Разговор ни о чем и обо всем. Обсуждение документального фильма какой-то альтернативной компании, свежей статьи в Нью-Йорк Таймс о будущем печатных СМИ, только что вышедшей книги известного медиа-философа… Я не смотрела фильм и не читала книгу. Но я читала другие вещи этого автора и смотрела другие документальные фильмы этой компании. Я могу поддержать разговор. Я его поддерживаю. Я умею общаться. Но Боже, когда же этому общению придет конец?

Ночую в старинном викторианском строении. Гостиный дом, принадлежащий колледжу. Колледж не бедный и не дешевый. Стоимость обучения – пятьдесят четыре тысячи в год. Подавляющее большинство студентов из состоятельных семей – оплачивают учебу сами, без стипендий. Завтра мне предстоит с ними встреча. Нужно спать. Звонить Лешке и спать.

– Белка вызывает Медведя!

– Ну, наконец-то! Слава Богу! – Лешка явно за меня дрейфит. – Как ты?

– Да ты знаешь, тьфу-тьфу, неплохо. На удивление. Даже боюсь сглазить. В полете было не очень, и как только приземлились, тоже нехорошо, а потом, на встрече, как ни странно, уже не хватало.

– На встрече? На какой встрече??

– Да, дорогой, встреча в ресторане со всем факультетом сразу.

– О Господи! Что ж они не предупредили-то?

– Да ладно… Может, и хорошо, что не предупредили… Меньше нервничала…

– Ну, и как? Как встреча?

– Да вроде ничего. Я, конечно, ненавидела каждую минутку, проведенную там… Устала очень. Нужно хорошо выспаться. Завтра в бой.

– Ой… – Лешка вздыхает. – Если бы я только мог пройти это все вместо тебя! Ты – героическая белка. Я горжусь тобой!

Лешка мотает головой, как бы не веря в то, что я это действительно сделала, и я вижу – он таки да, гордится.

– Да подожди ты, – смеюсь. – Ничего я еще не сделала. Еще будет завтрашний день.

– Спи, дорогая. Пусть тебе приснится океан и я.

– Пусть, – легко соглашаюсь.

Даю отбой и тут же отключаюсь. Мне действительно снится океан. Но почему-то без Лешки. Я бесстрашно лечу под парусом навстречу солнцу. Но где же Медведь? Его нет рядом…

Ровно в восемь утра, как договорено, за мной заезжает Дженнифер. Декан факультета. Преподает критический анализ стратегических коммуникаций. Я прочитала содержание курса перед прилетом – мы могли бы найти общий язык.

– Привет!

– Привет!

– Как спалось?

– Чудесно! Просто чудесно! Какой красивый особняк!

Конечно, я не рассказываю Дженнифер о том, что мой желудок подбросил меня с постели на рассвете, и что вот уже часа три как я пытаюсь избавиться от спазмов. В Америке не принято рассказывать о своих проблемах. Кому они нужны? Никакого негатива. Улыбка, напор, уверенность, шарм, успех. Вперед, белка! Только вперед!

После завтрака в милой кофейне с домашней выпечкой Дженнифер отвозит меня на смотрины к провосту – так называется их ректор. Готовлю очередную улыбку. Однако навстречу мне выходит могучий дедуган без намека на желание играть в светские игры. Пожимание руки, приглашение сесть в кресло. Садится напротив и, не медля, приступает к допросу.

– Итак, вы защищаетесь через неделю. О чем диссертация?

– Мифология Просвещения, альтернативная современность, агностическая демократия…

– Вот как? – провост поднимает седые брови. – Мифология Просвещения? Франкфуртская школа? Как именно вы используете их идеи? Что имеется в виду?

– Имеется в виду то, что дискурс неминуемого прогресса, лежащий в основе многих просвещенческих теорий, – не что иное, как мифологическая, но в то же время и идеологическая конструкция. Под прикрытием этого якобы прогрессивного дискурса осуществлялись и осуществляются все колониальные и неоколониальные проекты.

– То есть ваша диссертация о дискурсе колониализма и неоколониализма?

– Да, но не только. Просто эта тема была хорошо разработана именно постколониальными исследователями. Но вера в неминуемый прогресс лежит и в основе любого проекта по модернизации и демократизации не-западных обществ.

– Вы считаете, что эти проекты не имеют права на жизнь?

– Я не ставлю вопрос таким образом. Для меня проблема в другом. Обратите внимание на словосочетание «вера в прогресс». Именно вера, а не рациональные умозаключения, лежит в основе многих модернизационных предприятий. В то время как Просвещение задумывалось как борьба с верой в чудеса. В основе просвещенческих доктрин лежит убежденность в том, что человек – существо разумное. Он должен не верить, а думать и принимать рациональные решения. Этого-то как раз часто и нет. Есть слепая вера в то, что достаточно вступить, например, в Европейский Союз, и наступит процветание и демократический рай.

– Это вы события в Киеве имеете в виду? Евромайдан?

Удивительно. Не успел Евромайдан собраться, а прогрессивное человечество на другом конце океана уже в курсе событий. Хорошо, что утром успела пробежаться глазами по новостям – теперь я тоже в курсе.

– Да, я именно это и имею в виду.

– Так что, по-вашему, демократический рай от подписания соглашения Украины с Евросоюзом не наступит? – провост улыбается впервые.

– Нет.

– Почему вы так уверены в этом?

– Прежде всего, потому что либерализм и демократия – это продукты долгого развития именно западного общества. Это и Реформация, и формирование буржуазии как политического класса и осознание ею своих интересов, и философия Просвещения, и тот же колониализм. Это долгий процесс формирования публичной сферы и выработки демократических механизмов по управлению государством. Это непрекращающаяся рефлексия и рождение определенной политической культуры, цементирующей общество. Все эти метаморфозы заняли около трех столетий. Но это даже не вопрос времени. Это вопрос ингредиентов – истории и культуры. Нельзя сварить то же самое блюдо, пользуясь другими продуктами. Нельзя достичь одной и той же модели современности, имея другую историю и другую культуру. Нужно придумывать что-то свое. Анализировать, учиться, думать, быть открытым к другим мнениям. Что-то заимствовать, что-то отвергать, быть в постоянной рефлексии. Когда же мы говорим о том, что нам нужно просто идти на Запад и строить демократию по западному образцу, мы закрываем дискурс и делаем его мертвым. Результат всегда будет один и тот же – нереализованные планы и разрушенные мечты. А чтобы разрушения не было заметно, будут глушить недовольные голоса. Преследовать еретиков, подрывающим веру. То есть будет происходить возврат туда, откуда пришли – к тоталитаризму и нетерпимости. Но податься тоталитаризм будет уже под другим соусом – якобы демократии. Негативная диалектика, как писали об этом Адорно и Хоркхаймер.

Провост слушает меня, не перебивая. Думает. Наконец, произносит:

– То есть выхода нет? Да здравствует тоталитаризм?

– Нет. Конечно, не «да здравствует». Но для того, чтобы это «не да здравствует» состоялось, не нужно питаться иллюзиями и верить в мифы. Их нужно деконструировать. Нужно думать. Понимать общественные процессы. Нужны грамотные, образованные элиты. Образованные в философском и социологическом – не прикладном – смысле. Они должны понимать, что общество – это не табула раса. История и культура имеют значение. Одни и те же понятия – справедливость, равенство, братство – могут интерпретироваться совершенно по-разному в разных общественных контекстах.

Выхожу из кабинета и понимаю, что полчаса, проведенные там, у меня не было желудка. Теперь он снова со мной. Дает о себе знать острой болью. Я бледнею, и Дженнифер видит мою конвульсию.

– Что-то не так?

– Да нет, все в порядке, – улыбаюсь. – Просто душно немножко было в кабинете. Провост сказал, что придет послушать мою лекцию.

– Да-а?

Кажется, Дженнифер удивлена.

Перед лекцией мне дают время на подготовку, и я использую его, чтобы прийти в себя. Глотаю таблетки. Жую орешки. Пью воду. Господи, дай мне сил выдержать!

Все проходит гладко. Рассказываю о медиа фреймировании и его воздействии на восприятие аудиторий. Показываю слайды с классической работой Роберта Энтмана. Анализ того, как американские медиа совершенно по-разному конструировали два абсолютно идентичных случая. И советский военный самолет, и американский военный корабль сбили пассажирские лайнеры по ошибке. Однако в первом случае в медийном освещении превалировали слова «агрессия» и «атака»: во втором не было никакой агрессивной атаки, а была просто «трагическая ошибка». В завершение лекции даю документальное видео о том, как с помощью такого фреймирования формировалось общественное мнение, поддерживающее холодную войну. Фильм снят американской альтернативной кампанией, озвучивает голливудский актер Шон Пэн. «Война делается легко».

Посреди лекции провост уходит, и мне кажется, что это плохой знак. Наверное, он реакционер и не любит фильмы, критикующие внешнюю политику США. Хотя как в таком случае он возглавляет элитный колледж, воспитывающий те самые критически мыслящие элиты, о которых мы с ним говорили? Ладно, посмотрим. Как будет, так будет. Я не могу врать ради того, чтобы понравиться. Не могу притворяться ради того, чтобы получить работу.

В аэропорт меня отвозит Линда. Она исследует политически-экономические аспекты альтернативных – незаангажированных – медиа. То есть медиа, которые освещают те аспекты реальности, которые игнорируют корпоративные СМИ. Меня тоже интересует альтернативная публичная сфера. Рассказываю о том, что альтернативные медиа в бывшем СССР, критикуя местные власти, практически никогда не критикуют Запад и неолиберализм. Линда поражена. Какое разное понимание альтернативности! Расстаемся чуть ли не друзьями. Обнимаемся напоследок – еще одна ничего не значащая деталь. Легкое объятие с непременным похлопыванием по спине не означает пылкости чувств. Но и враждебности за этим жестом тоже нет. Мелочь, а хорошо.

От заката на закат. В Нью-Йорке уже темнеет, а в Денвере еще день. К закату поспею. Хорошо! Хорошо, что все закончилось. Хорошо, что я выстояла. Хорошо, что желудок не подвел. Все хорошо. Теперь хорошо бы получить хороший результат. Но его я узнаю не раньше, чем через пару недель. Есть еще другие кандидаты. Что-то подсказывает, что все получится, но я стараюсь об этом не думать. Я сделала все, что смогла. Теперь как Бог даст. Самолет разгоняется. Закрываю глаза. «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Отрываемся от земли, летим. Спасибо, Господи! Расслабляюсь.