В очередь на причастие выстраиваются по порядку – лавка за лавкой. После причастия все снова садятся. Получив благословение, два человека передают корзинку с одного ряда в другой, и сидящие прихожане наполняют ее пожертвованиями. Деньги кладутся в заранее приготовленные конвертики – чтобы не видно было, кто сколько.

Я расстроена. Я не знала, что здесь такой обычай. Конвертика у меня нет. «Ну, ничего, – утешаю себя. – В другой раз я все сделаю правильно». Я уже знаю – другой раз будет точно. Мне нравится церковь, нравятся люди, нравится быть среди них. Жизнь налаживается.

Постепенно все налаживается и в колледже. К третьей неделе занятий я знаю всех студентов поименно, и общение с ребятами радует меня, хоть все здесь и совсем не так, как в Колорадо. Нет баров, нет марихуаны, нет студенческих ликероводочных буйств. Есть бесконечный туман, от которого не развеселишься и не опьянеешь. Домой студенты ездят туда только на праздник. Все остальное время в тумане грызут научный гранит.

Меня поражает их усердие. Дети состоятельных родителей. Глядя на них, думаю: Наверное, пятьдесят тысяч в год за учебу – не последние деньги их семей. Может, можно было найти колледж, где попроще? Почему решили именно сюда – где нет тепла и солнца? Почему состоятельные люди выбирают такую невеселую судьбу для своих любимых отпрысков?

Наверное, потому, что знания можно конвертировать в социальный капитал, а из него лепить капитал экономический. Так бы сказал Пьер Бурдье. Он изучал – знает. Я же только поражаюсь упорству тех, кому завтра придется управлять Америкой и миром – через корпорации, государственные учреждения, международные организации. На это их прицел. Поэтому мой курс по коммуникациям в глобализированном мире популярен – на курс записывается больше студентов, чем предусмотрено расписанием. Я соглашаюсь на перебор, чтобы научить всех, кто хочет. Кто хочет управлять, понимая.

Холодная война. Смотрим фильм «Лица врага». Производство США, альтернативная телекомпания. Жестокое убийство семьи «коммунистов» фанатиком, верящим, что он творит добро. Члены семьи не были коммунистами – фанатик ошибся. Как он пришел к этой ненависти и желанию убивать? Автор фильма-исследования интервьюирует убийцу перед казнью. Как? Как вы пришли к тому, что можно убить людей за их идеологические предпочтения? Как? Убийца думает, вспоминает… Новости! Новости о том, что «русские идут». О том, что «коммунисты хотят уничтожить Америку», что «коммунизм и человечность несовместимы»… Конструирование образа врага. Исследователь – автор фильма – утверждает, что сам по себе коммунизм здесь вовсе ни при чем. Он сравнивал много случаев войн и истреблений людьми друг друга, и в каждой из них враг конструируется одними и теми же средствами. Лишение человечности с помощью метафор, сравнений, упрощения контекста – мифологизации противостояний.

Современность. Дискурсное конструирование «терроризма». Еще один критический фильм альтернативной телекомпании. Об оккупации Израилем палестинских территорий. О жестокости израильских солдат, о страданиях палестинцев, о том, как из сопротивления конструируется «принадлежность цивилизации», «варварство», «отсталость», «терроризм». Вижу, как у студентов глаза наполняются слезами. Такие фильмы трудно смотреть. Рассказываю о разных «режимах правды», о конструировании разных версий действительности с помощью смещений акцентов. Говорю о том, что ни одна военная история не бывает простой. Простой ее делает пропаганда и невежество тех, кто ее бездумно потребляет.

– В этой жизни нет легких решений. Поддерживать войну или нет – ваш выбор. Но для того, чтобы выбор был осознанным, вы должны уметь анализировать механизмы извращения реальности. Ее упрощения и превращения в пропаганду. Мне все равно, какую позицию вы отстаиваете за пределами класса. Но внутри этой аудитории вы должны быть нейтральными, аполитичными и аналитически мыслящими. В ваших midterms – полусеместровых работах – вы должны продемонстрировать, что умеете воссоздавать целостную картину мира, а не потреблять ее упрощенные сконструированные варианты. После того, как вы прослушали половину этого курса, вы должны это уметь.

Половина курса… Невероятно. Через две недели приедет Лешка. Нью-Йорк, Метрополитен… Всего этого мне по-прежнему хочется, хотя события в Киеве добавили фон, от которого нам уже не уйти. Вечерние разговоры с Лешкой пропитаны недомолвками, о наличие которых каждый из нас хорошо осведомлен. Вы делаем вид, что их нет. Мы обходим стороной происходящее в Украине, сосредоточившись на своем американском бытие.

У Лешки все хорошо. Компания по-прежнему готова спонсировать его рабочую визу, и очень надеется, что он сможет продержаться в своем нынешнем статусе до осени. Это по-прежнему означает, что Лешка зависит от меня, а я от своей работы и от договоренностей о продлении своего исследовательского статуса на все лето. Я стараюсь. Я делаю все возможное. Даже если окажется, что это не для нас, а для него одного. Даже если… Я не хочу думать об этом «если», но понимаю – у Лешки на Майдане и папа, и брат. Майдан для него – больное и личное. Все мои по другую сторону баррикад. И хоть мы молчим об этом, с каждой новостью об избитых приверженцах Майдана Лешка отдаляется от меня. С каждой новостью об униженных оппонентах я отдаляюсь от Лешки. Мы не обсуждаем это. Мы это знаем. Мы чувствуем.

Глава 18. Свобода

К моменту прилета Лешки в Нью-Йорк мне кажется, что между нами непреодолимая пропасть. Но с каждой милей, приближающей меня к манхэттенским небоскребам, разлом становится меньше. Утром 21 февраля я мчусь по семьдесят восьмой магистрали и думаю об одном: только бы Лешкин самолет успел приземлиться, пока снежная буря окончательно не накрыла все вокруг! Раскидывая снег, дворники машины работают так неистово, что я слышу только их визг – вжить, вжить, выжить, жить. Время остановилось. Дорога остановилась. Вокруг никого. Только я, дворники и снег.

Удивительно, как мне удается прорваться сквозь снежную пелену. Иногда полезно не слушать прогнозы. Все вокруг замерло в предчувствии катаклизма. Ожидание бури. Рейсы отменены. Лешкин самолет вылетел раньше, поэтому есть надежда, что его успеют посадить. «Господи, пусть все будет хорошо! Пусть его самолет долетит!» Сжимая руки и клацая костяшками пальцев, я наворачиваю круги по залу прибытия аэропорта Кеннеди и надеюсь только на одно – что Господь Бог слышит мои молитвы.

Когда табло загорается надписью «landed», я все еще не верю. Не поверю, пока не увижу. Неужели долетел? Неужели прорвался? Вот оно, очередное чудо! «Лешка!! Я здесь!!!» – бросаюсь к Медведю. Узнать его нелегко – приталенное пальто и щегольские туфли делают Лешку похожим на нью-йоркского стилягу. Впечатление добавляет изящный чемоданчик, покорно повинующийся управлению Лешкиной руки.

«Белка!!» Сворачивая с траектории, Медведь размашисто вышагивает ко мне. Останавливаемся. Смотрим друг на друга. Я не выдерживаю незнакомого Лешкиного взгляда. Уткнувши свою беличью мордочку Медведю в грудь, обхватываю его тело. Какое же оно родное и близкое! Лешка… Слезы катятся из моих глаз, и их утереть некому и нечем. Мои руки заняты Лешкой, его лапы заняты мной.

Мне кажется, я сейчас тресну – Лешка сжимает меня все сильнее, и я понимаю месседж. Как бы ни был силен ураган, разносящий нашу любовь в щепки, у нас есть силы сопротивляться. Мы способны друг друга удержать. Мы способны устоять, сохранив любовь. Я снова плачу. Теперь уже от счастья. Спасибо тебе, родной! Спасибо тебе, что держишь. Спасибо, что не отпускаешь. Я так люблю тебя, Медведь!

Проехать к гостинице по заснеженному Нью-Йорку на колесах не представляется возможным. Оставив машину на стоянке у аэропорта, спускаемся в метро. До сих пор я видела его только в фильмах. Оглядывая мрачные платформы, думаю об одном: как бы от этой душной темноты быстрее освободиться.

Манхэттен. Когда-то я здесь уже была, и это была нелюбовь с первого взгляда. «Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой…» Точно. Маленькие люди, задавленные гигантскими каменными глыбами. В воздухе отчетливо слышался запах гари. Ощущение, что рядом пожар, о котором никто никого не считает нужным ставить в известность. Голова кружилась – мне постоянно не хватало кислорода.

На этот раз все не так. Вынырнув из подземки, мы видим другой Нью-Йорк – белый, в снежной пелене. Кажется, вот-вот пронесется Санта в оленьей упряжке. Предчувствие праздника – как на Новый год. Предвкушение неизведанного и прекрасного. Начала новой любви.

Мы доносим это чувство в гостиницу в пальцах рук, сплетенных в одно, и это сплетение источает новую силу. Расшвыряв наши вещи центростремительным вихрем, ее мощь поднимает нас над приземленностью манхэттенской суеты, и мы с Лешкой летим. От хмурых небоскребов и визжащих хайвеев, угрюмых сабвеев и рокочущих взлетных полос. Туда, где ясное небо и солнечный свет. Где лукоморья и избушки, где хороводы мультяшных зверят. Мы летим в страну сказки. Туда, где наша любовь. Безразмерная и удивительная. Неповторимая. Одна на века…

* * *

По меркам Нью-Йорка наша гостиница от Метрополитен-опера в двух шагах. Когда не переставая валит снег, это более чем кстати. Не уверена, что в такую погоду вообще можно вызвать такси. И точно. В театр бредем сквозь сугробы. Но это никак не портит нам праздник: взявшись за руки, мы ощущаем себя героями Джека Лондона. Людьми, сильными духом.

Вознаграждение за стойкость – оперный буфет. Шампанское! Как же давно я его не пила! Метрополитен прекрасен. Хрустальные люстры и золоченые зеркала в огнях, в зеркалах дамы и кавалеры – в самых неожиданных одеждах. Вот казак: человек в кубанке и длинной накидке из овцы. А это королева: бархатное платье на корсаже, шитый золотом воротник. Псевдояпонцы: кимоно, хаори. Даже подражатель Горбачеву есть: в его шляпе а-ля пирожок.

Мы свои на этом празднике жизни. В строгом костюме, строгой белой рубашке и не менее строгой лысине Лешка ни дать ни взять Михаил Сергеевич в Рейкьявике. Да и я – в сверкающем платьице под кокетливо-приталенным пиджачком – выгляжу никак не ниже рангом его возлюбленной леди Ра. Шампанское, близость Лешки, калейдоскоп нарядов, красок и разноцветных огней – все это зажигает меня восторгом, и я свечусь, как хрустальный сосуд, искрящийся разноцветными огоньками.