В аэропорт меня отвозит охранник Володя. Похоже, он принимает меня за важную птицу – отворяет дверцу машины и захлопывает ее, раскрывает надо мной зонтик и тащит мой багаж. Меня это смешит. Чувствую себя аферисткой, присвоившей чужую идентичность. Так и хочется сказать: «Володечка, дорогой, расслабься. Я сама умею открывать и закрывать двери. Не английская королева, чай». Но про двери молчу. Не молчу про зонтик. Его меховая окантовка реально злит. К тому же дождя почти нет. Так, накрапывает только.

– Володя, я вас очень прошу, уберите от меня эти меха. Я из всемирного общества мстителей за наших пушистых братьев, пущенных в расход на шубы, шапки и зонтики.

Драгоценный домик над моей головой немедленно складывается. Вот и слава Богу. A farewell to arms. Прощай, оружие.

Смотрю на капли дождя, бьющего в иллюминатор. Господи, спасибо тебе! Спасибо за то, что послал мне Настю!.. Спасибо за то, что… Спотыкаюсь. Благодарить за Олега Нестеровича не поворачивается язык. Хотя… Улыбаюсь… Чего уж там? Не буду обманывать саму себя – к концу пребывания в замке все было совсем не так уж плохо. Оказывается, чтобы сделать мир добрее, нужно начать с себя. Нужно увидеть в другом человеке человека. По-человечески заговорить и по-человечески услышать. «Урок усвоен», – улыбаюсь ангелам в иллюминатор. Тайком от других пассажиров незаметно машу им рукой. Самолет отрывается от земли и несется навстречу закату. На Запад. К Медведю. К нашей безразмерной любви.

Глава 14. Дежавю

В Лос-Анджелес прилетаю из Европы прямым рейсом.

– Сало везем? – с улыбкой по-русски спрашивает таможенник, увидев мой украинский паспорт.

– Что? Сало?? Нет, конечно!

Смеюсь. Сало везти запрещено. Но наши везут. Уверенные в своем непротестантском праве ошибаться…

Стеклянные ворота разверзаются, выплевывая встречающим прилетевших… Лешка! Ах ты, Боже мой… Лешка! Два месяца, два месяца!! Лешка, родной! Белка… Стоим, прижавшись друг к другу. Нет тысяч людей, снующих в аэропортовской суматохе. Есть только мы. Два лебедя. И огромные звезды. Очень скоро я вновь увижу их.

У Лешки для меня сюрприз. На заработанные в ночные смены деньги он снял гостиницу у волн. Вид с балкона волшебный – утопающие в пальмах роскошные фазенды, разноцветные лежаки и шезлонги… Запах барбекю… Приглушенная музыка… Чей-то счастливый смех… И огромное небо. Яркое, переливающееся созвездиями. Где-то там есть и наши длинношеие птицы…

На балконе два кресла. На столике вино, оливки, сыр, сушеные помидоры, пышный ржаной хлеб и маленькая бутылочка оливкового масла. Все то, о чем мы так мечтали, прогуливаясь голодными вечерами вдоль пахнущих вкусностями болдерских кафешек!

– Все деньги потрачены на пиршество, да?

Смеюсь. Боже, ну как же хорошо, что мечтам иногда суждено сбываться! Укутавшись в пледы, сидим на балконе в тишине. Нам есть о чем рассказать друг другу, но нам не нужно для этого слов. Мы все понимаем. Мы молчим. И нет ничего в мире ничего более громкого, чем это отсутствие слов.

Три дня в Манхэттен-бич. Три дня счастья. Прогулки по раскаленному песку, катание на волнах, велопробеги по многокилометровой прибрежной аллее, заглатывание устриц на рыбном рынке Редондо… Не знаю, чем лучше роскошный ресторан напротив, населенный бледнолицым людом. Нам хорошо среди людей с южными оттенками кожи. Расстелив вместо скатертей газеты, они поедают крабов и рыб, жарящихся на мангале тут же, рядом. Перенимая опыт, так же делаем и мы. Красавцы в сомбреро играют сладострастные мелодии, разогретая публика за каменными столами аплодирует и втискивает бумажные доллары под специальные повязочки на рукавах разряженных музыкантов.

Я счастлива. Я абсолютно счастлива. Мне не нужны дворцы и дорогие рестораны. Мне не нужны водители, охранники и прислуга. Я люблю воздух, простор, океан, небо, звезды – свободу! Я люблю этих пестрых людей без намека на фальшивую элегантность, их открытую радость, их чувственные мелодии! Я люблю Лешку. За то, что он подарил мне все это. Теперь моей любви к нему стало на Калифорнию больше.

* * *

Мое калифорнийское счастье омрачает только одно – меня подташнивает. Первая мысль – беременность. Теперь, когда отсутствие денег уже не сжимает горло, об этом – слава Богу! – можно, наконец, помечтать. Но нет. Невозможно. Два месяца в разлуке… Нет. Акклиматизация? Перелет, другая вода, другие продукты… «Ничего, так бывает. Пройдет», – успокаиваю себя.

Но тошнота не отпускает. Ни в Калифорнии, ни в Колорадо, куда я прилетаю через три дня. Защита диссертации назначена на конец ноября. Она уже практически готова – спасибо двум месяцам покоя в Настином поместье. Осталось «причесать» – вычитать главы. Потом отослать Энтони. Если одобрит – остальным четырем членам комиссии. И ждать: завалят или нет. Завалят вряд ли, но любой нелицеприятный отзыв будет мне убийственно неприятен. Я себя знаю. Поэтому и работаю, не щадя глаз. Они, бедные, уже почти совсем не видят…

Читая лекции, ловлю себя на том, что шутить со студентами становится все тяжелее – выражение лица излучает тошнотную муку, и они, кажется, начинают принимать это на свой счет. Это погибель. Если их не зажечь, напишут плохие отзывы о курсе. С плохими отзывами я работу не найду. Так же, как и с плохими рекомендательными письмами. Но чтобы зажечь студентов, я должна потушить свой собственный огонь – тот, что пылает внутри.

Иду к врачу. Университетская клиника. Посещение бесплатно – радует. Что? Тошнота? Боль в правом боку? Направление на УЗИ в диагностический центр. УЗИ стоит тысячу, нестрахуемый минимум пятьсот – то, что должна я. Слава Богу, предыдущие долги уже оплачены, а Лешка (тьфу-тьфу) продолжает работать. Решаюсь. Говорят, результаты будут у врача в течение трех дней. Жду.

Результаты приходят раньше, и доктор звонит мне немедленно. Нужно встретиться.

– Два больших камня в желчном пузыре. Камни очень большие, есть угроза их движения со всеми неприятными последствиями.

Голос Нэнси звучит серьезно.

– Что это значит, Нэнси? Какие могут быть последствия?

– Если камни выйдут из желчного пузыря, они могут разорвать протоки, и это уже будет совсем друга операция.

– Операция? Мне нужна операция??

Вытаращиваю глаза. Какая может быть операция? Учебный год, студенты, диссертация, защита… Чувствую, как ресницы пропитываются влагой.

– Кристина, удалять нужно как можно быстрее. Поверь.

Нэнси берет мою руку в свою. Я смотрю ей в глаза и вижу сострадание. «Невероятно. И это англосакс!» – проносится идиотская мысль. Нэнси под шестьдесят, я не знаю ее жизненной истории, но вижу – она у нее есть. Было в ее жизни что-то такое, что делает ее близкой. Невзирая ни на какие национальные границы, разъединяющие нас.

Операцию назначают на следующую пятницу. Процедура начнется в десять, но в больнице нужно быть в шесть утра, чтобы заполнить все необходимые бумаги и пройти подготовку. Быть не одной – сопровождающее лицо должно расписаться в том, что после операции обязуется забрать меня из больницы. Нет росписи – нет операции. Придется просить Паоло или Амиру. Забирать меня можно будет часа через два-три. В зависимости от того, как я буду себя чувствовать. Обещают, что к работе смогу вернуться на пятые сутки. На то и расчет. Операция в пятницу – во вторник можно на работу. Кто в это поверит? Я верю. Ничего другого делать не остается. Есть статистика. Большинство выходит на работу на пятый день. Значит, и я смогу. Значит, нечего валяться на больничной койке – страховая система любит сильных людей.

Обо всем этом мне рассказывает хирург. Молодой организм, удаляющий ненужные детали из чужих тел. Организм пышет здоровьем и не позволяет усомниться в успехе предстоящей пытки. Торжественное пожимание руки, «до субботы», занавес. За занавесом статист. Подсовывает бумаги, которые я должна подписать. Ознакомлена с возможными осложнениями… Подписываю все. Мне ничего ни от кого не нужно. Дайте только уйти!

В четверг вечером прилетает Лешка. Мысли о том, что со мной рядом будет кто-то, а не он, Медведь не допускает. Отпрашивается с работы на один день. Назад в понедельник на рассвете. С учетом разницы во времени, должен успеть к началу рабочего дня. Замысел прост – тяжелее всего мне будет первые два-три дня, и в этом время Лешка будет рядом. Потом я начну выздоравливать, и он со спокойной совестью вернется в ЛА. Мы сидим на пороге моего апартамента, смотрим на пожелтевшие листья и думаем об океане. О том, что еще совсем недавно солнечное счастье было так обманчиво близко.

– Бельчонок, не трусь. Все будет хорошо. Я знаю, что все будет хорошо.

– А я и не трушу. Ты больше трусишь, чем я. Подумаешь? Тоже мне операция… Выписывают в тот же день, а на пятый день уже можно на работу…

Показной веселостью заглушаю тревогу. Даже десна на месте вырванного зуба болит несколько дней. А это ведь даже не зуб – огромный пузырь, наполненный желчью! Так я себе представляю то, что у меня должны изъять доблестные доктора. Отмахиваюсь от страхов. Операции все равно не избежать. К тому же есть статистика. Во вторник буду как штык. Читать студентам лекции.

В шесть утра мы в больнице. Показываю страховку – без нее никуда – и подписываю очередную кучу бумаг. О том, что все понимаю, принимаю и претензий ни к кому не имею.

Лешке разрешается быть со мной до того, как меня усыпят наркозом. Он сидит в моей предоперационной комнатушке, забившись в угол и всем видом давая понять, что ему ничуточки не страшно. Но ему страшно, и я это вижу. Мне тоже не по себе, и это видит он. Мы все видим и понимаем – Лешка, медсестры, я… Мы делаем вид. Мы все страшно улыбчивы и дружелюбны.

Дежавю. Все это уже было. Рубашка с прорезью на спине, вколотые в руки иглы с заглушками – на случай если придется срочно вводить какой-то непредвиденный препарат. Но на этот раз все еще более забавно – надувные бахилы на ноги для стимуляции кровообращения, одноразовый тонометр, саморазворачивающееся одеяло… Все стерильное, все на один раз. Перед глазами снова проносится больница моего советского детства. Не было там ничего такого. И не было больничных счетов. «Господи, во сколько же мне все это обойдется?»