Письмо было написано резко и сухо, без малейших эмоций. Как она могла написать это так спокойно, так бессердечно! Даже если Летти ей не нравилась, как она могла быть такой жестокой, чтобы столько времени томить ее в ожидании ответа. А ее последние слова – «она надеется больше не получать от нее писем, так как они усиливают ее горе»!

Усиливают ее горе? Эта женщина не способна чувствовать горе. Во всяком случае, Летти так думала, охваченная собственным горем.

Ей казалось, что все это происходит не с ней. Она вспоминала, как гуляла с Дэвидом, взявшись за руки, по Эппингскому лесу, останавливаясь, целовалась с ним; о том, как они сидели рядом в море папоротников. Неужели это все было? Мог ли человек, еще недавно такой живой, быть теперь мертвым, лежать с простреленной головой или грудью на выжженной солнцем чужой земле или быть разорванным на куски? Нет, этого не может быть, во всяком случае – не с ним, не с человеком, которого она любит!

Ей показалось, что она плачет, но ее глаза оставались сухими. Надо было готовить обед отцу, работать в магазине. Кто-то должен это делать. Отец не может. Она повернула голову набок, пропуская мимо ушей полные праведного гнева речи отца.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Ярость отца сменилась угрюмостью, но его молчание было еще хуже, чем гнев и угрозы. Он даже не сказал спасибо, когда Летти заставила себя подняться наверх, чтобы приготовить ему обед, прежде чем опять спустилась в магазин.

Ее сердце ныло, каждый удар отдавался глухим болезненным стуком где-то в ребрах, горло сжималось от еле сдерживаемых рыданий.

Работа – средство от отчаяния – в ее положении, конечно, помочь не могла, а в особенности после перенесенного шока. Но она яростно чистила, драила, поднимала вещи, гораздо более тяжелые, чем следовало бы поднимать, и передвигала громоздкую мебель, словно от этого зависела ее жизнь. Весь этот труд был абсолютно бессмысленным, но по крайней мере помогал отвлечься от мучительных мыслей.

Она не помнила, как прошел день. Наступила ночь, но она поняла это только потому, что уже несколько раз давала отцу микстуру, содержащую порядочное количество опия, которую, согласно рецепту, можно было принимать не чаще, чем раз в три часа.

Так прошло два дня. В пятницу утром у нее вдруг началось сильное кровотечение, и пришлось поспешно звать доктора Леви, который уложил ее в кровать.

Она смотрела на него округлившимися глазами, умоляя подтвердить, что все в порядке.

– Ей нужно оставаться в постели и ни в коем случае не пытаться вставать. По крайней мере неделю, – сказал доктор, повернувшись к отцу.

Взглянув на отца, Летти увидела, что он нахмурился.

– А как же магазин? Этот…

Вместо ответа доктор Леви взял отца за руку и почти потащил его от ее кровати к окну. До нее доносился лишь его свистящий взволнованный шепот, но слов разобрать было нельзя. Она видела, что отец с испугом посмотрел на доктора, потом опустил голову и лишь молча кивал.

Доктор Леви вернулся к Летти и проницательно поглядел на нее. На его губах застыла профессиональная улыбка.

– Вот что, молодая леди, послушайте меня очень внимательно. Я хочу, чтобы вы расслабились. Не думайте ни о чем, кроме ребенка, который должен прийти в Этот мир здоровым. Не думайте о магазине, о кухне, о домашней работе, о вашем папе. Если у вас появятся острые боли, немедленно звоните мне, а если все будет в порядке, я буду приходить к вам раз в неделю.

Он взял свой черный саквояж и вышел. Отец последовал за ним, чтобы расплатиться и проводить.

Что бы он ни сказал отцу, это хотя бы на время положит конец его невыносимому молчанию. К гневу отца примешался страх и смягчил его, как масло воду.

– Тебе нужно поправиться, Летиция. Это единственное, чего я хочу. Что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится?

Чем же так напугал отца доктор Леви? Наверное, не потерей ребенка, а потерей ее самой? Хотя Летти было все равно.

– А если с ребенком? – спросила она, безжалостно возбуждая его гнев, желая наказать, сделать ему больно, хотя все это причиняло боль и ей самой.

Отец не ответил, а лишь промямлил что-то о необходимости оставаться в постели и, впервые за много лет, пошел в магазин.

Он продолжал работать в магазине и после того, как опасность миновала, взяв бразды правления в свои руки.

– Мой магазин, – резко поправил он, когда она чисто случайно, по привычке назвала его «наш». А рискнув дать какой-то пустяковый совет, она получила язвительный ответ:

– Будь любезна – помолчи, я обойдусь без твоих советов.

Теперь он разговаривал с ней именно таким тоном. Из мягкого, иногда плаксивого человека он превратился в желчного, острого на язык, ничего не прощающего тирана. Ради ее здоровья он пожертвовал потребностью ругаться с ней и просто перестал замечать.

* * *

– Ей нельзя иметь ребенка. Представь, что скажут соседи.

Люси и Винни держали совет за чашкой чая в доме Люси, пока дети играли в саду: две девочки Люси сидели на траве и играли в медсестер, а трое мальчиков Винни – в войну, и не всегда понарошку. Они уже в четвертый раз прерывали беседу сестер, потому что Винни приходилось идти их разнимать.

– Не представляю, как твой Альберт выносит весь этот шум, – сказала Люси, скривив лицо от вопля и последовавшего за ним потока слез от неудачного приземления одного из мальчиков. – Он ведь такой утонченный и… – Она хотела сказать «чопорный», но решила, что не стоит.

– Он слишком редко бывает дома, чтобы его это беспокоило, – сказала, возвратившись, Винни и еле заметно улыбнулась, отлично зная, что имела в виду сестра.

Люси завидовала ей, потому что Джек пока так ничего и не добился в жизни. Хотя он и имел деньги, но это больше была заслуга родителей. Конечно, Винни было жаль Люси, потому что Джека два месяца назад призвали в армию, но ей хотелось сбить с нее спесь и похвастаться успехами Альберта, его возможностью не попасть в армию.

– Сейчас в офисе так много работы, он часто приходит, когда дети уже спят. Деньги превыше всего.

Люси вздрогнула от очередного взрыва воплей и постаралась успокоиться. Два ее собственных ангелочка, не обращая внимания на мальчишек, продолжали спокойно бинтовать кукол.

– Неужели в бухгалтерии так много работы? Я имею в виду, даже во время войны? Наверное, сейчас многие мужчины хотят заниматься бухгалтерским делом.

Она ужасно скучала по Джеку. Винни никогда не поймет, что значит, когда мужчина не приходит домой каждый вечер, пусть даже очень поздно. Это растрепало ее нервы, и она ездила к отцу выплакивать свое горе, но он, конечно, ничем ей помочь не мог. Типография отца Джека едва ли могла послужить военным целям и безболезненно лишилась одного из сотрудников ради блага страны. Люси лелеяла тайную надежду, что скоро и работа Альберта будет признана не очень важной; ей доставляло удовольствие думать, что он окажется с Джеком в одной лодке, несмотря на свое высокое положение и процветающее дело. Если быть точным, то нельзя сказать, что Джек сражался за родину: он печатал листовки и памфлеты в Олдершоте. Люси молила Бога, чтобы эта работа продлилась как можно дольше.

Она собралась с мыслями и уже хотела высказать свое мнение о неблагоразумном поступке Летти, когда их опять прервали.

– Мама, дай мне немножко воды! – В дверях гостиной стоял Джордж, средний сын Винни, взлохмаченный малыш, которому два месяца назад исполнилось пять. В его испачканных руках покачивалось ведерко, наполненное грязью, которую он накопал в саду.

– Зачем? – Винни нетерпеливо повернула голову и с ужасом посмотрела на полное до краев ведерко.

– Я хочу сделать пирог.

Винни заметила отвращение, появившееся на лице сестры.

– Нет, миленький. Ты только разведешь грязь на дорожках у тети Люси.

– Я не буду делать его на дорожках.

– Нет, Джордж. Пойди поиграй с братиками.

– Но, мама!

– Нет, Джордж! Ты не дома. Иди и играй.

– Но…

– Иди и играй! И никакой воды!

Мальчик уныло поплелся к выходу в сад, а Винни с волнением провожала его взглядом, боясь, что вот-вот из наполненного до краев ведерка на пол капнет грязь. Потом повернулась к Люси.

– И что ты предлагаешь? – спросила она, когда Джордж вышел в сад, повернулся к дому и в нерешительности остановился на дорожке.

– Я предлагаю, – сказала Люси, следя краем глаза за Джорджем на случай, если он снова пойдет к матери, – чтобы кто-нибудь из нас взял ребенка.

Глаза Винни мгновенно жадно вспыхнули. Если это будет девочка… Она все еще горевала о ребенке, которого потеряла, и хотела попробовать еще раз, но Альберт, боясь призыва в армию, сказал, что им следует быть осторожными хотя бы год. Он почти не прикасался к ней в постели, и Винни чувствовала себя отвергнутой, хотя понимала, что он был прав.

С другой стороны, если у Летти родится мальчик, значит, ей нужно будет смотреть еще за одним, вот и все. Винни понимала, что она из тех женщин, которым постоянно нужны маленькие дети, и она всем сердцем желала взять ребенка Летти.

– Я возьму его, – с готовностью сказала она. – Альберт не будет возражать. Это совсем не то, что самим родить ребенка в такое опасное время. Мы его вырастим, и это будет не чужой ребенок. Это ребенок ее сестры – почти ее собственный.

Люси посмотрела на Винни.

– Ты не думаешь, что тебе уже достаточно?

– Еще один не сыграет никакой роли. Я привыкла к их кутерьме.

– Я хотела сказать, что я могу взять его. В конце концов, мои двое совсем не утомляют…

Винни чуть не рассмеялась. Люси утомлялась от чего угодно, и от своих двух дочерей тоже, хотя они ничего для этого не делали. Если хоть что-то шло не так, у нее начиналась головная боль, а последний год она начала жаловаться на сердцебиение.

– …и у меня нет мальчиков, – продолжала Люси, не замечая, как Винни поджала губы, стараясь сохранить на лице улыбку. – Ты же знаешь, я всегда хотела мальчика и ужасно огорчена, что у меня больше нет детей. Я подозреваю, что не создана для рождения детей, как ты.