклеилась.

— Кто это? Твой друг? — удивились блондинки. То ли близнецы, то ли он одинаковых где-то вечно находит. Они сейчас все на одно лицо. Одинаковые, выпяченные «уткой» губы, обтянутые скулы, накладные ресницы, брови в поллица и волосы до задницы. Тоже накладные. Винировая улыбка, силикон прет из-под тесного платья. Соски то ли настоящие, то ли тоже приклеенные торчат торчком.

— Та да. Дружбанелло мой. Ну что, бро, ты че тут делаешь? Работаешь? Реально?

— Работаю. Иди давай. Развлекайся.

Ощущение, что сегодня кому-то пустят кровь появилось где-то на уровне затылка и застучало в висках.

— Че хмуро так? А ты че…эту училку пое***ваешь в больнице? Правду говорят?

— Иди давай. А то тебя самого в больнице пое***вать будут.

Мрачно посмотрел на бывшего друга. Тот плохо себя контролирует нанюхался дури.

— Че он борзый такой? Нирвана, кто этот придурок? — спросила одна из телок. Вторая в этот момент усердно строила ему глазки и облизывала раздутый рот.

— Закрой рот соске своей! И вали отсюда!

Нирвана перестал улыбаться.

— Че в натуре на работе? Из-за этой шлюшки? Которая вначале перед братом твои раздвигала, а теперь тебе отсасывает? Она уже научилась причмокивать или ты ей рот ложкой открываешь?

С рыком бросился на Нирвану. Сцепились, скатились со ступеней, полетели кубарем. Дружки Неравина набросились следом. Охрана пыталась растащить. В итоге сцепился и с ними. Дрались жестко. До крови. Демьяна били ногами. Когда растащили он еле разогнулся, трогая ребро и окровавленное лицо.

— Сука…, - сплюнул кровью.

Его рассчитали в ту же ночь. Денег не дали. Выставили пинками.

Шатаясь, побрел домой. Упал на лавочку, в сквере, чтоб малых не пугать своим видом с подбитым глазом и расквашенным носом и губой, там так и вырубился. В себя пришел от прикосновения горлышка бутылки к губам.

— На попей, Антихрист. Ты чего здесь разлегся? А ну давай домой.

Баба Аня с удивительной прыткостью помогла ему встать и подняться по лестнице. Он проспал почти до полудня.

Потом она мазала ссадины самогоном, прикладывала компрессы к ребрам.

— Тебе б в больницу. Ребра могут быть сломаны. За мелких не волнуйся я присмотрю. Таки влез куда-то. Не можешь без приключений.

— Какая больница? У меня девочки и Мишка.

— Ну хоть сегодня отлежись. Куда с травмами такими?

— Она меня ждет там…одна совсем. Который час?

— Пять вечера почти. Поздно уже ехать.

— Не поздно. Надо. А то подумает бросил ее…

Поднялся со стоном, куртку натянул.

— Посидите сегодня с ними вечером, хорошо?

— Посижу, куда денусь?

* * *

В палату зашел и она впервые голову повернула, глазами в него впилась. Дышит тяжело, часто. Он к ней сразу, куртку сбросил, за руку взял. Испугался этого выражения глаз непривычного, такого странного. Впервые за все время вот так ему в лицо смотрела, словно звала к себе.

— Случилось что-то?

Молчит смотрит на него, обводит лицо взглядом каким-то глубоким, живым. Не таким как раньше.

— Бо-ль-но…

Едва расслышал, с сумасшествием в губы потрескавшиеся ее взглядом впился, не веря своим ушам. А они снова еле зашевелились.

— Бо-ль-но…

— Больно? Я сейчас! Я позову кого-то! Сейчас!

Бросился в коридор, забыв про свои ребра, про колено распухшее. К медсестре подбежал, отталкивая какую-то бабку в цветастом халате.

— Ей болит. Она сама сказала.

— Кто сказал?

— Ярошенко с четырнадцатой, сказала, что больно ей.

На смене другой врач, новый какой-то, он устало и раздраженно на Демона посмотрел.

— Кто? Спинальница? Она не разговаривает. Вам послышалось! Идите. Не мешайте. У нас пересменка.

— Сказала, что больно! Обезболивающее надо!

— Я закончу и к ней подойдут.

Переклонился через стол и сгреб врача за грудки, вытянул к себе.

— Сейчас пойдешь! И уколы свои возьми! Не то сам в соседней палате ляжешь!

К постели Михайлины подтащил, а сам склонился к ней, всматриваясь в ее глаза, полные тревоги.

— Где больно? Вот врач пришел. Сейчас станет легче.

А она вдруг так отчетливо, но дрожащим голосом спросила:

— Те-бе бо-ль-но?

Моргнул несколько раз. На врача посмотрел, потом снова на нее. И, да, ему стало больно. Пиздец как больно. Аж вывернуло всего. Дышать стало нечем.

Глава 17

Спустя три месяца…


— Ну что? Едем гулять?

Натянул шапку на Петарду и дернул за бубон Кузнечика. Обернулся к Михайлине. Она сидела в инвалидном кресле, нахмурив брови и стиснув челюсти. Одевал он ее против воли. У них часто случалась эта война. Она выгибалась, отворачивалась и не давала себя тронуть. С больницы, когда привез ее, самое трудное началось. Борьба с ее стеснительностью, с упрямством. Когда он раздевал ее, она отворачивалась и плакала. И для него это было невыносимо, хотелось бить окна и выносить стены на хрен. Ненависть ее сил лишала. Чувствовал себя последним конченым куском дерьма.

— Я не смотрю. Слышишь? Надо раздеться и помыться, чистую одежду надеть. Блядь! Ну чего я там не видел?

Сжимается, слезы катятся и у него руки опускаются. Черт же все раздери. Как сложно. Не болезнь ее, а вот все это…боль эта. Ему тоже больно. Его наизнанку выворачивает от ее мучений. И понимает каково это…но кто если не он.

— Миш…некому больше, слышишь? Только я могу! Пожалуйста, дай я тебя раздену и искупаю. Черт!

Отвернулся и от ярости кулаком по стене вмазал. Михайлина закрыла заплаканные глаза, а он встал с края постели и отошел к окну.

— Давай я помогу. Ты отнеси ее в ванну. А я сама раздену и воду наберу.

Даша стояла в дверях, покусывая нижнюю губу. Посмотрел на Михайлину. Ее глаза засветились надеждой.

— Хорошо. Давай попробуем.

— И судно… я тоже могу. Она стесняется. Не хочет, чтоб ты. Давай я. Я смогу. Я сильная.

— Ладно. Посмотрим.

Но это и оказалось выходом из положения. Помощь Дашки. Ее она подпускала к себе, помогала себя раздеть, разуть. С Демоном все иначе. Стоило ему приблизиться как она вся внутренне сжималась, каменела, напрягала все мышцы тела чтобы всячески помешать. Всем своим видом показывая, что не хочет, чтобы он к ней прикасался.

Тот мимолетный порыв в больнице, когда она заговорила оказался единичным. Врач посчитал, что слова были случайны, беспричинны. Потому что больше не произнесла ни слова.

Кормила ее тоже Даша. Она ждала пока та придет со школы, а до этого отказывалась есть. Сжимала челюсти и не позволяла кормить. Все силы своего немощного организма направляла на борьбу с ним.

Но Демьяну это не мешало. Точнее мешало, но он держал себя в руках, терпел изо всех сил и делал то, что предписали врачи.

Соседка Анна знахарку нашла в деревне. Бабку Устинью.

— Ну, да. И колдует и ваще Баба Яга.

— Ты, Антихрист, если жизни не знаешь не вякай. Сиди да жуй блины и помалкивай. Врачевательница она. Скажет станет на ноги Мишка или так и останется в кресле. Снадобья нужные даст. Поезжай, грю. Я присмотрю за девочками. А ты давай вези ее.

— Я врачам ее показывал. Самым лучшим. Самым крутым и здесь и в столице. В один голос говорят — не встанет на ноги. В лучшем случае заговорит и зашевелит руками. Мне по бабкам ездить не хватало.

— Ты на свете сколько живешь? Двадцать годков? Зеленый совсем, дурной. Не взбрыкивай. Дурной грю. Опыта нет и жизни не видел. А я видела. Много всего видела и как больные смертельно на ноги вставали и как здоровых в гроб клали. Все в человеческой вере прячется. Доказательная медицина хорошо, конечно, но, когда не было ее по-иному народ лечился и выживал и болячек таких страшных не ведывал. Вези говорю. Хуже не будет. На адрес.

Ткнула ему в руки бумажку.

— Вперед и с песнями. Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Мой отец после войны всегда напевал. С фронта без обеих ног вернулся и мамке моей еще двоих заделал. Плюнуть и растереть твои проблемы.

Блин ему в тарелку подложила и вареньем полила сверху.

— Она не согласится ехать. Там Дашки не будет, а мне она не дастся. Мыть, ухаживать. Ну сами понимаете.

— Девку на плечо и поехал. Сам знать должен, что делать, чтоб бабы тебе давали. Не маленький уже. На выходные забирай и давай, и с Богом!

* * *

— Я санки взяла и коньки.

— Молодец. На каток заедем. Все. Погнали. Харе дома сидеть. Итак завонялись, как дохлятина.

— Сам ты дохлятина. Я пахну. У меня духи есть. Мамины.

— Кто без спроса разрешал брать? — рыкнула на Петарду совершенно серьезная Кузнечик.

— Моя мама. Хочу и беру.

Коляску кое-как в лифт затолкал. Первый спустился. Затем девчонки. На улицу вышел, толкая перед собой инвалидное кресло. Погода чудесная солнце светит, снег искрится, ветра нет почти. Но она его не радует. Его ничего не радует. Он хочет блеск в голубых глазах увидеть. Хоть какие-то эмоции. Хоть что-то. Как тогда, в больнице. Это были мгновения, когда у него сердце зашлось, когда он ощутил себя счастливым на какие-то доли секунд, пока верил, что она это сказала осознанно. Именно ему.

— Ты когда-то говорила, что зиму любишь. Вот радуйся. Пришла зима. Снежная.