- Анри! Мне нет никакого дела до де Голля, Индокитая и всего остального! – вновь взвилась мадам Кейранн. – У тебя дырка в груди и железо в легких! А теперь еще и куча земли, с которой ты понятия не имеешь, как обращаться! Сейчас, когда столько наших друзей обанкротились... умудрился влезть в авантюру! У меня уже сердце в клочья от твоих похождений! Затем ли Викто́р выбивался из сил, чтобы дать тебе и сестрам образование?

- Ну вот именно потому, что я не представляю, что делать с этой землей, а из армии увольняться у меня нет ни желания, ни возможности, я и позвал вас, - проигнорировав ее последний страдальческий возглас, ответил Анри и, понизив голос, многозначительно добавил: – Позвал прежде, чем писать Мадлен.

Берта Кейранн вздрогнула и подняла на него испуганные глаза, вдруг показавшиеся ему старыми. Но промолчала, ожидая, что дальше скажет ее названный племянник.

- Меня сейчас мало волнует эта земля, - продолжал он, - но я хочу сохранить дом таким, какой он есть, не дать ему прийти в упадок. Возможно, позже я буду готов решиться на большее, но сейчас так.

Юбер никогда в жизни не замечал за собой порывов к благородству. Даже, пожалуй, не считал, что оно в нем есть, это благородство. Он никогда не обращался к самому себе, двадцатилетнему, каким был до войны. Он даже и не помнил себя таким, который любил и которого было за что любить. С тех пор его учили лишь злу: ненависти, мести, свободе не сдерживать желания убивать. Даже история с Уилсоном и Гретой в его мыслях навеки осталась необъяснимым, но ярким пятном, когда он сам для себя впервые попытался обрести понимание, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И уж точно не желанием помочь. Впрочем, Ноэлю Юбер не мог не помочь. Слишком уж многое они прошли вместе.

А вот какой он внутри? Какой была его суть до всего пережитого? Что из себя представлял Анри Юбер без формы и без необходимости рваться в бой?

Человек, выкупивший чужой дом, чтобы его сохранить, – кто он?

Или все это вросло уже окончательно?

- Ближайшее время, пока не окончится война, у меня будет совсем мало времени, чтобы даже просто наведываться сюда. И определенно нужен кто-то, кто станет здесь все поддерживать.

- И при чем тут моя Мадлен? – приняв совершенно непроницаемое выражение лица, уточнила тетушка Берта.

- Я хочу, если она согласится, пригласить их с Фабрисом в Тур-тан. Дать ей дело, которым она сможет заниматься. Что-то, что будет для нее дорого.

- Ты хочешь забрать ее от меня и увезти черт знает куда! – возмущенно вспыхнула мадам Кейранн. – Она никогда не согласится на такое!

- В зависимости от того, моя дорогая тетушка Берта, что вы ей на это скажете. Если будете возмущаться, как сейчас, она, конечно, останется с вами. Ждать днями мужа из его рейсов, помогать вам в отеле, читать книги… В общем, делать все, чтобы не бояться больше стен, в которых над ней издевались.

- Она счастлива, она успокоилась.

- Она не играет, она не может петь, она нашла мужа, чтобы вы были довольны. И у нее ничего нет своего, что захватило бы ее.

- У нее детей нет! – рассердилась Берта. – Детей, Юбер, называй это так, как оно называется! И это единственное, от чего она страдает. Ими Мадлен должна заниматься, а не твоей проклятой фермой!

- Она замужем всего три года. Все еще образуется, - без капли смущения ответил Юбер и двинулся к камину. Несмотря на лето, в доме было очень холодно. Да и само это лето вышло холодным, где тут хоть что-то согреть?

К тому же уж лучше заняться очагом, чем смотреть, на тетушку Берту, мечущуюся по гостиной. Та и впрямь никак не могла успокоиться. Она то к окну подходила, то к столу, то оказывалась у большого шкафа, в котором почти не осталось посуды. И внимательно разглядывала его содержимое, будто бы нет ничего важнее на всем свете.

О проблеме Мадлен Юбер лишь догадывался по некоторым строкам в письмах тетки. Та не слишком распространялась, но кое-что было ясно. О том, что она посещала доктора Беллара, к примеру, и тот уверил ее, что она здорова. И о том, что, возможно, по осени у них с Фабрисом родится дитя. Потом эта новость исчезла куда-то, как и не было. Стерлась, вымаралась.

- Не образуется, Анри, - наконец мрачно отрезала тетушка и сбивчиво, взволнованно принялась рассказывать: – Ей тогда что-то нарушили. Я не знаю… Когда ее… тогда... У нее ничего не держится. Больше двух месяцев беременность не носит. Последняя только… уж успокоились, думали, все хорошо, а в мае так случилось, что и сама едва жива осталась. Так что, ничего не образуется.

- Сейчас с ней что?

- Сейчас она благополучна, и я ей строго-настрого запретила… Но я не знаю, что правильно. Фабрис так мечтает о сыне, а Мадлен так пытается ему угодить… И так мучается… Я не должна тебе этого рассказывать, это неправильно, но, Господи, Анри, мне ведь даже пожаловаться некому. Кому такое скажешь?

- Никому. На то и семья. Вы пробовали сменить врача? Ходить к кому-то… не к этому доктору Беллару? – Юбер закончил возиться с камином и встал в полный рост. Теперь хотелось курить, но пугать тетушку Берту видом сигарет при своих дырявых легких ему совсем не представлялось возможным. Чтобы хоть чем-то еще себя занять, а не выглядеть сердитым, он прошел к столу, на который была водружена большая корзина с продуктами. Когда он ездил в Дуарнене забирать мадам Кейранн, то заодно и купил еды – не морить же голодом гостью. А в Требуле был прекрасный рынок, вполне можно найти все необходимое, пока она будет гостить.

Он достал бутылку вина и несколько чашек из шкафа. Бокалов там больше не было. Нарезал сыра, ветчины и хлеба – тот был очень свежий и рассыпался. Вынул яблоки. И слушал. Слушал. Что еще он мог делать?

- Мадлен рвется, а я против уже. Не во враче дело. Она как ополоумела. Понимаешь, мой дорогой, только в себя пришла, бледнее смерти лежит и опять то же – «мы будем дальше пробовать». Что здесь пробовать? И не живет ведь. Только и думает, как родить этому болвану, который о ней заботиться не хочет, все свое гнет. Будто она не человек, а лишь способ продолжить род. А нет в ней этого! Нет и не будет! Они оба не угомонятся никак. Какое счастье? Где оно? Она тогда руки на себя чуть не наложила, а я иной раз думаю, может, и не просто так, может, это мне не надо было...

- Что вы несете! – сердито перебил ее Юбер, поднявшись со стула, и сунул в руки чашку. – Пейте и перестаньте.

Она, пытаясь подавить слезы, быстро глотнула. А потом обреченно сказала:

- Когда-то Викто́р говорил, вроде как в шутку, а я сердилась. Теперь вижу сама - прав. С вами одни огорчения, дети, одни огорчения.

- Мы это не нарочно.

- Ты твердо решил ее сюда забрать? А как же Фабрис? У него в Лионе работа.

- Устроится на станцию в Дуарнене. Какая разница, где работать, когда человек всю жизнь куда-то едет?

- И то верно... Но захочет ли он?

- Я дам им дом, машину и большую свободу действий. Если он оставит свои поезда, получит хорошее жалование на ферме. Мне бы только понять, как здесь все поставить на ноги.

- Да что тут думать! – отмахнулась Берта. – Не булочную же открывать! Наверняка найдутся люди, которые захотят живать здесь подальше от городов... После войны столько уставших, а у тебя тут красиво и тихо. Мы вполне могли бы сдавать этаж или два чудакам-отшельникам из богатеньких. Ни за что не поверю, что таких не осталось даже сейчас! А когда ты подашь в отставку, у тебя будет кров и возможность решить, как жить. Сейчас же лучше каждому делать то, что умеет.

Лучше всего Юбер умел стрелять. Он делал это столь метко, что ему иногда завидовали и снайперы.

Если бы он знал имена тех людей, что изуродовали его маленькую «кузину» и самое нежное воспоминание юности, их бы уже не было на свете. А так... ему оставалось лишь надеяться, что их перебили другие.

- И вы позволите мне просить Мадлен о помощи? – спросил Лионец тетушку Берту. Что ей еще оставалось, кроме как согласиться? В конце концов, может быть, это временно. В конце концов, когда Юбер бросит службу, возможно, она не захочет здесь оставаться. В конце концов, нельзя удержать ребенка, который однажды уже пытался уйти. Но как знать – а вдруг здесь Мадлен захочет пустить корни?

И тетушка Берта горячо закивала Юберу, улыбнувшись сквозь слезы и зная наверняка. Если дочь приживется в Финистере, то и ей придется продать свой отель. Как бы там ни было, а в одном Анри был прав – вот такие они не нарочно, дети этой земли, которым не дали быть молодыми.

Потом тетушка Берта устроилась в одной из комнат, чтобы лечь спать. Она собиралась пробыть в Требуле по крайней мере три дня, осмотреться по сторонам и подумать, как все здесь устроить. Юбер же поутру отбывал в порт Бреста готовить отгрузку вооружения на борт.

За это время Антуан де Тассиньи «выпросил» его у Риво. И теперь по долгу службы Юбер колесил по всей Франции от точки к точке, организуя снабжение и связь с Сайгоном. И еще знал, что не позднее, чем через месяц у него отбытие в Ханой с группой военных инженеров. О переводе Аньес Юбер еще не имел понятия. Но был уверен, что обязательно найдет ее во Вьетнаме.

Ровно так же, как нашел в одной из спален Дома с маяком альбом с фотографиями, на котором она была совсем еще девочкой – в платьицах с кружевными воротничками и манжетами, в которых наверняка ходила в школу, и с бантом в длинной косе.

Ровно так же, как нашел пишущую машинку и несколько листов бумаги с напечатанным на них текстом листовок антигитлеровской пропаганды.

Ровно так же, как нашел среди тысяч сомнений единственную правду, которой поверило его сердце, – никогда и ничего у Аньес с Риво не было. Не могло быть.


Париж, Франция, несколько дней спустя

* * *

- Это невозможно! – генерал Риво бросил на стол приборы и мрачно посмотрел на капитана Байена, своего зятя. Брижит усердно прятала глаза. Симона же продолжала делать вид, что весьма оживленно шепчется с Розмонд Лаваль. Ужин в честь капитана был бы куда веселее, если бы Грегор Риво, по крайней мере, вполовину меньше пил. Однако его злоупотребление последнее время стало заметным. Нет, он не докатился до алкоголизма, но краснеть за него приходилось все чаще.