Горечь утраты потеряла свою остроту спустя несколько месяцев. После Клэр вспоминала своего батюшку лишь с печалью и сожалением о том, что его жизнь прервалась так внезапно от руки мерзавца, который… Тут девушка запрещала себе думать вообще. Мысли о графе не вызывали в ней ничего, кроме ярости, которая отнюдь не поутихла со временем. А сожаление вызывало только одно: что его нельзя было стукнуть канделябром по голове еще разок, да посильнее.

В общем, год, прошедший после кончины барона прошел очень тихо, спокойно и в полнейшей изоляции от остального мира. Хотя самой Клэр казалось, что прошло как минимум лет десять, а то и все пятнадцать. Ни с кем не общаясь, девушка начинала думать, что все происшедшее с ней было всего лишь сном, навеянным прочитанным на ночь романом. Если уж на то пошло, события, произошедшие с ней, могли приключиться только в романе, а не на самом деле. Возможно, все это ей почудилось, а она приняла фантазию за реальность. Хотя справедливости ради следует сказать, что особенно буйными фантазиями по этой части девушка никогда не отличалась. Может быть, ей и в самом деле все это приснилось? И граф, и герцог, и господин Ренуар, и месье Мориньи… Хотя нет, месье Мориньи ей как раз не приснился, уж его-то Клэр видела каждый день. Какая-то наиболее устойчивая галлюцинация.

Что касается господина Ренуара, то сценой в саду эта история не заканчивалась. Было и продолжение, хотя вспоминать об этом Клэр не любила. В то время она и без того чувствовала себя хуже не бывает, а приход назойливого и нежелательного поклонника никак не мог улучшить ее настроения.

В тот самый день, когда Клэр собралась покинуть Париж и вернуться домой вместе с телом отца, в доме появился новый непрошеный гость. Правда, вел он себя куда приличнее и пристойнее, чем граф де Ренье, и проник в дом официальным путем, то есть, через дверь, конечно, но посредством стука, и испросив разрешения у открывшего ему слуги, позволено ли ему видеть мадемуазель де Каванте. На что слуга ответил, что позволено-то позволено, но мадемуазель в данный момент не в состоянии принимать каких бы то ни было гостей. И вообще, в доме горе.

Узнав, какое именно горе приключилось в доме, господин Ренуар заявил, что прибыл с соболезнованиями.

Когда Клэр услышала о приходе гостя, она почти не отреагировала на это. Лишь пожала плечами и продолжала сидеть в кресле, уже переодетая в дорожное платье. Франсин постояла, переминаясь ноги на ногу, помолчала, а потом спросила:

— Вы примете его, госпожа?

— Кого? — без выражения спросила девушка.

— Господина Ренуара, конечно.

— Зачем?

— Ну как же… — растерялась служанка, — он хочет выразить вам свои соболезнования и потом, его в любом случае следует принять.

— Я никого не хочу видеть.

— Госпожа, вы ведь его знаете. Он ни за что не уйдет. Сходите, быстренько выслушайте, что он хочет вам сказать — и все. Это недолго.

Клэр сдвинула брови. Господин Ренуар доставлял ей одни неприятности и беспокойство. Он всегда являлся не вовремя. И он вечно лез, куда не просят. И теперь ей приходилось снова выслушивать его бессмысленное словоблудие.

— Хорошо, — она встала, — я иду. Пять минут, Франсин. А потом мы уезжаем.

— Все уже готово, госпожа, — подтвердила служанка.

Господин Ренуар дожидался в гостиной. При виде вошедшей Клэр он встал, поклонился и поприветствовал ее.

— Мадемуазель, — начал он со скорбным выражением лица, — я только что узнал о вашем горе. Не передать словами, как я вам сочувствую. Примите мои искренние соболезнования и, если потребуется, посильную помощь.

— Благодарю вас, сударь, — отозвалась Клэр весьма сухо, — за ваше сочувствие, но помощь мне не требуется. Все уже улажено.

— Это весьма досадно, то есть, я имел в виду, что готов исполнять для вас все, что вы пожелаете. И теперь, и в дальнейшем.

Девушка наклонила голову. Она подумала, что необходимый ритуал соблюден и ничто не мешает ему откланяться. Но господин Ренуар считал иначе.

— Мадемуазель де Каванте, — заговорил он снова, — вы оказались в невыносимой ситуации, лишившись человека, который был способен вас защитить. И теперь остались совершенно без защиты. Посему позвольте мне предложить вам свою поддержку в любом удобном для вас виде. Теперь, когда ничто не мешает нам…

— Ну уж нет, — прервала его Клэр, — что вы имеете в виду под своей фразой: «теперь, когда ничто не мешает нам», а? Что же вам мешало раньше?

Господин Ренуар смешался.

— Простите, мадемуазель, я не так выразился. Сам не понимаю, что говорю, меня просто потрясло ваше горе. Я имел в виду другое. Вы остались одна, и я имею честь предложить вам руку и сердце для того, чтобы продолжать опекать вас и заботиться, что прежде делал ваш превосходный родитель.

— Я уже сказала: нет.

— Ма… мадемуазель, что вы имеете в виду? — опешил гость.

— По-моему, я выразилась предельно ясно. Мне не нужна ваша забота, это раз. Мне не нужна ваша помощь, это два. А три: я не желаю выходить за вас замуж. Это все. Засим имею честь откланяться.

Она развернулась и направилась к двери. Господин Ренуар застыл на месте, смотря ей вслед широко раскрытыми глазами, в которых стояло изумленное непонимание. Впрочем, он скоро опомнился и кинулся за ней следом.

— Мадемуазель! Постойте, мадемуазель! Вы не можете вот так взять и уйти. Мы еще не все обсудили.

Клэр резко обернулась.

— Неужели? — спросила она, сузив глаза.

— Вы отказываете мне, потому что дали слово другому, не так ли? Господину герцогу?

— Что за бред! — вырвалось у нее, — вы не в своем уме. Я никому не давала никакого слова, да будет это вам известно, месье.

— Раз не давали, тогда почему отказываете мне?

— Господин Ренуар, — четко проговорила Клэр, — я устала повторять вам одно и то же. Я уже говорила, что не хочу быть вашей женой. Вы это слышали. И если вы думаете, что для того, чтобы я согласилась, достаточно повторить это предложение много раз, то вы ошибаетесь. Мне жаль, что вы испытываете ко мне какие-то чувства, но я здесь не причем. Я ничего не делала для того, чтобы их вызвать.

— Вы разбиваете мне сердце, — тихо промолвил Ренуар, прижав руки к вышеупомянутому органу, — вы дали мне надежду, а теперь…

— Что? Я точно уверена, что никакой надежды вам не давала. Напротив, я уже несколько раз говорила, чтобы вы оставили меня в покое. Или вы думаете, что это означает нечто противоположное?

— Но мадемуазель, я…

— Довольно. Говорю вам в последний раз: я не желаю выходить за вас замуж для того, чтобы ожидать какой-то там влюбленности. У меня много поклонников, из которых я всегда смогу выбрать кого-нибудь, более достойного.

— Значит, я вас недостоин? — вскричал Ренуар.

— Считайте, как хотите. Я вас не люблю, и вы мне не нравитесь. Это все, полагаю.

И оставив убитого господина Ренуара стоять в дверях, она быстро прошла по коридору и поднялась по лестнице наверх.

По большому счету, ее можно было понять. За эти несколько дней произошло столько событий, что девушка совершенно выдохлась и на всевозможные объяснения просто не хватило выдержки. Правда, по прошествии некоторого времени, она пожалела о своей резкости и даже грубости. Не стоило этого говорить. Нужно было сослаться на свои расстроенные чувства и на то, что в данный момент она ни о чем другом просто думать не может. Но что сделано, то сделано. Теперь о господине Ренуаре следовало забыть и стараться не встречаться с ним более никогда. Потому, что отверженный мужчина, тем более, в столь резкой форме, обид никогда не забывает. Он вспомнит это и через двадцать лет, и через тридцать.

Так что, спустя одиннадцать месяцев Клэр вспоминала эту в высшей степени неприятную беседу с досадой и морщась при этом.

Тетя Жозефина знала лишь один способ борьбы с депрессией: молитву. И именно к этому она настойчиво склоняла племянницу. Клэр не протестовала, но молитвы, сколько бы она их не читала, удовлетворения ей не приносили. Она никогда не была ревностной прихожанкой и, как и любой нормальный смертный, о боге вспоминала лишь тогда, когда что-то случалось. Гораздо эффективнее ее успокаивало обычное чтение, когда девушка могла забыть о реальных горестях и погрузиться в выдуманные.

Счастливая в браке Франсин взяла привычку заботиться о госпоже, как о собственном ребенке. Она настойчиво убеждала ее развеяться, заняться каким-нибудь делом, постоянно тормошила ее и почти силком выгоняла на прогулки. Впрочем, депрессивное состояние Клэр прошло почти окончательно. В последнее время она ловила себя на мысли, что было бы очень неплохо поехать куда-нибудь, к примеру, навестить родственников, подруг, посетить чье-либо торжество, наконец. Или пригласить гостей в дом. Для начала старую подругу Соланж, которая, кстати, не оставила ее в одиночестве, но понимая состояние Клэр, не навязывала свое общество и ждала, пока та придет в себя.

Пока же они только переписывались. Именно последнее письмо подруги навело Клэр на мысль о переменах. Соланж сообщала, что родители подыскали ей подходящего жениха, говорила о свадьбе, как о деле решенном и обещала, что непременно пришлет подруге приглашение на это знаменательное событие. А самой Клэр давно пора перестать хандрить и зажить полной жизнью. В ее-то возрасте и с ее внешностью следует как можно скорее обзавестись дюжиной поклонников и подыскивать себе жениха.

С первой частью письма Клэр была полностью согласна. Она и сама хотела пообщаться с людьми, да и мысли о поклонниках не вызывали в ней протеста. Но вот намек на то, что ей пора бы наконец устроить свою личную жизнь, вызывал в ней неприязнь. С нее было более, чем достаточно двух кандидатов на роль супруга. Это были такие кандидаты, которых не пожелаешь и врагу, особенно первый. Но главное было, конечно, не это. Существовала куда более серьезная причина. В роли собственного мужа Клэр никого не могла представить. Никого, кроме одного человека, о котором девушка запретила себе думать вообще. Потому, что эти мысли не приносили ей облегчения. В этом случае ничего нельзя было поделать. Думать об этом бессмысленная, а главное, опасная затея.