Внутри библиотеки в красно-золотом кресле сидел дедушка, держа в руке бокал с бурбоном - судя по виду прокисший бурбон - а в другой руке газету.

- Мне нужно обсудить кое-что с тобой, - сказала ее мать.

- Как и всегда, Вирджиния, - ответил дедуля, перевернув страницу газеты, даже не посмотрев на них.

- Дедуля, мама… - начала Тамара, но мать перебила ее.

- Ты сейчас же отправишься в свою комнату и не смей и носа своего показывать, пока я тебе не разрешу.

- Что здесь происходит? - Дедуля, наконец, обратил внимание. Он аккуратно сложил газету на коленях. В пасмурном дневном свете он выглядел не старше пятидесяти, хотя ему было глубоко за шестьдесят. Вся его голова была седой, и лицо напоминало людям Ли Мейджорса. Женщины за спиной называли его шестимиллионным мужчиной, потому что по их словам, он, вероятно, столько держал в своем кошельке. Даже сидя в кресле, он выглядел большим и сильным, держащим все под контролем - полная противоположность маленькой, словно веточка, матери.

- Я застукала, как твой конюх целовался с моей дочерью, - ответила мама.

- Леви? Целовал Тамару?

- Я попросила его, потому что у меня день рождения, - быстро добавила Тамара. - Вот и все. Больше ничего не произошло.

- И на это я трачу свое время? - дедушка обратился к ее матери, а не к ней.

- Это был больше, чем поцелуй. Парень прилип к ней.

- Это был просто поцелуй, - закричала Тамара, четко произнося слова, словно мать была медлительной и частично глухой.

- Это был Леви Шелби, ты меня слышишь? - в ответ закричала мать. - Леви Шелби. Я говорила тебе и говорила, чтобы он не крутился рядом. Я говорила, и ты не послушалась и все еще не слушаешь, и однажды ты поплатишься за то, что не слушала меня.

Дедушка глубоко вдохнул и так же глубоко выдохнул.

- Я слушаю тебя, Вирджиния.

- И что ты собираешься делать?

- Ничего, - ответила Тамара. - И вы тут тоже ничего не сделаете. Сегодня день моего рождения. Я попросила Леви поцеловать меня. Это все, что произошло.

- Иди в свою комнату, сейчас же, - приказала мать.

- Но…

- Иди, детка, - сказал дедуля, взмахивая газетой, будто прогонял собаку из комнаты.

- Иди. - Мама указала длинным белым пальцем с длинным красным ногтем на дверь. Тамара ушла. Она хлопнула за собой дверью и побрела по коридору, медленно, достаточно медленно, чтобы слышать их разговор. Мать сказала: «Это ты во всем виноват» - классическая реплика мамы. Как дедушка мог быть виноват в том, что ее целовал Леви?

Тамара зашла в спальню и села на кровать, стараясь не расплакаться. Когда они переехали, ей выделили одну комнату на первом этаже и «заботливо» перекрасили ее в розовый, так как были уверены, что этот цвет обязательно понравится девушке. Он ей не нравился. Этот розовый был цвета лекарства от изжоги, и вызывал у нее еще больше боли в животе, чем лечил.

Наконец, дверь ее комнаты распахнулась и захлопнулась. Перед нею стояла мать, уперев руки в бедра. Тамара уставилась в пол.

- И… как долго это продолжается? - спросила она.

- Что продолжается?

- Отвечай мне, - ответила мама.

- Ничего не происходит. Я сказала, что попросила Леви поцеловать меня, потому что у меня сегодня день рождения. Он так и сделал. Вот и все.

- Он трогал тебя?

- Ну, его губы прикасались ко мне.

- Он трогал тебя под одеждой?

- Нет, мама. - Тамара зарычала и закатила глаза. - Мы целовались. И все. Мне шестнадцать. Мне нельзя целовать мальчиков?

- Тебя ничего нельзя делать. Ничего. Ничего без моего разрешения или разрешения дедушки.

- Ладно. Приведи сюда дедушку. Мы спросим у него, можно ли мне поцеловать мальчика в свой день рождения.

- Ты можешь спросить его о Леви Шелби, но тебе не понравится его ответ.

Мама стояла со скрещенными на груди руками и стучала по полу коричневым кожаным сапогом на высоком каблуке. В свое время Вирджиния Мэддокс была очень красивой. Тамара видела фотографии. Но она носила слишком много макияжа и красила волосы как у Фарры Фоссет до тех пор, пока те не начали ломаться и высыхать. Большинство дней она выглядела собранной, но в такие дни Тамара видела, как расходятся швы.

- Тамара, я скажу кое-что, что тебе не понравится, но лучше выслушай.

- Что?

- В этой семье тебе выделена одна роль, - сказала она. - Только одна. Твой дядя Эрик мертв. И твой папа, Нэш, тоже. Ты единственная Мэддокс, которая останется после смерти дедушки. Знаю, ты считаешь, что это делает тебя особенной. Но это не так. Все совсем иначе. Это значит, что ты не будешь делать ничего, что хочешь. Значит, что ты должна исполнять свою роль, потому что нет больше никого, кто будет делать это за тебя. И тебе лучше поверить, если ты не вырастешь и не повзрослеешь, и не будешь делать то, что велит дедушка, то окажешься ни с чем. И я не позволю тебе все испортить, не после всего, что вложила.

- Мне всего шестнадцать. Что же мне делать?

- Ты знаешь. Всегда знала.

Тамара вздохнула.

- Знаю. Я должна выйти замуж. Должна родить детей. - Это она знала. Несколько лет знала об этом. Два года назад она захотела стрижку как у Дороти Хэмилл, и ее мать сказала «ни за что, девочки, которые хотят замуж, не стригутся коротко». - Я должна удерживать «Красную Нить» на плаву, бла-бла-бла.

- Да, должна. И у тебя нет выбора.

- У меня ни в чем нет выбора. Ты не даешь мне выбора. Дедушка не дает мне выбора. Я с таким же успехом могла быть в тюрьме.

- Хочешь право выбора?

- Мне бы понравилось выбирать, - ответила Тамара.

- Ладно. Вот тебе выбор. Выбирай между Кермитом и Леви. Как тебе такой выбор?

- Что значит выбирай между ними?

- То и значит, я уволю Леви или продам Кермита на живодерню. Так каков будет вердикт?

- Ты не можешь этого сделать. Ты не можешь заставить меня уволить Леви или убить моего коня. Ты не… - голос Тамары дрогнул.

- О, я могу. Могу и сделаю, и даже дедушка не остановит меня. И знаешь что? Это ради твоего же блага, даже если пока ты этого не понимаешь.

- Это не ради моего блага. Это ради твоего.

- Выбирай, принцесса. Ты хотела право выбора. Я тебе его предоставила.

- Я не собираюсь выбирать между Леви и Кермитом. И не стану. - Тамара встала и скрестила руки на груди. - Я определенно не буду этого делать.

- Тогда оба. Леви уволят, и я продам Кермита. Черт, может, мне взять из стола револьвер дедушки и прямой сейчас прикончить эту чертову лошадь.

- Мама… - Тамара всхлипнула. Она шагнула вперед, выставив руки, умоляя маму успокоиться.

- Ох, даже не пытайся применить на мне эти девчоночьи приемы, - ответила мама, так яростно мотая головой, что ее золотые с бриллиантами сережки зазвенели как маленькие колокольчики. - Ты меня отговоришь. Ты даже не знаешь, во что ввязываешься с Леви. Поэтому решай и решай сейчас же. У тебя три секунды - Кермит или Леви. Один…

- Но Кермита мне подарил папа.

- Твой папа подарил себе пулю в мозг, значит, папа не имеет права голоса в этом. Два…

- Мама, нет. Пожалуйста, не заставляй.

- Кермит или Леви. Говори.

- Ты, - сказала Тамара. - Ты возьмешь револьвер дедушки и застрелишь себя, а я, Кермит и Леви уедем в закат, старая ты сука.

Мать влепила ей пощечину. Жестко. Так жестко, что Тамара ахнула и едва не упала.

- Мама… - Тамара всхлипнула. Она прижала ладонь к щеке и ощутила тепло от боли и стыд.

- Однажды, Тамара, клянусь… ты получишь то, что ты хочешь, и это будет последнее твое желание.

Мать развернулась и ушла, хлопнув за собой дверью так, что зазвенели фотографии в рамках. Тамара рухнула на кровать, ее щека пульсировала, все ее тело горело от ярости. И куда направилась мать?

- Кермит…

Тамара распахнула дверь и побежала по коридору за матерью. Она знала, что мама собирается пристрелить ее коня. Она была уверена. Ковер ошпаривал ее босые ступни, пока она бежала к парадной двери. Но было слишком поздно, мама уже вышла из дома. Но она не направилась к конюшне, она села в свой кадиллак, припаркованный на У-образной подъездной дороге. Дверь машины захлопнулась. Моргнули фары, и Тамара наблюдала, как машина, оказавшаяся без водителя за запотевшими стеклами, вырулила на главную дорогу.

Мама поехала не за Кермитом. Леви. Мама поехала за Леви. Что она сделает? Отправится в полицию и сообщит о домогательстве? Поедет к нему домой и уволит его лично? Что происходило? Куда она ехала?

- Мама… вернись, - прошептала Тамара. Если Тамара извинится, удастся ли ей отговорить маму? Если она поклянется быть хорошей, если поклянется, что больше никогда не пойдет в конюшню одна, где будет Леви…

- Выпусти пар, малышка.

Тамара развернулась и увидела, как в дверях стоит дедушка и внимательно рассматривает ее.

- Мама уехала. Вы знаете, куда она поехала?

- Я попросил ее дать нам немного времени для разговора. Думаю, на сегодня вам достаточно друг друга.

- Она сказала, что я должна выбрать между работой Леви и Кермитом. Сказала, что пристрелит моего коня. Она ведь не сделает этого, верно?

- Попытайся ее остановить.

- Она не может уволить Леви. Не за поцелуй. Поцелуй - это не преступление. - Обжигающие слезы, горячие как кипяток, текли по ее щекам.

Он подошел к ней, такой большой и такой сильный, и обнял своими теплыми дедушкиными руками. Он обнимал ее, пока она плакала на его груди, не сдерживаясь, позволяя слезам капать и капать. Может, слезы способны тронуть его сердце. Может, ее отчаяние способно убедить его в том, как плохо поступала ее мать. Если дедушка займет твердую позицию, он сможет спасти Кермита и Леви. Если… Она все плакала и плакала, плакала и плакала, пока не устала и не начала кашлять.