– Конечно, хорошо! – восторженно пялюсь на Лешку, не веря тому, что вижу. В экран улыбается счастливая физиономия уверенного в себе голливудского прощелыги. Того самого, что успевает перед началом трудового дня покататься на серфе, в перерыве позаниматься йогой, а вечером покушать в рыбном ресторанчике с видом на океан. И пусть этот голливудский негодяй все еще спит на надувном матрасе и питается дешевыми супами. Сериф, йога и океанский пейзаж уже отчетливо маячат на горизонте. Go, Лешка, go!!

* * *

Наша последняя встреча с Олегом Нестеровичем. Неделю назад я отправила ему свои предложения по пресс-конференции, завтра улетаю. Приглашена на ужин. О том, что он будет при свечах, не догадываюсь до последнего часа – пока позвонившая из Швейцарии Настя не спрашивает, не нужен ли мне вечерний туалет. Я удивлена – к чему? Наверное, так надо. Какой-то неведомый мне церемониал. Хотят сделать приятное. Ну, что ж? Спасибо. Вечернего туалета у меня нет, а Настино предложение одеть что-нибудь из ее гардероба отвергаю. Зачем?

В легком красно-черном клетчатом платье до пят – мой единственный наряд, претендующий на светскость – отправляюсь на встречу. Это платье я купила в прошлом году на восьмидесятипроцентной распродаже по случаю окончания летнего сезона. Купила, чтобы было в чем отметить с Лешкой Новый год. У меня суеверие – в Новый год во всем новом. Тогда все обязательно получится. Вот и пригодилось. Из украшений – только бабушкин крестик. На ногах сандалии. Сомневаюсь, что эти хоромы когда-нибудь видали такую степень аскетизма. Но мне все равно. Я счастлива. Счастлива, что получилось добыть деньги. Счастлива, что наладила отношения с Настиным мужем и не оставляю после себя нехороший след. Счастлива, что заканчивается пребывание в райском саду. Счастлива, что золотая клетка открыта. Счастлива, что лечу. Свобода. Вот что я люблю в жизни больше всего.

Перед выходом «в свет» осматриваю себя в огромном зеркале, установленном в моей гардеробной. Удивляюсь тому, как хорошо выгляжу. Всматриваюсь в отражение. Ну, немного полновата. И что? Как чудесно блестят и волнуются волосы! Спасибо магическим шампуням, кондиционерам и масочкам, оставленным для меня в ванной заботливой Настей. И лицо… Разве не это лицо еще совсем недавно приводило меня в отчаяние морщинами, припухлостями и прочими отметинами прожитых столетий?? Оказывается, столетия столетиям рознь. Два месяца комфортного покоя в Настюхиных хоромах, и свершаются чудеса. Морщинки, конечно, не расправились, но глаза сияют, кожа блестит и выглядит не по-летнему весенней. Видение радует. Ну, Лешка, берегись!! Поменявшая шкурку Бельчушка готова к следующему головокружительному прыжку – она летит с континента на континент, расправив пушистый хвостик!

Прочитал пресс-конференцию. Доволен. Хотел бы работать еще. По электронке, по скайпу… Возможно? Я не уверена. Не знаю. Мы ведь так и не обсудили те двадцать процентов, с которыми ОН не согласен. А в них самое главное – идеология вхождения в большую политическую жизнь. Вопрос национализма.

– Кристина, для меня национальный вопрос не проблема. Бизнес не любит границ, какие бы они ни были – национальные или областные. Но если мне скажут, что избиратель хочет национальных блюд, то, наверное, буду их куховарить. Разве не так поступают все политики мира?

– Нет, не так. Вернее, кто-то так, а кто-то нет. Но дело даже не в этом. Вы готовы играться в национализм ради политической выгоды. Как же я могу в таком случае работать с вами, если я национализм не приемлю? Моя бабушка была мулаткой и говорила на языке банту; мой дедушка был португальцем; папа метисом. Прямая родня по маминой линии вся была русской, хоть кое-кто и жил в Украине – так сложилась судьба. Слобожанщина ведь не всегда была Украиной – вы, наверное, в курсе… Моя вера – православная русская. Мой родной язык – русский. Я думаю по-русски и мечтаю по-русски. Я не могу любить этнический национализм – слишком много во мне намешано кровей. Я могу понять любовь к стране, где вырос, где живешь. Могу понять, когда патриоты ставят интересы своей страны выше других интересов. Но ведь умный патриотизм к примитивному национализму никакого отношения не имеет. Умный патриотизм гордится разностью людей, составляющих нацию в политическом смысле. А этнический национализм не приемлет непохожесть. Он готов ее ограничивать, преследовать и убивать. Идеология этнического национализма, ее нетерпимость, логически ведет к геноциду и фашизму – она освящает их.

ОН не перебивает. Слушает внимательно. Смотрит на меня, не мигая, и я замолкаю. Отвожу глаза. Смущаюсь. Что-то в его взгляде есть такое, чего не было раньше. Что-то личное. Совсем другой интерес.

– Кристина, а правда, что ваш папа был революционером?

– Да, правда.

– А вы?

– А я против насильственного навязывания кому бы то ни было своих идей. Я против называния так называемым темным массам своего так называемого прогрессивного видения мира – хоть в коммунистическом, хоть в либеральном исполнении. Я вообще против насилия: и физического, и культурологического. Я считаю, что люди должны уметь убеждать и договариваться. Это нелегко, и для этого нужно много учиться, но это возможно. Если в это не верить, то нужно признать – побеждает сильнейший – и учить детей только тому, как правильно драться. Но при всем при этом я также против того, чтобы десять процентов населения планеты владели девяноста процентами земных богатств. Это несправедливо, и в этом смысле я с папой. Хоть коммунисткой в классическом смысле меня трудно назвать. Скорее я социалист, но в современном значении этого слова. В том смысле, который в него вкладывают теоретики радикальной демократии, такие как Шанталь Муфф.

– Настя говорила, что вы выросли в деревне? – перебивает мой информационный поток ОН. Радикальная демократия ему, судя по всему, неинтересна. Остановленная на подъеме, резко выдыхаю. Смотрю на ОНого. Зачем ему моя деревня? Но все же, следуя установке быть вежливой, решаю не оставлять вопрос без ответа.

– Не совсем так. До десяти лет я жила с бабушкой – она была известным в Харькове кардиологом. Потом бабушка умерла, и я переехала жить к дальним родственникам в деревню. Провела там шесть лет. Многому научилась – например, пониманию того, что простой человек далеко не обязательно глупый. У каждого своя мудрость и свое представление о добре и зле…

– А потом? Что было потом? – не унимается ОН, снова отклоняясь от моих философствований. К чему он ведет? Что именно хочет услышать?

– Потом? – задумываюсь… – Потом я поступила в университет, закончила иняз. Стала журналистом, научилась общаться с людьми. Как-то интервьюировала важных американцев – они рассказали о возможности учиться в Штатах. Прошла конкурс, получила стипендию, съездила. Окончила магистратуру по PR, вернулась в Украину. Продала бабушкину квартиру в Харькове – переехала в Киев. Там работала как пиарщик. Потом надоело. Слишком много сомнений возникало по поводу того, что мы делаем с общественным сознанием, манипулируя информацией. Подала документы в докторантуру. Меня приняли. Там уже училась критическому анализу капиталистической современности эпохи глобальных сетей. Вот, собственно, и все. Ничего такого, о чем можно было бы снять кино.

Усмехаюсь. Лаконичность моих ответов недвусмысленно дает понять: с допросом пора заканчивать.

– Вы интересный человек, Кристина… – задумчиво произносит Олег Нестерович, перекатывая коньяк по стенкам бокала. – И судьба у вас интересная… Мне неловко задавать вам этот вопрос, но…

Я напрягаюсь. ОН явно колеблется, но решает продолжить:

– Вам разве не нужны деньги? Разве нельзя ради благосостояния и возможности жить так, как хочется, поступиться немного этими… достаточно абстрактными принципами?

Слушаю вопрос, а перед глазами океан, яхта, пальмовый берег… Прогоняю видение – кажется, ОН как-то умудряется его подсмотреть. Вспыхиваю. При всей нашей наметившейся «дружбе» уж что бы я не хотела с ним обсуждать, так это наши с Лешкой денежные проблемы.

– Олег… Нестерович…

Отвечать начинаю с нажимом, но тут же ослабляю голосовые тиски, вспомнив о своем недавнем обещании не становиться в интеллектуальные позы. Беру себя в руки и пытаюсь ответить на вопрос так, как будто бы отвечала сама себе:

– Знаете… – пауза. «Тяжело все-таки быть искренней». – В последнее время я много думала о том, о чем вы спросили. – Снова вспыхиваю. «Понятно же, почему думала часто!» – Деньги нужны всем, и вам в том числе. Вопрос только в том, сколько их нужно, и есть ли черта, у которой следует остановиться. У меня эта черта есть. Есть вещи, через которые я не переступлю ради денег. Ну, разве что под пыткой. Вы, я надеюсь, не собираетесь меня пытать? – Улыбаясь, подношу бокал к свече, вижу в нем отражение своей улыбки и удивляюсь: в ней нет иронии.

– Пытать? – ОН смеется. – Я не бандит, Кристина. Надеюсь, вы понимаете это.

– Да, понимаю. После того, как я прослушала ваши ответы на мои вопросы – а прослушала я их очень внимательно и не один раз – понимаю. То есть я понимаю, что вы не совсем бандит, потому как быть совсем не бандитом и быть богатым в Украине невозможно… Ведь правда? – споткнувшись, переспрашиваю я, боясь, что снова пялю на себя судейскую мантию.

– Допустим, – идет навстречу ОН. Кажется, он видит мою внутреннюю борьбу.

Успокоенная поддержкой, продолжаю:

– Но я также понимаю, что, приняв националистические правила игры – «бей жидов» или «чемодан-вокзал-Россия» – вы бандитом неминуемо станете. Как бы вам этого ни не хотелось. Вот так я это вижу. Такова моя система координат. А теперь подумайте: сможем ли мы работать вместе?

Усмехаюсь, стараясь не выглядеть победоносно (а ведь нелегко это, оказывается, – не смотреть на людей сверху вниз!). Запиваю речь чем-то коллекционным. ОН задумчиво молчит. О чем? Не мигая смотрит на меня, и мне становится неловко наедине с симпатичным мужчиной в затемненной замковой зале. Сцена становится определенно двусмысленной: свечи, темнота, вино, молчание… Очередное зазеркалье. Очередной гердовский сад. Скорей бы уже наступило завтра!