— Какая разница, как я хочу? Это же твоя квартира.

А она надулась.

— Ну да. Точно, — произнесла с такими снисходительно-понимающими интонациями, будто считала — нет! — уверена была, он ведь не из благих побуждений предложил, не ради её удобства, а грехи свои перед ней замаливал. Она потому и про машину именно сейчас заговорила, сделала ставку на его чувство вины.

А зря. Просчиталась.

Нет её, вины. И грехов нет. Достаточно с него — каяться. Он вроде как искупил уже, со всеми согласившись. А ведь никто даже не поинтересовался, ему-то каково, что он чувствует, что хочет. Каждая творила, что для себя считала нужным, и только его мнение, его желания посчитали несущественными.

Лерка сбежала, а ведь обещала дождаться, и теперь пряталась, неизвестно где, Женя потребовала не вмешиваться, Алинка выкаблучивалась, считая себя смертельно обиженной, а он почему-то оказался обязанным безоговорочно принять происходящее и смириться.

Он принял, и что? Теперь-то все счастливы и довольны? Да вроде бы не слишком. Так в чём был смысл?

Ещё и не работе, как назло, начались обострения у неадекватов. Стоило заявиться в офис, Паша припёрся в кабинет, плюхнулся в кресло, пожаловался, претендуя на сочувствие и понимание:

— Опять Биланенко мерещится, что мы его обманываем. Цены втихую завышаем.

Марат хмыкнул, упёрся руками в стол, не раздумывая, предложил простой выход:

— Ну и пошли его на хрен. Не нравится, пусть сам достраивает. — И даже воодушевился. — Или, давай, я пошлю, если ты стесняешься.

Паша уставился внимательно, будто только что увидел.

— Агишев, тебе нужно на ком-то злость сорвать? Что вообще с тобой в последнее время происходит?

— Ничего, — убеждённо заверил его Марат. — Всё как обычно.

— Да в том-то и дело, что не как обычно. Бросаешься на всех, волком смотришь.

— Задолбали просто. Эти все.

Паша наклонил голову, с нарочитым пониманием глянул исподлобья.

— И я тоже?

Марат досадливо прищёлкнул языком.

— Ну давай, давай передёргивай. А потом спрашивай, отчего я смотрю как волк.

Друг откинулся на спинку кресла, запрокинул голову, закатил глаза к потолку, вздохнул, произнёс мечтательно прямо туда, вверх:

— А давай-ка, после всех дел, вечерком, завалимся куда-нибудь. Расслабимся, выпьем. Тут же рядом ресторанчик есть — и ехать никуда не надо. Дотопаем пешочком. — И снова вопросительно уставился на Марата: — Ну, что скажешь?

Надеялся, что тот напьётся и удастся раскрутить его на исповедь? Да сейчас.

Но в ресторан они всё-таки завалились, утроились у барной стойки, чтобы каждый раз, когда понадобится, не дожидаться официанта. И Марат действительно напился, а вот с исповедью не прокатило.

Хотя говорил он много, например, про ту самую ответственность, долго и увлечённо рассуждал на тему отцов и детей, и что с пацанами гораздо проще, а вот с девками… Так что Паше невероятно повезло, и ему Марата ни фига не понять, и пусть даже не примазывается. И вообще, на сыновей у него жена есть, а сам он только так, чисто для проформы, и потому живёт, настоящих бед не ведая.

Паша хмыкнул и, будто дразня и подначивая, поинтересовался:

— Тогда сам-то до сих пор почему не женился?

Вопрос застал Марата врасплох, он даже заткнулся на какое-то время, переваривая его и соображая, как бы достойно ответить, а потом просто махнул рукой и выдал короткое, категоричное и непечатное.

Что было дальше, он представлял смутно или, скорее, фрагментарно: что-то бесследно испарилось из памяти, что-то отпечаталось в ней основательно и почти чётко. Например, Марат точно знал, что домой Паша вёз его на такси, хотя саму дорогу не помнил. Что, когда приехали, выбраться из машины почему-то оказалось достаточно сложно, а тащиться пешком от калитки до крыльца — ещё сложнее. Но Паша как верный друг не бросил, довёл до дверей.

Следующие несколько минут, но, возможно, и не минут, словно заволокло непроглядным густым туманом, который растаял только от требовательной просьбы:

— Ключи от машины дай! Найду кого-нибудь, подгонит. Или — нафиг! Пусть там и стоит. А то ведь с тебя, Агишев, станется — куда-нибудь намылишься, полезешь за руль.

Говорил, разумеется, Паша, и в этот момент они уже стояли в холле. Алинка с Валентиной Михайловной тоже были здесь, но выражений на их лицах Марат не различил.

А ключи он не дал. Но Паша в наглую прошарил по карманам, нашёл и забрал. Ещё и заявил снисходительно:

— До обеда можешь не появляться. Сам справлюсь.

Вот облагодетельствовал.

Марат, ни при каких обстоятельствах не изменявший себе, решил благодарно поклониться, но не удержал равновесия и едва не навернулся. Но ведь не навернулся. Потому что на удачу рядом оказалось кресло, и он облокотился о высокую спинку.

Потом Паша вроде бы ушёл. Да точно — ушёл. Зачем ему оставаться? Его дома жена ждёт. А Марата не ждал никто. Ну, в смысле потому что уже дождались.

— Пап, пойдём, — жалостливо протянула Алинка.

— Куда ещё?

— Тебе лучше лечь. Отдохнуть.

Дочь подцепила его под локоть, но Марат отодвинул её в сторону, заявил сердито:

— Не надо со мной, как с инвалидом. Сам дойду.

И не дошёл.

Тогда в помощь Алинке подключилась Валентина Михайловна, но даже вдвоём тащить Марата вверх по лестнице в комнату они и пытаться не стали. Решили отвести его в кабинет — там ведь тоже есть, куда уложить — но Марат упёрся. Его даже мотать перестало, застыл как вкопанный.

— Не надо туда. Сказал, не надо. Лучше прямо тут лягу. Диван же есть. Да я и на полу могу. Похрен. А туда — не пойду. Хоть убейте.

49

Над головой тихо зашуршало. Первый вестник осени пока ещё редкий жёлтый лист медленно закружил в воздухе, спланировал прямо под ноги. Лера не стала наступать, перешагнула.

Лето закончилось вчера, но, если бы не особое обстоятельство в виде начала учебного года, никто бы без взгляда на календарь не определил, что наступил не просто другой месяц, а ещё и другой сезон. Всё так же тепло, солнечно, зелено. А те перемены, которые произошли в Лериной жизни, она устроила себе сама.

Она заранее наведалась в деканат, добилась разрешения на индивидуальный план посещения занятий, потому что теперь ей необходимо совмещать учёбу не просто с подработкой, а с полноценной работой. Нужно ведь на что-то жить, чем-то оплачивать съёмную квартиру.

Ни долгов, ни проблем по первому курсу у неё не было, и сессии она сдала без троек, потому ей разрешили, а методист даже помогла составить удобное подстроенное под общее расписание. Менять его слишком сильно и много пропускать Лера всё равно не собиралась. В булочной, куда она устроилась, тоже удалось договориться со сменщиками.

Тем, у кого были дети, удобней работать по будням и с утра, а Лера легко согласилась на вечера и выходные. А зачем они ей? Тем более съёмная квартира и булочная располагались в соседних домах, на то, чтобы одеться времени уходило больше, чем на дорогу. Да и жильё Лера отыскала специально поближе к университету — всего несколько остановок, лучше на трамвае. Именно на нём она и приехала с утра.

Это только для первокурсников Первое сентября особенный день, для остальных — обычный учебный. Ещё и так случилось, что на него выпало сразу четыре пары. А едва войдя в двери, на подходе к турникету, Лера увидела Вадима с Настей.

И — ничего. Вот даже не дрогнуло, не кольнуло. Но теперь она прекрасно понимала, почему.

Да потому что и не могло ничего получиться. Потому что у неё одна любовь — как наказание — бессмысленная, неправильная, непозволительная. И глупая несбыточная надежда, что всё-таки это пройдёт. Хоть когда-нибудь да пройдёт. Или получится смириться, привыкнуть, почти не замечать. Живут же даже с осколками в сердце.

Лера ещё и улыбнулась им издалека. В ответ Вадим и Настя изумлённо уставились на неё, но она невозмутимо прошла мимо, подумав, что в следующий раз, наверное, их просто не заметит. Они — это то, что уже давно и окончательно неважно.

После пар Лера отправилась на остановку, забралась в подкативший автобус, уселась на свободное место, отвернулась к окну, и только через несколько остановок поняла, что села не на тот транспорт.

На трамвай же надо было, а не на автобус. Просто привычка сработала, ведь раньше именно этот маршрут был самым удобным и нужным, именно по нему можно было доехать без пересадок до самого дома. Но теперь-то ей совсем в другую сторону.

Правда, осознав ошибку, Лера не вскочила, не бросилась к выходу, так и осталась сидеть. А почему бы не прокатиться? Убедиться, что в этом нет ничего особенного: ехать привычной дорогой, видеть знакомые места. Решиться и проверить, что справишься с ненужными эмоциями, ощущениями, желаниями, обязательно справишься.

А вот и её остановка, на которой она обычно выходила, чтобы идти домой. Двери распахнулись, но она сидела, даже не дёрнулась. Потом ещё несколько остановок, и…

Вот уж там она точно не выйдет и даже в окно смотреть перестанет, докатит до конечной — до неё тут совсем немного, перейдёт на другую сторону, чтобы снова сесть на автобус, начинающий новый круг.

Всё, конечная — салон опустел. Лера вышла последней, сразу двинулась к переходу, оказавшись на нужной стороне улицы, встала позади павильона. Хотя он прозрачный, спрятаться за ним не получится, но ведь она не собиралась прятаться. Смотрела на проносившиеся мимо машины. Без цели, просто так.

А на что тут ещё смотреть? И подобное не происходит дважды: она стоит на тротуаре, он именно в этот момент случайно проезжает мимо и спасает — от одиночества, от беды, от дождя. Сейчас и дождя-то нет.

А ведь когда в гараже он взял её за плечи, так захотелось прижаться, уткнуться в него лицом, и чтобы он не просто держал, обнял, стиснул как можно сильнее. И тогда бы стало абсолютно наплевать. Пусть остальные обманывают, бросают, предают, ненавидят — она переживёт. Всё, что угодно. Лишь бы вот это было с ней: он совсем рядом, его объятия, стук сердца, ласковый голос.