— Скажи честно, ты опять себе кого-то нашёл.

Он, честно, не сразу въехал, что она имела в виду.

— В смысле «нашёл»? — Наверное, голова к концу дня уже не слишком хорошо соображала. — А-а! Нет. Не до этого сейчас.

Но тут же подумалось «А, может, и зря?» Может, именно сейчас и надо кого-то найти. Чтобы избавиться от мыслей: ненужных, но упрямо лезущих в голову, навязчиво гудящих, словно растревоженный по неосторожности осиный рой, гонящих прочь из дома. Потому что вот совсем не хочется узнавать, насколько они истинны и откровенны. Ну их.

— И что значит «опять»? Ты, что, меня совсем старичьём считаешь? Которому в жизни больше ничего не надо.

Алина промолчала, но, похоже, исключительно из такта. Неужели именно так и считала? Ну ничего себе!

Ему теперь только и остаётся, что на завалинке сидеть и семечки лузгать? А как же та знойная студентка какой-то там академии, на новоселье у Демидова усиленно его клеящая? Или она тоже его рассматривала как кандидата на роль состоятельного папика, который денежку даст, а взамен уже ничего не потребует, ибо стар и немощен, здоровье уже не то.

— А в чём проблема-то? — поинтересовался Марат у дочери, обойдя её и бросив на диван кейс с бумагами и ноутбуком. — Вам тут заняться нечем? У тебя ж даже подруга под боком. — Он наклонил голову к плечу, поморщился. — Алин, ну. Честно говорю. Никого не нашёл и пока не планирую. — И ввернул, не удержавшись: — Даже гипотетически.

— Па-ап!

— Я устал, Алин. Реально.

Дочь перестала допытывать, поинтересовалась заботливо:

— А ужинать будешь?

— Наверное, — пространно ответил Марат и уточнил на всякий случай: — А вы уже? — не до конца понимая, какой ответ его устроит больше. Но прозвучало это:

— Конечно. Времени-то сколько. Даже Валентина Михайловна уже спать пошла.

— Так, может, и тебе пора? — он красноречиво посмотрел в сторону лестницы на второй этаж. — И подруга наверняка уже тоже спит.

Вздохнул досадливо. Ну почему вдруг? Раз за разом «подруга» вместо имени. И почти прослушал, что там Алина говорит.

— Неа. Какое-то кино смотрит. Ну-удное. — Дочь по-детски надула губы, сделала большие жалобные глаза: — Можно я с тобой за столом посижу?

И тут же зевнула. Марат усмехнулся.

— А, по-моему, тебе лучше будет в кровати.

— Пап, ну прекращай! — ещё больше надулась Алина. — Что ты со мной как с маленьким ребёнком.

— Потому что ты и есть как маленький ребёнок, — парировал Марат и беззлобно передразнил, растягивая слова: — «Папа, где пропадаешь? А то я без тебя соскучилась». — Алинка только фыркнула, а он заключил: — Так что — иди спать. Будь послушной деточкой. А я завтра постараюсь пораньше вернуться. Хорошо?

Дочь ткнулась в него лбом, Марат потрепал её по русой макушке, потом чмокнул, туда же, в макушку.

— Спокойной ночи, деточка.

— Да ну тебя, — проворчала Алинка, отодвигаясь, но послушно потопала в сторону лестницы, а он — на кухню.

Ужин ждал на столе, тщательно накрытый и запакованный, чтобы до конца не остынуть. Но, кажется, Марат уже перегорел, даже касательно еды. Хотя перехватил немножко, остальное убрал в холодильник, поднялся к себе. У него был свой личный санузел, с проходом прямо из комнаты, с душевой кабиной, и он немного постоял под тёплыми струями воды. Решил, что способен заснуть даже на ходу, торопливо вытерся, завалился на кровать, думая, что вырубиться мгновенно. Но — как бы не так. Осиный рой в голове никак не хотел успокаиваться, и даже такое донимало: вот пообещал он Алине вернуться завтра пораньше, ну сдержит слово — и что? Будут просто сидеть дома, как дураки, удовлетворённые присутствием друг друга. И даже не вдвоём, втроём.

Промаявшись без сна полчаса или даже час, Марат опять встал, оделся. Сначала зашёл на кухню, за бутылкой вина, потом отправился в кабинет. Там удобней — огромный диван, кресла, камин. Если в нём горит огонь, и свет можно не включать. И… когда он зашёл, огонь уже горел. Хотя Марат его не разжигал.

Наверное, девчонки опять устраивали посиделки. Они тоже любят здесь торчать, особенно одна. И, оказалось, она и в данный момент здесь.

При появлении Марата встрепенулась, торопливо поднялась с дивана, опустив глаза, произнесла виновато:

— Я сейчас уйду.

— Да ладно. Чего уж? Сиди.

Хотел ещё добавить «Лучше я». В смысле, уйдёт. Но подумал — а с чего ему убегать? Словно они первый раз оказались вдвоём здесь в кабинете перед камином. Ничего же особенного. Но и Лера возразила:

— Нет. Я…

Марат просто произнёс её имя:

— Лер.

Вложив в него множество слов и смыслов: «Я не буду тебя уговаривать и удерживать. Как хочешь. Но разве ты мне мешаешь? Или я тебе мешаю? Что не так?»

Она опять уселась на диван, уставилась на огонь. Марат вспомнил о бутылке в руке, но на этот раз не стал отставлять её в сторону, откладывать на потом. Ведь Лерка больше не двенадцатилетняя девочка.

— Вино будешь? Правда оно полусухое. Не сладкое. Но хорошее.

— Буду.

Он подошёл к шкафу, достал из него пару пузатых стаканов, напоминающих удлинённые бокалы без ножки, а потом уже двинулся к дивану, сел, составил бутылку и стаканы на стоящий поблизости низкий кофейный столик. Вино он открыл заранее, ещё на кухне, и сейчас только осталось вытащить неглубоко засаженную пробку, разлить. Лерке совсем немного, себе побольше.

— Держи.

Она протянула руку, подхватила стакан — пальцы на мгновение соприкоснулись, вполне ожидаемо и опять ничего особенного, ну, случается — и сразу отхлебнула чуть-чуть, отвернувшись к огню, а потом отставила стакан, да так и держала его перед собой, не торопясь снова попробовать.

— Ты-то почему не спишь? — спросил Марат без особого интереса. Стандартная дежурная фраза, банальный ответ ни о чём:

— Не спится.

Чудный разговор. Впервые такое, обычно же они нормально разговаривали. Видимо, просто время не очень подходящее для беседы. Бывают такие моменты, когда лучше всего молчать. Сидеть в темноте на мягком диване перед камином, маленькими глотками отпивать вино, чувствовать, как от него ласковое расслабляющее тепло разливается по венам, смотреть на огонь. Или на того, кто сидит рядом. Не слишком пристально, чтобы не беспокоить взглядом, да и толком почти не видя, потому что слишком погружён в собственные мысли, а остальное — фоном, нечётким, но приятным.

Оранжево-жёлтые блики на стекле стакана, призрачные отсветы в насыщенно-багровой глубине вина. Трепещущие отблески пламени на фигуре, на лице, в волосах, в ярко поблёскивающих глазах. Как-то уж слишком ярко и влажно поблёскивающих.

— Лер, ты — плачешь?

— Нет, — отрезала твёрдо, не поворачиваясь, сжала губы.

— Да ладно тебе. Уж со мной-то не обязательно лицо делать. Хочешь, так плачь. Только… я успокаивать-то не особо умею.

Она резко развернулась.

— Я не плачу! — возразила сердито и громко, почти выкрикнула, но словно нарочно, в пику её словам, безжалостно открывая правду, две огромные слезинки выкатились из глаз, прочертили мокрые дорожки на щеках, а плечи судорожно дёрнулись.

Марат придвинулся к ней, чтобы осторожно высвободить из её дрогнувшей руки стакан, отставил его на столик.

— Лер, ну ты чего?

Она вскинулась, уставилась в глаза.

— Что со мной не так?

42

Марат опешил в первый момент. От её слов, от этого пронзительно-отчаянного взгляда. А она продолжала спрашивать напряжённо звенящим голосом:

— Почему я всем мешаю? Почему? Даже дома. Раньше папе мешала. Он же из-за меня ушёл.

— Да с чего ты взяла? — перебил Марат, но Лера опять воскликнула, сердито и громко:

— Я знаю. — Повторила с напором: — Из-за меня. Он ведь потом даже не позвонил ни разу. Даже на Новый год. Даже на день рождения. Вообще, никогда. А если бы меня не было, они бы так и жили вместе. Папа и мама. Значит, я и ей жизнь испортила. И ей мешаю. И тогда, и сейчас. — Она сглотнула распиравший горло тугой комок, виновато спрятала глаза. — Я же вижу, как они ссорятся. А раньше не ссорились, пока он к нам не переехал.

— А с тобой-то это как связано? — вмешался Марат. Хотя знал, что она права, может, не совсем, но отчасти, и всё равно бы никогда не согласился, не подтвердил её слова. Разве ж Лерка виновата? — Уж ты-то понимаешь, начинать жить вместе — всегда непросто. Сколько притираться друг к другу приходится. Даже когда любовь, даже когда понимание. Всё равно сразу гладко не выходит. — Он произнёс как можно убедительней: — Вот увидишь, всё наладится.

Но опять она не приняла его слова, мотнула головой.

— Не наладится. Со мной всегда так. Ничего не получается. Совсем ничего не получается. Ни с кем. Никогда.

— Прекрати.

Ну не мог он больше. Не только слушать эти надрывные горькие слова, но и смотреть в искажённое душевной болью лицо, на катящиеся по нему слёзы, на изломанную линию рта. Ухватил за плечи, привлёк к себе. Лерка доверчиво уткнулась носом ему в шею, всхлипнула, не сдерживаясь. А Марат болтал, не думая, что только в голову приходило:

— Ну что ты, Лер? Ну. Эх, ну вот не умею я успокаивать. Говорю много, а толку-то? Лер, ну. У меня у самого с родителя только в последние годы отношения наладились. А так я всегда для них был — оторви да брось. Не верили, что из меня что-то путное выйдет. Хотя у них, конечно, для этого причины имелись. Но то я, а ты-то — совсем другая.

И гладил её по голове, по волосам, вдоль спины.

Её слёзы, горячие, обжигали, впитывались в ворот футболки, а её ладони, ещё горячее, лежали на груди и не просто обжигали, прожигали, до нутра, до сердца. И чёрт с ними, с чужими домыслами. Потому что совсем они и не домыслы. Просто…