— Какая ты молодец. Может, когда ребенок подрастет, твоя сестра выберется сюда, и я познакомлюсь с ними обоими.

«Черт!»

В силу привычки не планировать свои отношения далеко на будущее, я даже не подумала о том, что Оуэн будет рядом необычно долго и, вполне возможно, узнает, что никакого младенца не было.

— Просто… ну, младенец не то чтобы новорожденный. Моей племяннице три года.

Я стараюсь сообразить, что бы еще такого соврать поправдоподобней и как вывернуться из неловкой ситуации прежде, чем Оуэн поймет, что никакого младенца нет вообще.

— Это последний ребенок, родившийся в нашей семье, так что я всегда называю ее новорожденной. Я не так часто вижу своих племянников и племянниц, ну и специально решила уделить три недели, чтобы повидать всех.

Даже страшно становится, до чего легко ложь срывается с языка.

— Это же прекрасно, — несколько нервно отзывается Оуэн, опускает глаза и продолжает: — Мне нравится, что ты любишь детскую компанию. Знаешь… ну, по поводу Билли, в общем… Прости, что не рассказал о нем сразу, на первом же свидании. Наверное, мне хотелось, чтобы ты в первую очередь воспринимала меня как мужчину, а уж потом как отца и так далее. Понимаешь, о чем я?

— Конечно. Хотя зря ты не сказал. Я была бы не так удивлена, когда встретила вас с Билли в «Старбаксе».

— Прости, я собирался все объяснить. Просто ждал удобного времени. Это что-нибудь меняет? То, что у меня четырехлетний сын?

— Нет, нет, конечно же нет, — снова лгу я и, решив повременить с неизбежным разрывом отношений, добавляю: — Он у тебя постоянно живет?

— Да. Когда мы с его матерью развелись, Билли было всего семь месяцев. Она талантливая певица и все время проводила в разъездах, на гастролях, ищет свой шанс прорваться на большую сцену. Для меня с Билли у нее времени просто не оставалось. Она все еще в поисках, до сих пор поет в прокуренных клубах. Путешествовать по стране в грязном фургоне в компании со спивающимися музыкантами — это не жизнь для маленького мальчика. Так что после развода вопрос о том, кому достанется Билли, был практически решен.

— А мать как-нибудь в его жизни участвует?

— Совсем чуть-чуть. Раз в пару месяцев, когда бывает в городе, она его навещает. Она его любит, но музыка ей дороже.

— Печальная история.

— Нет, не то чтобы. Нам с Билли очень даже хорошо. Мне нравится, что он живет со мной. «Вот это мужчина — настоящий клад, — думаю я. — Он добрый, любящий, красивый и хороший отец к тому же». Признаюсь, когда в кофейне я увидела его в компании Билли, то решила, что между мной и Оуэном все кончено. Я не заинтересована в воспитании чужого отпрыска и отдаю себе отчет в том, что когда ты встречаешься с мужчиной, у которого есть ребенок, ты встречаешься с ними обоими — это приобретение «два-в-одном». Однако, что-то… нет, не буду кривить душой — много что в Оуэне не позволяет мне расстаться с ним. Я чувствую редкую привязанность, которая не дает мне бросить его, в том числе и из-за того, что у него есть сын. И вместе с тем внутренний голос подсказывает, что не расстаться тоже глупо — у таких отношений будущего нет.

Обычно я не привязываюсь к мужчинам. В основном они для меня — развлечение, игрушки. Какое-то время я наслаждаюсь общением, хожу в дорогие рестораны и клубы, от души получаю удовольствие в постели. Но как только на горизонте появляется кто-либо более интересный, я прощаюсь со своим сегодняшним поклонником. Всем нам быстро надоедают игрушки, все мы жаждем новых впечатлений. Я меняю мужчин так же, как маленькая девочка меняет Домик Мечты Барби на печь «Сделай сам». Однако, глядя через стол на Оуэна, я не могу избавиться от желания видеть его как можно чаще. Как ни стараюсь увидеть в нем привычный объект для развлечений, проходящую забаву — не получается. В нем слишком много… черт возьми, даже не знаю, как и сказать… вот, ценности в нем много. Оуэн слишком хорош, чтобы относиться к нему, как к большинству мужчин, иными словами, как к способу получить удовольствие. Отчасти я так смотрю на мужчин, потому что уверена: они и сами относятся ко мне именно так. Но вот для Оуэна я точно не товар, не игрушка, не инструмент для удовлетворения похоти. Пусть я не знаю его так хорошо, как следовало бы, но не думаю, что он вообще к кому-либо может относиться подобным образом. Такие чувства к мужчине для меня внове. Мне странно и радостно, но больше страшно — мой бог, как мне страшно.

43. Нора

— Нервничаешь? — спрашивает меня Бренда.

— Да уж…

Мы сидим в приемной Вашингтонского медицинского центра. Настал наконец день моей операции. Я довольна тем, что время пришло, радуюсь, предвкушая, как я буду выглядеть, когда все заживет, но не могу не бояться — а вдруг что-то пойдет не так как следует. Вдруг из меня получится нечто перетянутое, и я буду выглядеть, как Мелани Гриффит или Николетт Шеридан? А если хирург заденет нерв, и на всю оставшуюся жизнь одно мое веко останется ниже другого? Или, не дай бог, я подхвачу какую-нибудь инфекцию и вообще умру?

— Знаешь, еще не поздно отказаться.

— Что? Ты шутишь? Я проверила врача, разузнала все об операции. Я мучилась, выбирая, что именно, какую часть тела следует оперировать. Чтобы расплатиться с клиникой, я завела специальную кредитку. Я выбила отпуск на работе, а Оуэну соврала, что еду в Нью-Йорк и не могу с ним встречаться — нужно ведь выкроить себе время для выздоровления. Мы уже в клинике. Операционную готовят. Ну уж нет! Теперь отступать поздно, — выдаю я Бренде, повторяя все то, что говорила сама себе сотни раз, увещевая не повернуться и не убежать с криками ужаса от больницы куда подальше.

— Что ж, хорошо, — произносит Бренда. — Я могу как-нибудь помочь тебе расслабиться?

— Ох, нет, но за предложение спасибо. Спасибо и за то, что привезла меня сюда, что согласилась проводить домой и присматривать за мной, пока все заживет.

— Не за что, я с удовольствием.

Гляжу на Бренду и жутко радуюсь, что у меня есть такая подруга. У меня не так уж много друзей. Вообще, если не считать моих сестер, то Бренда — единственная. Да, мужчин я знаю множество, но женщины-друзья мне никогда не требовались. Даже смешно: столько приятелей среди мужиков я нажила, а в клинику меня привезла единственная подруга. В Нью-Йорке у меня семья, но здесь и сейчас я могу рассчитывать только на Бренду, а у нее и без меня есть о чем волноваться — Джим и Джоди. Даже страшно, до чего я одинока: нет мужа, нет детей, и до недавнего времени мне это нравилось, однако операция заставляет на многое взглянуть по-иному. Когда я бронировала дату операции, секретарь сообщила, что мне понадобится кто-нибудь, кто привезет и отвезет меня из клиники — и это должен быть не таксист, не водитель арендованного авто. Непременно требуется присутствие друга или члена семьи. Конечно же, первая моя мысль была о Бренде. Но мысль о том, как бы мне пришлось, когда бы не ее участие, пугает и беспокоит. Нет никого на свете, кого еще я могла бы попросить о подобном.

— Бренда, ты такая везучая, у тебя есть муж, дочь… семья, в общем.

— Думаешь? — ее голос звучит так, словно она подозревает меня в неискренности.

— Да. Вот в такие моменты я жалею, что не остепенилась, не вышла замуж и не завела пару ребятишек.

— Правда?

— Как тебе сказать… не знаю. Возможно, это стресс в ожидании операции. Но чем старше я становлюсь, тем больше задумываюсь, что было бы неплохо иметь дочь или сына… да и мужа тоже не помешало бы завести. Иногда я волнуюсь, думая о том, кто позаботится обо мне, когда я буду старая и седая.

Стоило мне это произнести, как я осознала, насколько эгоистичны мои слова — получается, что единственная причина, по которой я хочу иметь детей, это страх оказаться в старости в каком-нибудь доме престарелых, загнуться немощной в луже собственной мочи. Но, с другой стороны, именно по схожей причине мне и не хотелось детей — я слишком эгоистична, чтобы чем-либо с ними делиться. Не хочу стать одним из тех родителей, которые рожают ребенка, а затем жалеют денег, времени и труда, необходимых на то, чтобы его вырастить. У моей матери никогда не было дорогих вещей, потому что весь семейный доход съедали шестеро ртов. Она никогда не жалела, но если бы мне пришлось вместо оплаты счетов от «Поттери Барн» или «Сакс» отстегивать деньги на педиатра или уроки балета, я была бы как минимум недовольна. И что, это означает, что я — плохой человек? Вряд ли. Я была бы плохим человеком, если бы, приходя к подобным умозаключениям, тем не менее завела бы детей.

— Тебе еще совсем не поздно обзавестись потомством. Многие женщины рожают и за сорок. Но растить ребенка нелегко, — добавляет Бренда.

— Да, я знаю. Ты Джил давно видела? — вспоминаю я нашу начальницу. — Помнишь, она притащила своего младенца на работу? Я была в ужасе. Ребенок срыгнул, и все потекло по ее блузке, а она, кажется, даже не заметила. А если и заметила, то не обратила внимание. Не могу себе представить, что я буду ходить целый день с блевотиной на рубашке.

— Это не блевотина. Просто младенец срыгнул. Такое бывает с новорожденными, — со смехом объясняет Бренда.

В это мгновение появляется сестра, которая называет мое имя и просит следовать за ней.

Мы с Брендой одновременно встаем, и она меня обнимает.

— Буду ждать тебя здесь, — ободряющим тоном говорит она.

— Еще раз спасибо за то, что делаешь это для меня.

Я поворачиваюсь и иду по длинному коридору за медсестрой, которая приводит меня в небольшую гардеробную. Она задает несколько вопросов, еще раз уточняет список процедур, на которые я записана, заполняет что-то в моей анкете, а затем выдает мне больничный балахон, упакованный в целлофановый пакет, просит переодеться, запереть все свои вещи в шкафчик у стены и, когда буду готова, отдернуть занавеску. Она не грубит, но холодна и методична, словно робот — не самый лучший компаньон для встревоженного пациента перед хирургической операцией. Сестра делает шаг назад, задергивает штору, а я гадаю — она ко всем так относится или только к зацикленным на себе самовлюбленным дамочкам, которые приходят к хирургу отнюдь не по медицинским показателям, а на пластические операции, и потому не заслуживают никакого сочувствия. Могу себе представить, как она возвращается на пост и рассказывает другим медсестрам о клиентке средних лет, желающей освежить увядающую красоту.